Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58821767
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
14837
39415
144734
56530344
875589
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ДУДАРЕВ А. Дело жизни

PostDateIcon 21.02.2010 00:00  |  Печать
Рейтинг:   / 4
ПлохоОтлично 
Просмотров: 15493
Андрей Дударев.
Протоиерей.
Настоятель Храма Великомученика и целителя Пантелеимона в Пушкино.











ПРИВЕТСТВЕННОЕ СЛОВО

Я долго думал, какими словами приветствовать людей, объединённых любовью к личности Сергея Александровича Есенина. Тема возникла неожиданно. По совету Светланы Петровны Есениной я посмотрел «Школу злословия» с участием Олега Лекманова. Настораживающая благосклонность хозяек телепередачи с одной стороны, с другой — невежество и тенденциозность новоявленного есениноведа, не нуждаются в комментариях, тем более последнее высокопрофессионально парировала Наталья Игоревна Шубникова-Гусева в своей статье «И это — биография?». Но… Одна из реплик Олега Адершановича отозвалась в сердце справедливым упрёком. Воспроизведём её дословно:

Лекманов: Знаете, я полюбил поэта Есенина — сильно полюбил в процессе работы над этой книжкой, потому что у него есть, по-моему, даже не столько стихи, сколько строки, которые… нет, конечно, есть и стихи, прекрасные целиком. Причём, как всегда народ прав потому, что как всегда, все вот эти вот, то что, знаете, затягивается нестройными голосами, путая слова… там — после по второй — там «Отговорила роща золотая» там, или «Ты жива ещё моя старушка». Всё это гениально, это по-настоящему гениально, но заметьте, это лучшее. А, кроме того, у него есть некоторые строки… потрясающие там… скажем там, «Хороша была Танюша лучше не было в селе» дальше, там какая-то...
Толстая: «Краше не было в селе…»
Лекманов: Да …«Краше не было в селе…» Я говорил, там… потому бумажку даже захватил, потому что я стихи забываю всегда… Дальше, по-моему идёт хуже гораздо — уже пошловато чего-то… а вот это! (первая строчка) (восторженный чмок) ну просто… вот, ну не знаю…ну вот. Вот то, что про него Пастернак написал там: «Бездонная почвенность». Да... вот все, во всяком случае, я, люди моего круга, все не очень любим эти слова: почвенный, русский, национальный и типа — всё это вызывает… ну чаще всего это вызывает какое-то раздражение… Ну, понятно кто это обычно говорит… Но в Есенине, кажется, всё это действительно было…
Ну, вот мы похвалили его — он был действительно гений, но при этом есть одна очень важная вещь с ним — это человек, который абсолютно себя поставил на службу своему таланту. При том, что он был фантастически талантлив, такой странный случай, кроме таланта в нём не было больше ничего. В письме к Бальзамовой он написал: «Я всё отдам за талант, всё поставлю на службу таланту». Когда я прочитал, то удивился даже — написать любимой женщине… ну, или не знаю, что там у них было, что её он любит меньше своего таланта, хотя, Есенин (в принципе) был с холодком к женщинам… Да… Так он любил талант …СВОЙ. Как писал — так и жил: все его поступки, все его деяния, каждый его шаг вот этим, собственно говоря, и объясняются.

Во-первых, Олег Адершанович нашёл, несомненно, самую потрясающую строчку шестнадцатилетнего Есенина. Во-вторых, явная небрежность в подходе к творчеству поэта априори лишает человека возможности постичь его душу.
Ну да речь не о горе–специалистах, а о нас — людях, признающихся в любви к Есенину. Что греха таить, большинство обожателей Сергея Александровича вряд ли бы сходу разобрались и в этих несчастных «лучше — краше». О большем и говорить нечего — редкий человек способен последовательно изложить своё видение хотя бы одного стихотворения поэта. Обязательно найдутся «тёмные», а порою просто смущающие строфы. Вот и прослыл Есенин «мастером одной строки».
Это, пожалуй, главная проблема всех есенинцев. Именно она не позволяет нам создать цельной картины о мировоззрении Сергея Александровича, его развитии, победах и поражениях.
Работа, предлагаемая Вашему вниманию, является началом большого цикла филологического и духовно-нравственного анализа творчества Сергея Есенина. Здесь именно построчно, без купюр и умалчиваний, мы пытаемся постичь ход мыслей «бездонной почвенности». Стройность и логичность взаимосвязанных строф доказывают, что рязанский самородок — не дикарь, водимый стихиями таланта или «профессиональный шармёр». В первую очередь, его короткая жизнь и естественно вытекающее из неё творчество, были посвящены одному — самоотверженному поиску пользы ближнего. Это заключение сделано на основании не только поэмы «Инония», но и «скандальных» произведений: всего без исключения цикла «Москва Кабацкая» и поэмы «Чёрный человек». Анализ последних стихотворений содержится во второй книге, которая завершена и следом за «Делом Жизни» появится на сайте Есенин.ру. Именно это самозабвенное служение обществу, а не мастерство талантливого конъюнктурщика, стало мотивом абсолютного подчинения своей жизни таланту. Даже личная жизнь и семья были принесены в жертву «наших душ безлиственной осени».
В конце последней автобиографии 1925 года Сергей Александрович указал: «Что касается остальных автобиографических сведений, они в моих стихах». Конечно, есть авторитетное мнение, что «…это не следует понимать буквально. Образ поэта, лирического героя, создаваемый им в стихах, — это поэтический, обобщенный образ». Но что, если этой точке зрения есть альтернатива — мы до сих пор не знаем Есенина потому, что нам не удаётся в силу ряда причин до конца понять его стихи, связав их в последовательную, сверхобъективную авторскую биографию. Полагаю, не случайно проницательный рязанский пиит любил повторять: «Меня поймут через сто лет...»
К тому же, по свидетельству А. К. Вронского, который хорошо знал Есенина, «Биография поэта малоизвестна: по причинам ему только ведомым, он скрывал и прятал её». Что, если ожидая наше недостаточное усердие в восприятии своего творчества, этой чувственной крови, Сергей Александрович и скрывал свою жизнь, чтобы хоть этим притянуть к стихам наш ленивый интеллект и рассеянность…
Действительно, «золотая словесная груда» Сергея Александровича Есенина, именно груда — не разобранная и покрытая былью — единственный достоверный документ. Это улика в руках каждого из Вас, её не повредить, как бесчисленные измызганные воспоминания, и не спрятать в архивах.
Довольно спорить, примемся читать и вчитываться в стихи Есенина. Духовно обогатившись, докажем всем не с пеной у рта, а с любящим сердцем в груди, что Сергей Александрович — древо, приносящее добрые плоды.


«Луг художника только тот,
где растут цветы
целителя Пантелеимона»
(С. Есенин «Ключи Марии» Осень 1918)

Многим людям дорого имя великого русского поэта Сергея Александровича Есенина. Дорог он не только как гениальный поэт, но и как друг, всегда готовый выслушать тебя, понять и разделить горе. Наряду с этим, имеет место скандальная слава рязанского самородка и тёмный период творчества, связанный с имажинизмом и революцией. Что касается скандальной славы, то на эту тему сегодня рассуждать стало неинтересно, так как всплыло множество фактов субъективной и пристрастной оценки жизни и творчества Есенина. Одним из ярких примеров такой оценки является «Роман без вранья» Анатолия Мариенгофа. Но, что касается тёмного периода в творчестве Сергея Александровича, то это «поле непаханое». В авангарде тёмного ряда произведений находится поэма «Инония», написанная в январе 1918 года. Многие почитатели Сергея Есенина стараются вообще не обращать на эту поэму внимания, мол, молодо- зелено, все ошибались. Эта точка зрения не знает того факта, что «Инония» — поэма особенная для самого автора. Над её правкой и доработкой Есенин трудился вплоть до своей трагической смерти. Ни одна другая поэма или стихотворение не удостаивались такой чести. Очевидно, что «Инония» являлась делом жизни поэта с «душой бунтующей». Не потому ли ряд литературных критиков считают «Инонию» апогеем творчества Есенина.
С нашей точки зрения, содержание поэмы, её идеи относятся к разряду того, что исключительно «видится из расстояния» времени. Вспоминается рассказ Александры Александровны Есениной — сестры поэта, о его беседе со своим отцом: «Образование у нашего отца было только сельское, трехклассное, читал он в основном газеты, книги же читал редко. В творчестве Сергея отцу было не все понятно, особенно стихи периода имажинизма и маленькие поэмы революционных лет. Однажды в разговоре с Сергеем он задал ему вопрос: "Кому нужны твои стихи? Кто их понимает?" Улыбнувшись, Сергей ответил: "Э, папаша, меня поймут через сто лет"». (Восп. т I, стр. 55) В этом, полагаем, нет никакой мистики, только законы времени, беспристрастного судьи человеческих мыслей и планов. Прошло почти сто лет. Попробуем прочитать «Инонию» в надежде, что эта поэма, как, впрочем, и другие тёмные произведения Есенина, были не заблуждением, а прозрением великого труженика, который «умел петь».
Для начала необходимо погрузиться в атмосферу внутреннего мира двадцатидвухлетнего поэта. Именно отсюда, как огонь, вырывались все его пламенные песни. Это погружение помогут нам осуществить литературные произведения того времени, имеющие, с нашей точки зрения, непосредственное отношение к «Инонии». Это, в первую очередь, знаменитая статья А. А. Блока «Интеллигенция и революция» и последовавшая за нею поэма «Двенадцать». Во-вторых, произведения Н. А. Клюева «Избяные песни», «Красная песнь» и «Песнь солнценосца». В-третьих, «Часослов» Райнера Марии Рильке. В-четвертых, астрономический роман А. Трэна и Р. Вуда «Вторая Луна».  Наконец, написанная чуть раньше, но ставшая знаменем того исторического момента, поэма В. В. Маяковского «Облако в штанах».
В мае 1917 года выходит стихотворение Клюева «Красная песнь», призывающая и без того расшатанный русский народ к бою. По истине, не красная, а кровавая песнь. «Красная песня» помещена в приложении. Реакция Есенина была крайне негативной, но публичной оценки тогда не последовало. Отчасти такой оценкой стал «Певущий зов», очевидно показавший различное понимание поэтов методов революции. В середине декабря увидела свет логически вытекающая из «Красной песни» «Песнь солнценосца» того же автора. «Песнь солнценосца» также помещена в приложении. Но и эту пилюлю Есенин проглотил. К тому времени Сергей Александрович хорошо знал Николая Алексеевича. Он понимал, критика матёрого народника молодым поэтом вряд ли что изменит в прожжённой лицемерием и фарисейством душе Клюева. Есенин был уверен в том, что думающие люди оценят клюевские псалмы по достоинству. И можно себе представить, как потрясён был поэт «хвалебными одами» Иванова-Разумника и А. Белого в адрес «первого глубинного народного поэта». Молчать, когда попираются правда и здравый смысл, было не в правилах «блюстителя правды жизни». Не медля Сергей Есенин пишет «Разумнику Васильевичу», о котором он в июне 1917 года сообщил А. В. Ширяевцу: «Но есть, брат, среди них (петербургских литераторов) один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен, и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя» (письмо А. В. Ширяевцу. 24 июня 1917 г.). В письме к Иванову поэт негодует: «Уж очень мне понравилась, с прибавлением не, клюевская «Песнь Солнценосца» и хвалебные оды ей с бездарной «Красной песней». Штемпель Ваш «первый глубинный народный поэт», который Вы приложили к Клюеву из достижений его «Песнь Солнценосца», обязывает меня не появляться в третьих «Скифах». Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счел только за мышиный писк.  Это я если не такими, то похожими словами уже говорил Вам когда-то при Арсении Авраамове. Клюев, за исключением «Избяных песен», которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом. Я больше знаю его, чем Вы, и знаю, что заставило написать его «прекраснейшему» и «белый свет Сережа, с Китоврасом схожий»... То единство, которое Вы находите в нас, только кажущееся… «Приложитесь ко мне, братья» противно моему нутру, которое хочет выплеснуться из тела и прокусить чрево небу… Говорю Вам это не из ущемления «первенством» Солнценосца и моим «созвучно вторит», а из истинной обиды за Слово, которое не золотится, а проклевывается из сердца самого себя птенцом...» (Письмо Иванову-Разумнику, конец декабря 1917 г.). Анатолий Мариенгоф когда-то интерпретировал это негодование Есенина исключительно борьбой за первенство.
До сих пор ряд литераторов утверждает, что к концу 1917 есенинские амбиции совсем «слетели с катушек», и он всеми правдами и неправдами стал вырывать пальму первенства из рук королей поэтов: Клюева и Блока. Правда и они отмечают искреннюю любовь Сергея Александровича к Слову: «Поэт в данном случае не лжет и не играет: за «Слово» он действительно обижается не меньше, чем за свою репутацию». Для Сергея Александровича, «Слово» больше чем строки и буквы, это даже не «… затейливость узоров, (Слово это) — самое необходимое слово того языка, которым я хочу себя выразить"— писал поэт. Таким образом «Слово» и нутро автора для Есенина — одно. Поэтому здесь так легко спутать обиду за «Слово» с личными амбициями. Разве порочно беречь «Слово», которое не только даёт, но и отнимает жизнь? Во имя этого обижаться просто необходимо.
Сергей Есенин в болезнях родил самые нужные для своей «Инонии» слова, а Клюев вцепился в них неумытыми руками, спрятал за пазуху, как камни,  и забросал ими русскую душу. Эти, жизненно важные для человека революционной эпохи Слова и образы, стали причиной поистине праведного гнева поэта.
Гнев этот действительно был праведным, так как позволял Есенину оставаться объективным. Так, Сергей Александрович выказывает своё уважение к клюевским «Избяным песням». Эти стихи действительно шедевр русской словесности, шедевр и музыкальный, и идейный. «Избяными песнями» Есенин, полагаем, хотел не только почтить несомненный талант Клюева, но и укорить «глубинного поэта» его же словами:
Строки и буквы — лесные коряги,
Ими не вышить желанный узор...
Есть, как в могилах, душа у бумаги —
Алчущим перьям глубинный укор.
И это Николай Алексеевич Клюев… Сергей Александрович, очевидно, понимал всю важность миссии «крестьянской кузницы». Именно она формулировала тогда идею, призванную лечь в основу новой народной власти. Есенин нутром ощущал приближающуюся катастрофу. Вместо просвещения народа, просвещения не столько интеллектуального, сколько духовного, к которому всю жизнь стремился Сергей Есенин, Клюев и иже с ним решили культивировать его непросвещённость. Конечно, второе очевидно было выгодно тем, кто, по словам Блока, мечтал «найти в революции исполнение только своих мечтаний». Непросвещённый народ исключительный материал для обслуживания совсем ненародных интересов. Вот корни того конфликта, который стал «голгофой» Есенина. Не случайно поэт «с головой как керосиновая лампа на плечах» затеял обсуждение своей «Инонии» у Разумника Васильевича Иванова в присутствии Арсения Михайловича Авраамова, который в 1917–18 годах был комиссаром искусств Наркомпроса РСФСР, одним из организаторов Пролеткульта (Народный комиссариат просвещения). Одним словом, Есенин в этот момент не был зациклен на своей личности, масштаб его был по истине наркомпросовский.
Не менее самоотверженными были разногласия поэта с Александром Блоком. В приведённом выше письме к Ширяевцу, наряду с критикой литераторов северной столицы, Есенин выражает ту же почтительность: « Бог с ними, этими питерскими литераторами, ругаются они, лгут друг на друга, но все-таки они люди, и очень недурные внутри себя люди, а потому так и развинчены. Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы. Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит, а они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина». (Там же). К западникам Сергей Александрович причислял и Блока, причём не «за глаза», а «лицом к лицу» в начале января 1918 года.
Америке, о которой мечтают западники, Есенин противопоставил Жигули. Кому более Александра Васильевича Абрамова, прозванного по месту рождения Ширяевцем, ближе образы этого вольного края. Родившись у подножия жигулёвских хребтов в селе Ширяево, Александр Абрамов с молоком матери впитал беззаветную любовь к простому народу своего земляка Стеньки Разина. Ему и его народному делу Ширяевец посвятил не одно стихотворение:
Не дам народ в обиду я!
Айда тягаться с кривдою! (Клич)

Стоит, грустит, осиротелый,
Порос и мохом и травой.
Ему всё снится голос смелый,
Раскаты песни грозовой… (Утёс Разина)
По народному преданию, слово «Жигули» произошло от выражения «жечь на вениках». По Волге плыли купеческие суда с солью, рыбой, мехами, персидскими коврами. Вольные люди — казаки нападали на них, грабили, а добычу отдавали беднякам. Если купцы пытались обороняться, то вольный люд сек их зажженными вениками. «Жиг! Жиг!» — раздавалось в воздухе. Отсюда и пошло название «Жигули».
Сергей Александрович принимает только идею Разина — любовь к народу, но не разделяет его способ — грабёж. Об этом свидетельствует «Византия», поставляемая прежде «песни в Жигулях». Рамейцы, жители Византийской империи, были чужды разделений, классовый и национальный вопросы просто отсутствовали. Греки, сирийцы, копты, армяне, грузины, евреи, эллинизированные малоазийские племена, фракийцы, иллирийцы, дакки жили как одна семья. Только труд был здесь мерой достоинств человека. Идеей, которая подвигала жителей обширнейшей Империи к подобному образу жизни, было неформальное Христианство, стирающее грани между людьми.
Отсутствие социальных проблем вызвало небывалый в истории человечества творческий подъём: наука, искусство, ремёсла. Началом же конца стали фарисейство, олигархия и национальный вопрос.
«С поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит…» звучит не как призыв к традиционному язычеству славян, а как стремление неформально подойти к мировоззрению любого человека. Этот неформальный подход помог Есенину понять, что за баснями этими стоит высокая идея. «Гонители святого духа-мистицизма забыли, что в народе уже есть тайна о семи небесах, они осмеяли трех китов, на которых держится, по народному представлению, земля, а того не поняли, что этим сказано то, что земля плывет, что ночь — это время, когда киты спускаются за пищей в глубину морскую, что день есть время продолжения пути по морю» написал поэт уже в 1918 году.
Вот какого рода претензии были у Есенина к западникам и Блоку.
При этом объективность Сергея Александровича не исключение, а правило. Правило это сформулировал не кто-нибудь, а сам Андрей Белый. Белого, по словам А. А. Козловского, составителя двухтомного сборника воспоминаний о Есенине, «никак нельзя заподозрить в стремлении навести «хрестоматийный глянец» на образ Есенина. Он был человеком, близко знавшим Сергея Александровича и нередко ним общавшимся». Андрей Белый вспоминал: «...меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это — необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность. Так он был повернут ко мне, писателю другой школы, другого возраста, и всегда меня поражала эта повышенная душевная чуткость».
Таким образом, Есенин в описанной выше ситуации хотел не уничтожить поэта Клюева, а лишь оградить человеческие уши от кровавых песен солнечного несуна, похитившего правду.
Вот неполный ряд образов, похищенных, а главное, извращённых Клюевым: «Единство народов земли», « Я, как начало правды», « Солнце — образ правды», «Несколько солнц», «Поднять землю или подняться над землёй», «Колокол», «Злой звонарь», «Архангел», «Новый лик», «Замена икон», «Переживающая старуха», «Киев и Московия», «Водь Ладоги», «Воздвигнуть неземной чертог», «Миры», «Народы», «Море-океан», «Река», «Поле», «Долгожданная весна жизни и новый обильный урожай», «Гром», «Луг», «Пчёлы», «Улей», «Новый Назарет», «Телец», «Кобыла», «Без креста», «Упразднение мук», «Новый Потир», «Новое Причастие», «Труд — новый Спасительный путь».
Теперь подробнее о «стремлении» Есенина сместить с престола короля поэтов-интеллигентов Блока. А. А. Козловский сообщает: «В январе 1918 года Есенин как-то провел целый вечер у А. А. Блока. Разговор шел о самых важных, глубоко волновавших обоих собеседников проблемах — о революции, о восставшем народе, об утверждавшейся новой жизни, об отношении художника к происходящему. Они говорили о творчестве, о природе художественного образа, о путях развития литературы и ее общественном долге. Этими вопросами жили тогда оба поэта. А. А. Блок — поглощенный своей статьей «Интеллигенция и революция» (она появилась в печати через две недели после этой беседы), и Есенин — …весь во власти образов своей «Инонии»…» (Восп. т. I, стр. 5).
В дневнике Александра Александровича мы находим буквально конспект беседы с Есениным, который для скупого в дневниковых записях Блока, является показателем чрезвычайной важности услышанного. Вот эта запись:

«4 января 1918 г.
О чем вчера говорил Есенин (у меня).
Кольцов — старший брат (его уж очень вымуштровали, Белинский не давал свободы), Клюев — средний — «и так и сяк» (изограф, слова собирает), а я — младший (слова дороги — только «проткнутые яйца»).
Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия).
(Интеллигент) — как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьется, кричит от страха. А его возьмут... и выпустят (жест наверх; вообще — напев А. Белого — при чтении стихов и в жестах, и в разговоре).
Вы — западник.
Щит между людьми. Революция должна снять эти щиты. Я не чувствую щита между нами.
Из богатой старообрядческой крестьянской семьи — рязанец. Клюев в молодости жил в Рязанской губернии несколько лет.
Старообрядчество связано с текучими сектами (и с хлыстовством). Отсюда — о творчестве (опять ответ на мои мысли — о потоке). Ненависть к православию. Старообрядчество московских купцов — не настоящее, застывшее.
Никогда не нуждался.
Есть всякие (хулиганы), но нельзя в них винить народ.
Люба: «Народ талантливый, но жулик».
Разрушают (церкви, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства. Я спросил, нет ли таких, которые разрушают во имя высших ценностей. Он говорит, что нет (т. е. моя мысль тут впереди?).
Как разрушают статуи (голая женщина) и как легко от этого отговорить почти всякого (как детей от озорства).
Клюев — черносотенный (как Ремизов). Это не творчество, а подражание (природе, а нужно, чтобы творчество было природой; но слово — не предмет и не дерево; это — другая природа; тут мы общими силами выяснили).
[Ремизов (по словам Разумника) не может слышать о Клюеве — за его революционность.]
Есенин теперь женат. Привыкает к собственности. Служить не хочет (мешает свободе).
Образ творчества: схватить, прокусить.
Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны.
Жадный окунь с плотвой: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он ее». (Восп. т.I, стр.108)

Попробуем воссоздать эту беседу и освободить тезисы Блока от Блока. Несомненно, сохраняя идею неизменной, нам придётся прибегнуть к элементам художественного вымысла. Но и здесь постараемся опираться на доступный нам документальный материал.
Блок: Серёжа, как ваш конфликт с Клюевым? Да-а… Испил он «Инонию», как медовухи за Ваш счёт. Но сдаётся, по усам текло, а в рот не попало.
Есенин: Бог с ним, братом середним. За слово обидно. Дорого слово. Особенно нынче. Эх, брат, брат Микола… Думаю, следует слово «Брат» производить сегодня от «Брать» — то есть пока есть что у тебя брать — ты всем брат. Все такие, и Клюев, и рапповцы эти — всем обделённые, даже талантом. Хотя история эта не нынешняя — седая, помните, как у Ершова…, а может у Пушкина:
«Братья сеяли пшеницу да возили в град-столицу.
Знать, столица та была недалече от села.
Там пшеницу продавали, деньги счётом принимали,
И с набитою сумой возвращалися домой»
Одним словом, Александр Александрович, «братья коников свели». Но верю, «горбунок» со мною, мы с ним ещё покажем… Ершов, в отличии от Миколаши пушкинского текста не касался, да и у Александра Сергеевича интерес имелся. Клюев же проткнул мои словесные яйца, но наелся, вы правильно подметили, как журавль в гостях у лисицы.
Блок: Позвольте спросить, кто, по-вашему, старший брат? Ведь средний, насколько я понимаю — Николай Алексеевич, ваш наставник.
Есенин: Наставник? Не было у меня наставников и не будет. Клюев, конечно — «и так», «Избяные песни» его — творение с большой буквы. В остальном же — «и сяк», лишь подражатель — изограф. «Первый глубинный народный поэт» — не в ту глубину подался. Ему бы как налиму в зимней реке. Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны, а он, Клюев, зарылся в слова, как щука в ил. Старший же брат Кольцов.
Блок: Помилуйте, Алексей Васильевич? Батенька, чем же он Вам не угодил?
Есенин: Я много думал. Кто положил начало пагубному пристрастию русских поэтов к раболепству перед властителями дум? Именно Алексей Васильевич Кольцов. Надеждин, Станкевич, Белинский «перегнули палку». Кольцов, «детина умный», но Виссарион Г… «Гегеля сын»… «Отец русской интеллигенции» перелюбил нашу литературу. Белинский, «построив» русские таланты, идейной муштрою задушил свободу творчества. С тех пор  литература в России стала воловьей. Особенно пагубно отразилось это на поэзии, призванной блюсти правду жизни.
Блок: Выходит, вы, Сергей Александрович, младший брат? А прослыть дурачиной не страшитесь?
Есенин: Почту за честь.
Блок: Однако…
Есенин: А что прикажете делать младшему, глядя, как ума и дельности старших хватило только на то, что бы погреть руки о чужое добро? Не хочу чужого, лучше дураком — пусть дурь, но своя, пусть дурак, но Человек. К примеру, в «Инонии» я выплёвываю Причастие не из кощунства. Я не хочу пользоваться чужими страданиями. Мне противно, сложив на груди руки, смириться с тем, что порабощают мой народ идеями «старшинства», навязывая ему комплекс творческой неполноценности. Я не хочу только сочувствовать Иисусу Христу, не сораспятия, а распятия ищет моё сердце.
Блок: Не предлагаете ли Вы, вслед за средним братом, ставить свечи «мужицкому спасу»? Вы всерьёз полагаете, что спасение из «мужицких яслей»?
Есенин: Вот, Александр Александрович, то, с чем я намерен бороться до последнего вздоха. Мы с вами — один народ, а Спасители у нас разные. Страдая, я не ставлю перед собой подсвечник, а протягиваю Вам руку, дабы разрушить извечную вражду белой и чёрной кости. Сегодня интеллигент — как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая — народная рука; он бьется, кричит от страха. А его возьмут... и выпустят…
Таков уж закон примирения — кто-то протягивает руку первым, но, протягивающий в ответ — не меньше, а может, и больше. Второй побеждает не только вражду, но и желание первенства. Интеллигенция способна на большее, думаю — потому народ  первым взывает к миру.
Блок: «Устами младенца — глаголет Истина». Родиться бы Вам, Серёжа, лет на десять пораньше. Врезали бы мы, в восьмом году, Баронову со Столпнером. Это я о моём докладе «Народ и Интеллигенция» на «Исповедь» Максима Горького. Ну что же, Сергей Александрович, вот Вам моя рука.
Есенин: Позвольте, Александр Александрович, прежде пожатия поистине большей руки быть с Вами до конца откровенным!
Блок: Право, юноша, дерзость Ваша не знает границ… — за что и люблю Вас Есенин Сергей! Валяйте!
Есенин: Вы — западник.
Блок: Думаете?
Есенин: Чувствую! И полагаю мироощущение выше миропонимания! Именно это ощущение, с моей точки зрения, главное для русского поэта! Я имею в виду не «охи» и «вздохи», а честность самовыражения — искренность произносимого поэтом «Слова». Вы много говорите о Родине, но настоящего ощущения Родины у Вас нет. Выражаясь Вашими же словами — Вам, как интеллигенту, непонятен Гоголь призывающий: «Монастырь наш — Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни. — Друг мой! или у вас бесчувственно сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия!». Интеллектуальное бесчувствие — вот Ваш монастырь, а точнее клетка! Исходя из доводов разума, можно судить человека, но простить — никогда. Посему интеллигент, неся своё «просвещение» в массы, встаёт между людьми, как щит. Революция должна снять эти щиты. Заметьте — «снять», а не «уничтожить». Снять, как теперь снимают иконы — разум нисколько не пользует, созидает Дух. Благодаря Ему, я не чувствую щита между мной и Вами.
Блок: Если вы говорите о Боге, то позвольте спросить, не попы ли последние десять лет подкладывали хворост в костёр гражданского противостояния, благословляя черносотенцев? Не Церковь ли взятками и водкой вселила в русскую душу алчность и злобу?
Есенин: Поверьте, Александр Александрович, в отношении свободы Христианство для меня не больше, чем боги Олимпа или языческие поверия наших бабок. К попам-черносотенцам и продажной Церкви я испытываю ту же, что и Вы, неприязнь. Евангелие же читаю, но как любую другую книгу о вечном, с одной целью — найти Правду… Не буду скрывать, Личность Иисуса Христа вызывает у меня восхищение. Более светлого Человека я не встречал и, полагаю, его нравственность «не по зубам» художественному вымыслу. Однако Православие сегодня не имеет ничего общего с этой Личностью. У них свой Христос. Посмотрите на последние работы Васнецова, для них Бог либо старик — маразматик, либо неразумное дитя, взобравшееся на царский престол отца. Иисуса, описанного в Новом Завете, они в упор не видят. За это я теперь ненавижу Православие. Оно, сытое и довольное, противно и моему творчеству.
Блок: Я не понимаю, Вы верите в Бога?
Есенин: Я верю Иисусу Христу, о котором рассказывает Евангелие, а с Богом… борюсь — помните Израиль-Богоборец — это моя натура. Что же касается Церкви… Если угодно, меня больше устраивают старообрядцы-древлеправославные.
В Рязани, откуда я родом, их было порядочно. Во-первых, смысл их жизни состоит в борьбе за Правду, со времён Алексея Михайловича — вплоть до пятого года их именовали раскольниками и жестоко преследовали. Поэтому случайных людей — лицемеров здесь нет «днём с огнём». Во-вторых, они умеют слушать Слово. Об отношении староверов к слову я знаю не понаслышке, мои дед и бабка по материнской линии — старообрядцы. Как же они любят и чувствуют устное слово. Соответственно они относятся к носителю слова — человеку. Их дом всегда был полон гостей, угощения необычайно щедрыми. За то, рука их не оскудевает. Это отношение передалось и мне, часто я вижу в себе своих древлеправославных пращуров.
Правда, и здесь бывают исключения, к примеру, Клюев — старовер от корня, кстати, в молодости живал в Рязанщине. Или взять московских старообрядцев — сплошь купцы-буржуи. Эти люди — «гнилая рыба», вера их застыла и поросла мхом. Такое старообрядчество не настоящее.
Настоящее древлеправославие связано с текучими сектами, то есть открытыми разногласиями. Открытыми, в отличие от Православия. Это разномыслие, полагаю — признак жизни и неформального подхода к делу. Ортодоксы же Символ Веры отпели и единству конец — кто во что горазд. Открыто же заявить об этом духа не хватает. Особенно мне импонирует интерес староверов к христововерам-хлыстовцам. Их называют язычниками, а сколько в них веры в торжество христианства, какова степень интереса к действию Божьего Духа и как высока идея хороводных молитв.
Конечно, и старообрядчество — форма, которая не должна становиться рамками жизни и творчества.
Вот такое моё отношение к Богу и Церкви. Полагаю, многим будет не понятно, поэтому не люблю распространяться.
Блок: Сердечно благодарю, Сергей Александрович, за оказанное мне доверие и откровенность. Во-первых, позвольте выразить моё единодушие с Вами в вопросах религии. Во-вторых, восхититься глубиной Вашего проникновения в основы творчества. Поистине русский народ жив и не умалим талантами!
Люба, жена Блока: Народ талантливый, но жулик. Именно нравственные качества, а не умственные способности унижают простой народ. Присвоить, что возможно, остальное разрушить — вот его излюбленное творчество.
Есенин: В семье, как говорится, не без урода. Есть всякие, и хулиганы конечно, но нельзя в них винить народ. Среди Вашего брата-интеллигента тоже не все ликом удались. Большинство же — хотя не богаты, но живут поистине богато — довольствуясь тем, что у них есть. Так и я — никогда не нуждался.
Что касается уничтожения храмов и кремлей, кстати, последних мне ничуть не жаль, Кремль по Далю — от «кремль» — лучшее место, попросту осиное гнездо, то это, поверьте, из озорства. Как неразумное дитя, привлекая внимание хладных в любви родителей, озорует Русский народ. Его бы пригреть, обласкать, увлечь доброй песней, а не пороть, ехидничая над слабостью интеллекта.
Блок: Право, Есенин, Ваши образы чертовски обаятельны. Но не уж-то Вы полагаете нет таких, которые разрушают во имя высших ценностей. К примеру, Клюев:
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами,—
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Есенин: Клюев — черносотенный. Здесь вновь доказывается единство русского народа с интеллигенцией. Это единство и в добре, и в зле. Чем, позвольте вас спросить, народный терроризм Клюева отличается от терроризма интеллигенции Ремизова? Только тем, что черносотенец Алексей Ремизов, по словам Разумника, ненавидит революционность Николая Клюева. Они, как яблоки одного сада, только разных сортов — белый налив и шафран, по сути одно «яблоко раздора». Самый заметный мотив современной поэзии — воинствующий патриотизм, мне органически совершенно чужд. Я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к войне:
Все мы — гроздья винограда
Золотого лета,
До кончины всем нам хватит
И тепла и света!...

Кто-то учит нас и просит
Постигать и мерить.
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить!
Верить в природную доброту каждого человека. В основу общения мы должны положить не физическую силу, а силу этой веры, которая и есть — любовь. У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему «гром победы раздавайся», но поэт, как я уже сказал, может писать только о том, с чем он органически связан. Клюев с Ремизовым, воздавая на зло злом, по их мнению, подражают дикой природе, вот их творчество. Но за природой ведь стоит Идея, которой они не замечают, Идея — Любви. Я предпочитаю подражать ей и творить, творить свою природу. Природа эта конечно не материальна, она иная — осязаемая только «имеющими уши». Вот моё творчество.
Уважаемый Александр Александрович! Скажите, как можно талант, произрастающий как семя в творчестве, подчинить образованию или происхождению? Доколе университетская закваска будет умножать градусы таланта, а Белинский жить в оценке творчества с избитыми: «мы», «самоучка», «низший слой» и так далее?
Блок: Вот что, Серёжа… А впрочем… Как Ваша личная жизнь? Слышал, Вы женились? Как служба, мне говорили Авраамов зовёт Вас к себе в Наркомпрос?
Есенин: Моя супруга Зинаида Николаевна Райх — поистине ангел домашнего очага, создание небесной красоты и не менее изящной души. При этом, семейная жизнь моя лишена покоя. Прежде я полагал, что законный брак сделает моё творчество более осознанным. Теперь же тревога нарастает день ото дня. Нутро моё напрочь отказывается растворяться в супружестве. Здесь оказалось, что иметь в собственности человека означает не только обрести помощника, но и превратить себя в чью-то собственность. Впрочем, время покажет.
Что касается Арсения Михайловича и его предложения, то я категорически против поступления  поэта во служение. Хватит им одного придворного горлопана. Двум господам служить невозможно. Я же, сами знаете, как жадный окунь с плотвой: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он её. Одним словом, боюсь упустить плотву, как ворона сыр.
Блок: По-поводу гордости нашего брата-интеллигента, хотел бы подумать. Многое Вы сегодня, Сергей Александрович, всколыхнули в моей душе. Вот что, я напишу статью. Название «Народ и интеллигенция — десять лет спустя», или, нет — «Интеллигенция и революция».

Через шесть дней девятого января статья была готова.

Статья во многом созвучна идеям Есенина, но главного Блок не понял и не принял. Это не «разрушить», а «переоценить» — не «устранить», а «полюбить»:
Люди, братья мои люди,
Где вы? Отзовитесь!
Ты не нужен мне, бесстрашный,
Кровожадный витязь.

Не хочу твоей победы,
Дани мне не надо!
Все мы — яблони и вишни
Голубого сада.
В своём понимания Творчества как процесса, связанного с нутром человека, процесса, основанного на созидании в любви — Сергей Александрович остался одинок. Александр Александрович искренно старается понять простой народ, но опять понять, а не почувствовать. Поэтому правильным словам Блока веришь мало. Однако, нельзя не считать А. А. Блока одним из тех, кто положил основание творчеству Есенина. Прежде, чем приступить непосредственно к «Инонии», хочется вспомнить один яркий эпизод из ранних встреч Сергея Есенина с Александром Александровичем. Он описан в воспоминаниях Михаила Павловича Мурашева (1884-1957) — журналиста и издательского работника: «В то время я собирал материал для литературных альманахов "Дружба" и "Творчество". У меня встречались писатели, участвовавшие в редактировании сборников. Одно из таких литературных совещаний было назначено на 3 июля. Я пригласил и Сергея Есенина.
Все собрались. Пришел Есенин. Ждали Блока, но он почему-то запаздывал.
В это время, возвращаясь с концерта на Павловском вокзале, зашел ко мне скрипач К. Вслед за ним пришел художник Н., только что вернувшийся из-за границы, откуда он привез мне в подарок репродукцию с картины Яна Стыки "Пожар Рима". Эта картина вызвала такие споры, что пришлось давать высказываться по очереди. Причиной споров была центральная фигура картины, стоящая на крыше дворца с лирой в руках, окруженная прекрасными женщинами и не менее красивыми мужчинами, любующимися огненной стихией и прислушивающимися к воплям и стонам своего народа. Горячо высказывались писатели, возмущенно клеймили того, кто совмещал поэзию с пытками. Есенин молчал. Скрипач К. — тоже. Обратились к Есенину и попросили высказаться.
— Не найти слов ни для оправдания, ни для обвинения — судить трудно, — тихо сказал Есенин.
Потребовали мнения К.
— Разрешите мне сказать музыкой, — произнес он.
Все разом проговорили: "Просим, просим!"
К. вынул скрипку и стал импровизировать. Его импровизация слушателей не удовлетворяла. Он это почувствовал и незаметно для нас перешел на музыку Глинки "Не искушай" и "Сомнение". Эти звуки дополняли яркие краски картины.
В этот момент по телефону позвонил А. Блок. Услышав музыку, он спросил, что за концерт. Я рассказал, в чем дело. Он изъявил желание послушать музыку. К., зная, что его слушает А. А. Блок, сыграл еще раз "Не искушай". Блок поблагодарил К., извинился перед собравшимися, что не может присутствовать на сегодняшнем совещании из-за болезни, и просил отложить заседание на следующий день.
Сергей Есенин подошел к письменному столу, взял альбом и быстро, без помарок написал следующее стихотворение:

"Сергей Есенин
16 г. 3 июля.
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.

Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечную сгнившую даль.

Пусть поглупее болтают,
Что их загрызла мета;
Если и есть что на свете —
Это одна пустота.
Прим(ечание). Влияние "Сомнения" Глинки и рисунка "Нерон, поджигающий Рим". С. Е."

Я был поражен содержанием стихотворения. Мне оно казалось страшным, и я тут же спросил его:
— Сергей, что это значит?
— То, что я чувствую, — ответил он с лукавой улыбкой.
Через десять дней состоялось деловое редакционное совещание, на котором присутствовал А. Блок. Был и Сергей Есенин.
Я рассказал Блоку о прошлом вечере, о наших спорах и показал стихотворение Есенина.
Блок медленно читал это стихотворение, очевидно и не раз, а затем покачал головой, подозвал к себе Сергея и спросил:
— Сергей Александрович, вы серьезно это написали или под впечатлением музыки?
— Серьезно, — чуть слышно ответил Есенин.
— Тогда я вам отвечу, — вкрадчиво сказал Блок.
На другой странице этого же альбома Александр Александрович написал ответ Есенину — отрывок из поэмы "Возмездие", над которой в то время работал и которая еще нигде не была напечатана:

"ИЗ ПОЭМЫ "ВОЗМЕЗДИЕ"

Жизнь — без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами — сумрак неминучий,
Иль ясность божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет тверд и ясен,
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.

Александр Блок.
13.VII--1916 г."
Этот поэтический диалог начинающий поэт запомнит на всю жизнь, видимо столь глубокое впечатление произвело на него это наставление. Об этом свидетельствует то, что за несколько дней до своей гибели он возвращался к ней. «Последняя встреча с Сергеем Александровичем Есениным состоялась у меня за несколько дней до его отъезда в Ленинград в 1925 году» — пишет тот же автор:
«Придя ко мне, Есенин был грустен и чем-то удручен.
— Что с тобой? — спросил я его.
— Плохо пишется, — ответил Сергей.
Я не стал его допрашивать больше о настроении, а предложил чаю или по стаканчику легкого вина — рислинга.
Когда я назвал слово «рислинг», Сергей лукаво улыбнулся и сказал:
— Это слово напомнило мне Питер... Альбомы далеко? Дай-ка я их перелистаю.
Я подал ему альбомы.
— Михаил, какое прекрасное начало поэмы «Возмездие» Александра Александровича Блока! Она ведь автобиографична»

Наконец, «Инония», прошедшая клюевское вероломство, блоковский интеллект, но выстоявшая в подтверждение неповторимости подлинно-творческого гения.
В первую очередь мы встречаем посвящение «пророку Иеремии». Вопреки расхожему мнению, заметим — перешагивать через посвящение можно не всегда. В отношении Есенина это просто недопустимо. К посвящениям он относился крайне ответственно — известны случаи, когда автор ввиду идейного несоответствия снимал их.
Святой пророк Иеремия, один из четырех великих ветхозаветных пророков, сын священника Хелкии из города Анафофа, близ Иерусалима, жил за 600 лет до Рождества Христова при израильском царе Иосии и четырех его преемниках. К пророческому служению был призван на 15-м году своей жизни, когда Господь открыл ему, что прежде рождения Он определит его быть пророком. Иеремия отказывался, указывая на свою молодость и неумение говорить, но Господь обещал всегда быть с ним и охранять его. Он коснулся уст избранника и сказал: "Вот Я влагаю слова Мои в уста твои, поручаю тебе с сего дня судьбу народов и царств. По твоему пророческому слову они будут падать и восставать" (Иер. 1, 9-10). С того времени двадцать три года пророчествовал Иеремия, обличая иудеев за отступление от Истинного Бога и поклонение идолам, предрекая им бедствия и опустошительную войну. Он останавливался в воротах города, у входа в храм, всюду, где собирался народ, и увещевал с угрозами и нередко со слезами. Но люди отвечали ему насмешками, ругательствами и даже покушались его убить.
Изображая предстоящее иудеям рабство царю вавилонскому, Иеремия, по повелению Божию, надел на свою шею сначала деревянное, а потом железное ярмо и так ходил среди народа. Также пророк Иеремия предсказывал, что вавилонский плен Иудеев продлится 70 лет. Гневаясь на грозные предсказания пророка, старейшины иудейские бросили пророка Иеремию в темничный ров, наполненный зловонной тиной, где он едва не умер. По предстательству богобоязненного царедворца Авдемелеха, пророк был извлечен изо рва и не переставал пророчествовать, за что был посажен в темницу. При царе иудейском Седекии пророчество его сбылось: пришел Навуходоносор, избил народ, остаток увел в плен, а Иерусалим разграбил и разрушил. Навуходоносор освободил пророка из темницы и позволил ему жить, где пожелает. Пророк же остался на развалинах Иерусалима и оплакивал бедствия своего отечества. По преданию, пророк Иеремия взял ковчег Завета со скрижалями и скрыл его в одной из пещер горы Наваф, так, что иудеи более не могли его найти (2 Мак. 2). Впоследствии был сделан новый Ковчег Завета, но он уже не имел славы первого.
Среди оставшихся в своем отечестве иудеев вскоре возникли междоусобные столкновения: наместник Навуходоносора Годолия был убит, и иудеи, боясь гнева вавилонского, решили бежать в Египет. Пророк Иеремия отклонял их от этого намерения, предсказывая, что кара, которой они боятся, настигнет их и в Египте. Но иудеи не послушались пророка и, взяв его насильно с собой, ушли в Египет и поселились в городе Тафнисе. Там пророк жил четыре года и был почитаем египтянами, так как умертвил своею молитвою крокодилов и прочих гадов, наполнявших те места. Когда же он стал предсказывать, что царь вавилонский опустошит землю египетскую и уничтожит поселившихся в ней иудеев, то иудеи убили пророка Иеремию. Что символично, это убийство последовало 1 Мая. В том же году предсказание святого исполнилось. Существует предание, что через 250 лет Александр Македонский перенес мощи святого пророка Иеремии в город Александрию.
Пророк Иеремия написал книгу «Пророчеств», книгу «Плач» о разрушении Иерусалима и «Послание». О временах, когда он жил и пророчествовал, говорится в 4-й Книге Царств (23, 24, 25), во 2-й Книге Паралипоменон (36, 12) и во 2-й Книге Маккавеев (2). В Евангелии от Матфея указано, что предательство Иуды предсказано пророком Иеремией: «И взяли тридцать сребренников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника, как сказал мне Господь» (Мф. 27, 9-10). Память пророка Иеремии празднуется 1 Мая.
Из всего вышесказанного следует — идея посвящения «Инонии» такова: грозные времена пришли в Россию не как следствие политических нестроений, а как закономерный результат неправильного отношения Русских людей к себе и окружающему их миру. Таким образом, средства преодоления смутного времени должны лежать не в плане физического противостояния, а в рамках внутренних духовных перемен российского общества. Если угодно, смутное время воцарилось в России на семьдесят лет  1918 – 1988 гг.

«Не устрашуся гибели» — действительно не боится смерти только способный забыть о себе. Забыть до конца, то есть совсем исключить личные интересы. Как, к примеру, мать, спасающая своё дитя из пылающего дома. Она не думает о земной награде, равно и о награде небесной. Или, как Иисус Христос согласился быть наказанным за грехи всего мира, наказанным на этом и на том свете. После крестных страданий Спаситель сошёл во ад. Поэтому:
«Ни копий, ни стрел дождей» — и копьё, и стрела отнимают жизнь, только убивающего в первом случае жертва видит, во втором нет. Таким образом, копьё — образ страданий мира видимого — физического, стрела — мира невидимого — духовного. Притом стрелы падают как дождь, подобно Богу, наказывающему нас со слезами любви.
«Так говорит по Библии,
Пророк Есенин Сергей» —
Термин «пророк» (еврейское слово наб — пророк) не означает только предсказателя будущего. Хотя точная его этимология не установлена, общий смысл термина может быть передан как «призванный посланник» (ср. аккадское набу — призывать). В греческом языке слово наби переводится как "prof"thj", тот, кто говорит от другого лица, вестник (отсюда и термин «профетизм», означающий пророческое движение в целом и его доктрину). Таким образом, классический пророк, будучи призван Богом, становился Его посланником. Этот посланник передавал людям слова Господа. Поэтому все пророки предваряли или заканчивали свою речь так: «Господь сказал мне…» или «…так сказал мне Господь».
Очевидно, Сергей Есенин не ставит себя в один ряд со святыми пророками. Говорит по Библии, пророк, призванный Книгой книг быть посланником не передающим, а лишь толкующим уже переданное и известное всем Слово. Призвание к пророческому служению от Слова поэт переживал с детства: «С детства болел я мукой слова» — говорил он. Уже тогда зародился в душе рязанского златоуста главный принцип его творчества: «И любил Соломон умную речь, потому что драгоценному алмазу в золотой чаше подобно хорошо сказанное слово» — «Суламифь» А. И. Куприн.
Следовательно, этим четверостишьем Сергей Александрович предлагает вновь прочесть Слово Божие и, как посланник этого Слова, обещает явить нам Его подлинный Лик. Контуры этого Лика уже положены первыми строками поэмы. Причём предлагаются слова, которым предшествует дело — живой пример. Этим примером является сам автор. Вряд ли здесь можно упрекнуть Есенина в гордыне, так как его восприятие святости ни сколь не выгодно угоднику Божию. Может поэтому в первые века христианства никто не стеснялся называть себя святым. Если поэт и сравнивает себя с пророками, то исключительно в плане материальной нищеты и готовность умереть за правду.
Нечто можно усмотреть и в необычной для русского языка форме «Есенин Сергей», а не Сергей Есенин. Не хотел ли поэт связать себя с источником библейского Слова посредством фамилии? Так, фамилия — род каждого человека, может нас возвести к Первопричине. Эта Причина, а именно, единение человечества в Ней, и рождает мотивы подлинной Любви.

«Время» — одна из форм (наряду с пространством) развивающейся материи — последовательная смена её явлений и состояний. Вне времени и пространства нет движения материи. «Приспело» в данном случае скорее употребляется в значении — поспело или стало зрелым. Таким образом, речь идёт о развитии, которое вследствие прилагаемых усилий достигло зрелости. Форма «время моё приспело», особенно ввиду последующей темы, очевидно, вторит Евангелию: «Время Моё близко…» (Мф.26,18) — сказал Христос незадолго до Креста. Подобное встречается в Новом Завете нередко, но один сюжет показался нам весьма созвучным  Есенину. Это притча о злых виноградарях, которую Иисус произнес в адрес фарисеев. «Некоторый хозяин дома, который насадил виноградник, обнёс его оградою, выкопал в нём точило, построил башню и, отдав его виноградарям, отлучился. Когда же приблизилось время плодов, он послал своих слуг к виноградарям взять свои плоды; виноградари, схватив слуг его, иного прибили, иного убили, а иного побили камнями. Опять послал он других слуг, больше прежнего; и с ними поступили так же. Наконец, послал он к ним своего сына, говоря: постыдятся сына моего. Но виноградари, увидев сына, сказали друг другу: это наследник; пойдём, убьём его и завладеем наследством его. И, схватив его, вывели вон из виноградника и убили. Итак, когда придёт хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями? Говорят ему: злодеев сих предаст злой смерти, а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут отдавать ему плоды во времена свои» (Мф.21,33-41). То есть, я — как бы говорит поэт — зрелый плод Божьего виноградника, призванный стать Его вином — жертвенной любовью. Подробнее это будет рассмотрено ниже. Но злые виноградари похищают меня у хозяина и делают источником страстей. Я же ищу иного…
«Не страшен мне лязг кнута» — в данном контексте созвучно русской пословице: «Труд не кнут, а человека подгоняет». Не рабский страх и не наёмнический интерес  вынуждает автора отвергнуться себя, а именно труд или стремление к Первопричине — Отцу.
«Тело, Христово Тело выплёвываю изо рта» — как было сказано выше, речь здесь идёт не о кощунстве. Западничество в начале ХХ века поразило рационализмом не только светские круги, но и Церковь. Именно тогда в среду Русского Православия  проникла одна Католическая ересь, которая, кстати, бытует до сих пор. Многие полагают, будто Хлеб и Вино в Святом Причастии превращаются в Тело и Кровь Христа. Действительно хлеб и вино нераздельно соединяются с Иисусом так, что никакие силы неспособны расторгнуть этого единства. Но при этом они не изменяют природы друг друга, Хлеб остаётся хлебом, а Вино — вином. В противном случае  христиане — каннибалы, причём в высшей степени аморальные – так как поедают труп самого близкого Друга, а священник кровожадный палач, хладнокровно разделывающий добычу. Тогда перед Чашей, справедливо можно воскликнуть — какая гадость! Без тени сомнения выплюнув изо рта «бездыханное тело» светлого Иисуса, следует с почётом не поглотить, а погрести Его — чушь какая-то! Внимание христиан должно быть приковано не к этой нелепой алхимии, а к тому, почему Спаситель избрал именно хлеб и вино посредниками единения с людьми.
Как образуются хлеб и вино? Они являются продуктами жертвы, то есть уничтожения семян и винограда. Вот что мы должны усвоить, желая соединиться с Христом. Он становится — Одно только с подобными себе — способными положить свою жизнь на алтарь Любви.
Когда в Православной Церкви священнослужитель вслед за Христом называет освящённые Хлеб и Вино Его Телом и Кровью, он полагает, что перед ним люди, которым не следует читать духовный ликбез.
Для тех же, кому вышеизложенное покажется неубедительным, приведём определение Четвёртого Вселенского Собора. Оно говорит о том, как Сын Божий или просто Бог соединился с человеком в Иисусе Христе — «неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно». Этот образ единения является алгоритмом Таинства Причащения. Бог почитает свободу своего творения и, соединяясь с ним, возвышает его до равенства с Собою. К слову, дьякон перед каждым раздроблением  Хлеба, с которым соединился Христос — говорит, обращаясь к священнику: «Раздроби Владыка Святой Хлеб», а не Тело.
Западные христиане на идею превращения хлеба и вина в Тело и Кровь Христа, строят другую идею — сораспятия. Эта идея призвана поднять в человеке чувственную волну сострадания Иисусу, истекающему на Кресте кровью. Сам же Христос, шествуя на Смерть, призывал людей плакать не о Нём, а о себе. Руководствуясь этим наставлением, истинные христиане никогда не делали из Распятия холодящей кровь сцены. Их реакция была основана на причинах неправедного суда и примерной любви к врагам. Сострадание же Христу, как бы сораспятие Ему, меняют человека не внутренне, а внешне, упраздняя смысл Страданий Распятого. Внешняя, чувственная реакция на Крест, приводила людей к нервным расстройствам и даже физическим рецидивам (на руках и ногах сострадающего появлялись кровоточивые язвы). Поэтому, в вышеупомянутый беседе Есенин, уверяя Блока в нежелании кощунствовать, добавил, что не хочет «страдания, смирения», то есть «сораспятия».
Теперь возникает вопрос, кто больше любит Иисуса — те, которые самоотверженно служат ближним, следуя за Христом, или те, кто желая себе, любимым, всего хорошего, неистово поедают своего Бога. Очевидно! Поедая, они теряют смысл духовной жизни и, в конце концов, сводят её к ряду регулярных действий внешнего порядка.
Несчастные, уничтожая в Причастии Хлеб и Вино, они уничтожают себя как личность, призванную стать в любви Богом. Они полагают, что Творец либо не верит в человека, либо ревнует его к совершенству. Поэтому  будучи невостребованными в самовыражении, порастают в вере мхом, а те, что посмелее — решаются противостать Небу и доказать свою состоятельность.
Противостояние Небу в России всегда сопрягалось с политической борьбой. Верховная власть в стране издревле зиждилась  на власти небесной, так Император был наместником Христа на Земле. Озабоченные нигилизмом власти решили действовать полицейскими мерами. Так, Таинство Причащения к началу ХХ века превратили в ненавистную обязаловку. Если человек не приносил на работу справку из Церкви о том, что в этом году был у Исповеди, то его подвергали административным репрессиям. В итоге в 1916 году причастилось 95% населения, в 1917 году всего 5%. Как говорится — за что боролись, на то и напоролись. «Обязаловка» окончательно отвратила людей от Христианства. Россия стала страной культивированного фарисейства. Одни, правда, взявшиеся мхом веры, фарисействовали искренно, другие стали формалистами из страха.
Авторитетный наставник духовной жизни того времени Митрополит Вениамин Федченков свидетельствует, что почти все были христианами по имени, а по жизни — «не горели мы, не горели». Следом праведный Иоанн Кронштадтский взывал: «Наши храмы опустели, но не людьми, а сердечной верой и любовью к ближнему».
Чуждый притворства Есенин выплёвывает изо рта не Светлого Иисуса, а символ духовного невежества и фарисейства своего времени — Тело Христово. Выплёвывает вино, похищенное у Бога злыми виноградарями. Это поистине чуждый Воскресения труп, тлением убивающий живую душу.

Почему поэт не написал, что просто «не хочу воспринять спасение» — и точка, потому, мол, что не верю в Бога и бессмертную душу.
«Не хочу воспринять» — то есть, не хочу получить через посредника, «по блату», так сказать. Современники Есенина, как выяснилось, надеялись пробраться в рай не с помощью, а за счёт Христа. Нет, — говорит поэт, Муки Его не контрамарка, а пример. «Кто не берёт креста своего и не следует за мною, тот не достоин Меня» — сказал Иисус. Поэтому «не хочу… через муки Его, и Крест!»
Далее Есенин поясняет, что для него значит «свой крест». «Постиг» — понял через труд, или искал и нашёл. Вновь труд. «Прободающих вечность» — проходящих или простирающихся в борьбе «звезд». Почему именно «звезд»? Потому что звезда является источником своего, а не отражённого света. Так же и человек призван просветиться своим светом, светом личного вклада в дело борьбы со злом. «Да просветится свет ваш перед людьми…». Таким образом «иное учение» — иное в отличие от Христианства лодырей — но несомненно связанное со Спасителем мира. Спасителем от эгоистичного материализма, который насквозь пропитал Православный мир того времени.
Единственное, что мешало жить в своё удовольствие — Крест, который сопровождал человека всюду. Несчастный Иисус, презревший сей сладкий мир, как в горле кость. Справились и с этим, благо научились рисовать. Обратите внимание на Распятие Васнецова. Какие ещё страдания? Христос на Кресте, как в пуховом одеяле. Вот это понимаем! Жизнь прекрасна, даже на Кресте! Ищите того, что есть, что пить, во что одеться, а Царство Небесное приложится Вам! Главное регулярно, как пилюлю, глотать Бога. Тогда никуда Он от нас не денется!

«Узрел» — вновь труд, не просто увидел, а заметил. Так, вследствие тщательного исследования, можно узреть недостатки или сходство. «Иное пришествие», иное, но всё же пришествие — пришествие Христа. Современное Есенину Православие призывало человека к беспрекословному послушанию, игнорируя естественные потребности его ума к познанию. Именно это спровоцировало в начале 19 века появление и укрепление в Российской Империи масонства. Оно принесло долгожданную возможность исследовать текст Евангелия в поисках его подлинного смысла. Вместе с тем, масонские ложи активно занимались тайной благотворительностью. Поэтому среди масонов было так много лучших людей России. Православие, в свою очередь, подобно древним фарисеям «само не входило, и другим мешало войти». Угрожая посмертной карой, мол, отдашь Богу душу, там и пофилософствуешь, новые фарисеи поистине вместе со смертью «плясали над правдой». Правды страшились, как необходимости менять привычный уклад сладкой псевдохристианской жизни. Нельзя умолчать здесь и о светской власти, не менее заинтересованной в религиозном неведении. Не имея, таким образом,  возможности искать Правду в Христианстве, русские люди становились масонами, образовывали философские кружки, либо просто тупели и матерели в фарисействе. Вряд ли в такой ситуации могло найтись место подлинному, живому образу Господа Бога. Не этот ли отчаянный гопак проклинает Есенин в «Певущем зове»:
«Пляши, Саломея, пляши!»
Твои ноги легки и крылаты.
Целуй ты уста без души, —
Но близок твой час расплаты!
Уже встал Иоанн,
Изможденный от ран,
Поднял с земли
Отрубленную голову,
И снова гремят
Его уста,
Снова грозят
Содому: «Опомнитесь!»
Правда не была для поэта отвлечённым понятием, ёе он тесно связывал с нравственностью и полноценным развитием личности. Еще в 1912, 1913, 1914 годах он снял с себя крест и не носил его, за что его ругали домашние. Если кто его называл «безбожником» а это слово в тогдашнее время было самым оскорбительным, он усмехался и говорил: «Дурак».
Образ Христа — Солнца правды Есенин считает оболганным, поэтому «иное пришествие» попиралось смертью. Поэтому образ Неба искажался, Бог постепенно превращался в Тирана, обрекающего людей на рабский труд. Этому поэт противопоставляет «иное пришествие», то есть иной образ Творца, который пожертвовал Единственным Сыном ради нашего счастья. Покорный Правде и бесстрашный перед её врагами, как ведомая на заколение овца, Иисус Христос, Своим Воскресением поругался над смертью. «Овцу» эту скрывает от людского взора «поганая шерсть», покрывшая её старанием злобных фарисеев. Небо не порицает человека за пытливый ум, а напротив, открывает ему Свои тайны, как «голубая твердь» являет Земле солнце. «Христос для меня совершенство» — писал девятнадцатилетний поэт: «Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему».
«Подниму свои руки к месяцу,
Раскушу Его как орех.
Не хочу я небес без лестницы,
Не хочу, что бы падал снег».
«Иному пришествию» соответствует иное Причастие. В отличие от православных, вместо сложенных на груди рук, «подниму свои руки». Многие не дают себе отчёт в том, как сложены эти руки. Они образуют Крест, отнюдь не призывающий человека бездействовать. Таким образом, руки на груди — это готовность следовать за Распятым, «воздевшим на Крести пречистые Свои руки».
«Подниму …к месяцу…». Полагаем, месяц — образ Христа. Как месяц является объективной мерой времени, так Иисус — мера или планка дел человека. Как месяц светило ночное, так Спаситель «светит во тьме и тьма его не может объять». Как месяц, достигая «тридцати» умирает, но тут же рождается вновь, так Богочеловек, пройдя тридцатилетний рубеж, умер, но воскрес. Наконец месяц, являясь спутником Земли, постоянно умирает и воскресает, как Иисус Христос умирает и воскресает для тех, с которыми  обещал быть «во вся дни». Эта перманентность спасительных мук осуществляется как раз в Таинстве Причащения. Вот Какого Христа Есенин желает принять в себя, но именно Христа, а не то, что от Него осталось.
«Раскушу Его как орех». Вот подлинная разгадка дерзкого плевка. Поэт выплёвывает тело, как скорлупу ореха, сердцевину же — Христа — принимает.
«Не хочу» слышим трижды. Желание — категория не материальная. Именно сердцем, как источником чувств, приближается Сергей Есенин к святой Чаше. Подобное постигается подобным, так же и принимается.
«Небес без лестницы». Лестница здесь, с одной стороны, восхождение или труд, без которых автор отказывается принимать райскую пищу. С другой стороны, это связь не только неба с землёй, но и земли с небом. Настало время подробно рассмотреть отношение Сергея Александровича к материи. Будучи певцом образа, он беззаветно любил материальный мир, умел за ним наблюдать и его понимать. Однако, это чувство было обусловлено ещё большей любовью к «неведомым (невидимым) пределам». Материя рассматривалась им как средство постижения этих пределов. «Орнамент — это музыка» — напишет в сентябре 1918 поэт: «Ряды его линий в чудеснейших и весьма тонких распределениях похожи на мелодию какой-то одной вечной песни перед мирозданием. Его образы и фигуры какое-то одно непрерывное богослужение живущих во всякий час и на всяком месте». Это строки «Ключей Марии» или, по словам Есенина, ключей от души — мира духовного. Вот, пожалуй, самое точное определение материи по Сергею Есенину: материальный мир — ключ мира духовного. В «Ключах…» все материальные образы становятся для человека ступеньками лестницы от земли на небо — «иаковской лестницы». Более того, эти образы раскрывают сущность небесных предметов. Как самый доступный и яркий пример приводится быт русских крестьян, в частности, устройство крестьянской избы. Символика предметов этого жилища: конёк устремлённый в небо, петухи на ставнях, голубь над крыльцом, красный угол — определяется как «избяная Литургия». Ещё более поразительным представляется символизм букв, этих элементарных частиц разума. «Начальная буква в алфавите А есть не что иное, как образ человека, ощупывающего на коленях землю. Опершись на руки и устремив на землю глаза, он как бы читает знаки существа ее.
Буква Б представляет из себя ощупывание этим человеком воздуха. Движение его уже идет от А обратно. (Ибо воздух и земля по отношению друг к другу — опрокинутость). Знак сидения на коленях означает то, что между землей и небом он почувствовал мир пространства. Поднятые руки рисуют как бы небесный свод, а согнутые колени, на которые он присел, землю.
Прочитав сущность земли и почувствовав над нею прикрытое синим сводом человеческого существа, и поэтому, определяя себя или ощупывая, человек как-то невольно опустил свои руки на эту завязь, и получилась буква В.
Дальнейшее следование букв идет со светом мысли от осознания в мире сущности. Почувствовав себя, человек подымается с колен и, выпрямившись, протягивает руки снова в воздух. Здесь его движения через символы знаков, тех знаков, которыми он ищет своего примирения с воздухом и землею, рождают весь дальнейший порядок алфавита, который так мудро оканчивается фигурою буквы Я. Эта буква рисует человека, опустившего руки на пуп (знак самопознания), шагающим по земле, линии, идущие от средины туловища буквы, есть не что иное, как занесенная для шага правая нога и подпирающая корпус левая». Таким образом, Есенин следом за «Б» поднимает руки и простирает их к Тому, Кто способен поднять его с колен — «Г» и дать силы быть «Я» — подвижником. Начало же пути в тщательном исследовании материи — «А».
Возможно, здесь мы находим оправдание, так раздражавшей многих, склонности Есенина «Я-кать». Особенно актуальным значение для Сергея Александровича буквы «Я» станет в конце первой части поэмы. «Я, я, я…» — то есть подвижник, а Есенин — «Я», до тех пор, пока не жалеет себя.
«Не хочу, чтобы падал снег». Здесь поэт указывает причину своего нежелания получить «небеса без лестницы». Полученное без труда не ценится, и получивший «не горит». «Снег» падает подобно манне, но не питает душу, а подкупая внешней белизной, заманивает её в ледяное рабство.
«Не хочу, чтоб умело хмурится,
На озёрах зари лицо.
Я сегодня снёсся как курица,
Золотым словесным яйцом».
Лицо зари хмурится только на поколебавшейся кем-то или чем-то глади озера. Следовательно, в этой хмурости повинна не отражающееся в озёрном зеркале солнце, а эта искусственная неровность. Образ Бога–солнца, искажается волнением души озера. Господь не только никогда не гневается–хмурится, но и не умеет делать этого. Его наказания исполнены не мести, а призыва к труду во имя нашего счастья. Этот труд, полагаем, не только физический, к которому призывает утренняя заря, но и духовный, призывает к которому вечерняя зорька. Познать такой правильный образ творца способны только ровные души-озёра, ровные в своей любви ко всем. Причём, эта любовь должна быть мотивированна не гордостью, а стремлением к единству, единству «озёр».
Призыв солнца к творчеству обусловлен пением петуха. Именно петух является сердцевиной месяца, которой причащается поэт. Об этом будет сказано в конце третьей части поэмы: «Проклевавшись из сердца месяца, Кукарекнув, взлетит петух». Таким образом, петух — Христос, который не только пробуждает, но и оплодотворяет человека — курицу. Правда, без петуха курица несёт яйца, но безжизненные, поэтому Есенин снёсся не простым, а золотым яйцом. О том же Есенин писал Разумнику-Иванову: «Слово,… не золотится, а проклевывается из сердца самого себя птенцом...» Таким образом, признаёт не только человеческую, нравственную природу Светлого Иисуса, но и Его божественную, животворную сущность. Без последнего ни одно дело, каким бы самоотверженным оно не было, останется простым неоплодотворённым яйцом.
«Я сегодня рукой упругою
Готов повернуть весь мир…»
«Я готов повернуть мир», именно «сегодня», когда рука моя стала «упругою». Упругость — есть незыблемая точка опоры, которую Есенин обрёл в оплодотворившем его Сыне Божьем. «Дайте мне точку опоры и я сдвину земной шар» — некогда сказал Ньютон. Принцип обретения этой точки поэт подробно описал в тех же «Ключах Марии»: «(Наши) предки… не простыми завитками дали нам фиту и ижицу, они дали их нам, как знаки открывающейся книги, в книге нашей души. Человек по последнему знаку отправился искать себя (Последний знак — вышеупомянутая «Я»). Он захотел найти свое место в пространстве и обозначил это пространство фигурою буквы Ө. За этим знаком пространства, за горою его северного полюса, идет рисунок буквы Y, которая есть не что иное, как человек, шагающий по небесному своду. Он идет навстречу идущему от фигуры буквы Я (закон движения — круг).
Волнообразная линия в букве Ө означает место, где оба идущих должны встретиться. Человек, идущий по небесному своду, попадет головой в голову человеку, идущему по земле. Это есть знак того, что опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба. Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. Воздушные рифы глазам воздушных корабельщиков будут видимы так же, как рифы водные. Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности».
Таким образом, земной подвижник «Я» сливается челом с подвижником небесным  «Y». «Y» — Сын Божий Иисус Христос. Доказывает это то, что Сергей Александрович, говоря о славянских буквах ижица и фита, сразу обращается к их греческой кальке, собственно «Y» — юпсилон и «Ө» — тета. Последние являются аббревиатурой греческого «Сын Божий». (О Йюос ту Феу). Так Христос делает руку человека «упругою», способной повернуть «весь мир». Это не только возвышает человека, но и накладывает на него ответственность за всё, что происходит в мире. Очевидно, этой ответственности сторонились революционеры, склонные своё «Я» растворять в безответственном «МЫ». Эта «МЫ» может быть была просто естественным следствием отсутствия Есенинской «упругости».
«Грозовой расплескались вьюгою
От плечей моих восемь крыл».
Не просто «вьюгою», а «грозовой», так как вьюга есть предмет земной — ветер поднимает снег  с земли, а гроза предмет небесный. Таким образом, исключительно сотрудничество земли и неба может преобразить мир. При этом поэт нисколько не умаляет роли человека, поэтому крылья расплескались именно от плечей, то — есть от добрых дел, но устремлённых идеей в небо, в вечность — для этого необходимы  крылья, число восемь символ вечности.
Беда не в том, что мы, веря в Бога, забываем о земном, как бы опьяняя себя, а как раз в обратном — полагает автор, мы забываем о небесном, о том, во имя чего мы христиане. Это забвение или бездуховность и делает наши усилия бесплодными.

2
«Лай колоколов над Русью грозный —
Это плачут стены Кремля»
Колокольный звон становится «лаем» в случае, когда он, вследствие неумения или нерадения звонаря,  не возбуждает в душе человека тоски по Небу. «Лай… грозный», то есть злой, в отличие от самоотверженного лая доброго и верного пса. Повисший «над Русью» бездуховный звон заглушил глас Истины и лишил человека надёжной опоры. Поэтому «лай колоколов» естественно становится «плачем стен Кремля». «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии. Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий» (Пс.125) — напоминает нам Библия. Без «Точки» в Боге  самые непреступные стены рушатся. Так Кремль — новый Иерихон, рыдает, словно беспомощное дитя.
«Ныне на пики звёздные
Вздыбливаю тебя, земля!»
Предотвращая трагедию, Есенин поднимает «землю» «на пики звёздные». Земля здесь очевидно не богозданная планета, на это указывает маленькая буква «з», а материя, лишившая себя корней в вечности. Через муки на «пиках» «звезд прободающих вечность» материя вновь обретает почву под ногами. При этом, «пики» являются весьма важным понятием. В кровавой Европе средних веков наибольшую актуальность приобрел военный вопрос защиты пехоты от кавалерии. Пехота снова стала строиться плотной фалангой, но вооружалась уже не щитами и сариссами– длинными копьями, эффективными только против людей, а гигантскими рогатинами на боевых коней — пиками, — оружием, впрочем, почти столь же длинным, но еще более неуклюжим, нежели сариссы. Пики, упоминающиеся в Европе как минимум, с XII века, в отличие от сарисс, не имели противовесов, ибо при отражении атаки кавалерии их тупой конец упирался в землю. Таким образом «пики» вновь связывают две равноценные для человека точки — земную и небесную. Вознесение невозможно без подлинной любви к Земле. На то же указывает «дыба». В середине XVII века Григорий Котошихин описывал русскую дыбу следующим образом: «Устроены для всяких воров, пытки: сымут с вора рубашку и руки его назади завяжут, подле кисти, верёвкою, обшита та верёвка войлоком, и подымут его к верху, учинено место что и виселица, а ноги его свяжут ремнём; и один человек палач вступит ему в ноги на ремень своею ногою, и тем его отягивает, и у того вора руки станут прямо против головы его, а из суставов выдут вон; и потом сзади полачь начнёт бити по спине кнутом изредка, в час боевой ударов бывает тритцать или сорок». Так в поэме, растягивание на дыбе есть векторы устремлений подвижника — с любовью рассматривая земные предметы, он возносится к предметам небесным. При этом, было бы странным «вздыбливать безличную материю». От земли до Неба поэт «протягивает» себя, но в отличие от «упругой руки, готовой повернуть Мир», руки достигающие вечности не в силах упереться, они: «из суставов вышли вон».
Есенинская «дыба» весьма созвучна евангельскому представлению о духовной жизни человека. Красной нитью проходят через Новый Завет слова Спасителя: «Возвышающий себя унизится, а унижающий возвышен будет». Речь идёт не о ложной скромности, противной Сергею Александровичу и присущей христианству фарисеев. Подлинное смирение обретается, посредством стремления к тщательному исполнению Заповедей. Это действительно сродни выкручиванию рук и ударам кнута на дыбе. Человек, превозмогая корысть, служит ближнему и постепенно убеждается, что его усилия бесплодны. Внешнее благочестие не преображает его внутренний мир. Поэтому святые оплакивали свои добродетели, как грехи. Тогда только в сердце рождается потребность в Спасителе, неизбежно приводящая в Христианство. Только эти обессиленные в муках руки способны дотянуться до Небес и стать в единстве с Сыном Божьим упругими.
«Протянусь до незримого города,
Млечный прокушу покров»
Действительно, на дыбе «пророк Есенин Сергей», протягивающийся «до незримого города». Изобразив суетность зримой ограды — града — Кремля, поэт устремляется в город незримый — ограду неизменную. Вновь Евангельские мотивы: «Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13,14) — «незримого», то есть недоступного физическому зрению в принципе.
Далее, «раскушу …как орех» находит своё развитие в созвучном «прокушу». «Млечный …покров», очевидно, связан с понятием Млечный путь. Млечный Путь (перевод латинского названия Via Lactea, от греческого слова Galaxia (gala, galactos означает «молоко»)) — неярко светящаяся диффузная белесая полоса, пересекающая звёздное небо почти по большому кругу, северный полюс которого находится в созвездии Волос Вероники; состоит из огромного числа слабых звёзд, не видимых отдельно невооружённым глазом, но различимых порознь в телескоп или на фотографиях, снятых с достаточным разрешением. Таким образом, «млечный покров» — есть символ физического мира, за рамки которого стремится вырваться — прокуситься Сергей Александрович.
Но почему всё таки не путь, а «покров»? Очевидно потому, что этот поистине путь стал покровом, от слова «скрывать». Физический мир, являясь дорогой к Истине и вечной жизни, превратился в бельмо, скрывающее от человека незримое Отечество. Не имея возможности  предать последнее полному забвению, Млечный Путь предложил свою лживую картину Неба.
Особого внимания здесь заслуживают два схожих древнегреческих мифа, которые раскрывают этимологию слова Galaxias (Γαλαξίας) и его связь с молоком (γάλα). Одна из легенд рассказывает о разлившемся по небу материнском молоке богини Геры, кормившей грудью Геракла. Когда Гера узнала, что младенец, которого она кормит грудью, не её собственное дитя, а незаконный сын Зевса и земной женщины, она оттолкнула его и пролитое молоко стало Млечным Путём. Другая легенда говорит о том, что пролитое молоко — это молоко Реи, жены Кроноса, а младенцем был сам Зевс. Кронос пожирал своих детей, так как ему было предсказано, что он будет свергнут с вершины Пантеона собственным сыном. У Реи зародился план о том, как спасти своего шестого сына, новорожденного Зевса. Она обернула в младенческие одежды камень и подсунула его Кроносу. Кронос попросил её покормить сына ещё раз, перед тем как он его проглотит. Молоко, пролитое из груди Реи на голый камень, впоследствии стали называть Млечным Путём. Так, миф о Гере демонстрирует призрение Высших Сил к Земле, второй — о Реи — ревностное отношение божества к своему исключительному положению. Данное представление о Боге разрушает Есенин, «прокусывая» «Млечный» Путь, точнее «покров».
Действительно, каким в начале двадцатого века представляли Бога? Здесь нам для большей убедительности лучше обратиться к фабрике агитез того времени В.В. Маяковскому и его поэме « Облако в штанах» 1915 года. Тем более что сам Есенин, похоже, при написании «Инонии» имел в виду это стихо…, с позволения сказать, …творение».

— Послушайте, господин бог!
Как вам не скушно
в облачный кисель
ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте — знаете —
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи,—
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе.
Хочешь?
Не хочешь?
Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?
Я тоже ангел, я был им —
сахарным барашком выглядывал в глаз,
но больше не хочу дарить кобылам
из сервской муки изваянных ваз.
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова,—
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!

Пустите!

Меня не остановите.
Вру я,
в праве ли,
но я не могу быть спокойней.
Смотрите —
звезды опять обезглавили
и небо окровавили бойней!
Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!

Глухо.

Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо.
Комментарии излишни. Бога представляли седовласым старикашкой с длинной бородой, который важно восседает на облаках небесных. По сути, «Кронос» строит из себя заботливого Отца, интересуясь людьми исключительно в интересах своего честолюбия. Подверженный, как часть материального мира, законам времени, некогда мудрый и всемогущий Создатель, впал в старческий маразм и обессилел. Поэтому, животрепещущие вопросы человека остаются без ответа. Именно на такой образ Бога посягает Есенин Сергей.
«Даже Богу я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов».
Оскалом зубов, «прокусывающих» не Бога, а «млечный покров», и «выщипывает» поэт седую «бороду». Она именно седая, так как ниже — «грива белая». Где-нибудь в Библии сказано, что у Бога седая борода? Если сказано, то Есенин — богохульник, если — нет, то… Таких слов в Священном Писании нет. Порочная традиция изображать Бога Отца, которого никто никогда не видел, пришла в Россию с Запада. Через примыкающие к Католической Европе Новгородские Земли образ Отца в виде седовласого старца, так называемого Господа Саваофа, проник в русскую иконографию. Произошло это в половине 16 века, к началу 17 столетия ситуация вышла из под контроля, так, что практически нет памятников того времени, не содержащих этот чуждый Писанию Образ. Поэтому в 1653 году созывается Большой Московский Собор, постановления которого категорически запрещают любое изображение Бога Отца — «изображать неизобразимое». Вот выдержки соборных суждений по этому вопросу: «По Дионисию Ареопагиту, Саваоф толкуется от жидовска языка, Господь сил: се Господь сил, Святая Троица есть, Отец и Сын и Святый Дух. Обаче аще и Даниил пророк глаголет: яко видех ветхаго денми седяща на судищи. И то не о Отце разумеется, но о Сыне, еже будет во второе его пришествие судити всякаго языка страшным судом… (Посему)  Повелеваем убо от ныне Господа Саваофа образ в предь не писати: в нелепых и не приличных видениих зане Саваофа (сиречь Отца) никтоже виде когда воплоти. Токмо якоже Христос виден бысть в плоти, тако и живописуется, сиречь воображается по плоти: а не по божеству: подобие и пресвятая Богородица, и прочии святии Божии [...]. Господа Саваофа (сиречь Отца) брадою седа, и единороднаго Сына во чреве его, писати на иконах и голубь между ими, зело не лепо и не прилично есть, зане кто виде Отца, по Божеству…». Таким образом, Есенин хулит не Бога, а Его ложный образ, формирующий соответствующую нравственность. С ложью, а не с Истиной борется поэт. Бог не дряхлый старик, равно не наивный отрок — Он поистине Саваоф — Господь Сил, без которого человек ничего творить не может. Приведённые образы Бога Отца в виде старца и Бога Сына виде отрока кисти Васнецова 1908 года, наглядно передают характер представлений того времени о Небе.
«Ухвачу Его за гриву белую
И скажу Ему голосом вьюг:
Я иным Тебя, Господи, сделаю,
Что бы зрел мой словесный луг!»
В данном контексте, «ухвачу» воспринимается как отчаянное действие погибающего — «Спохватишься да ухватишься — когда с горы покатишься!» вспоминается народная мудрость. В противном случае было бы уместнее — схвачу. Здесь только вздыбленные руки обретают силу, когда перед ними «грива», способная унести в преображающую вечность — «Не удержался за гриву, а за хвост не удержишься» или «За хвост не удержаться, коли гриву опустил». Поэтому «седое» представляется преображающим — «белым».
«И скажу Ему…» — посыл желающего услышать ответ, сравните обращение Маяковского: «Послушайте, господин бог!». Вьюга — образ земных, человеческих усилий, смотри выше «грозовая вьюга», «голосом вьюг» — означает сказать после дел — приложенных усилий — сказать, опытно познав свою немощь в  борьбе со злом.
«Господи» или господин — обращение раба к своему владельцу. «Я иным Тебя… сделаю» — после «выщипывания бороды» и «ухватывания за гриву белую», это означает явить подлинный образ Бога, причём в себе самом — вспомним значение буквы «Я» для Есенина. Вместе с тем, здесь обретается особенное, деятельное рабство, рабство Христу, рабство освобождающее на веки.
«Луг» — во-первых, луговая сторона, противоположно горная сторона или горы — символ гордости; во-вторых, прямым назначением луга является быть пищей для других — прекрасный образ служения; и в-третьих луг — дело не человеческих рук, а Божьих. В этом предмете легко заключить всё, что говорил поэт о творчестве человека вообще и, в частности, о своём — словесном. Потому «луг словесный». «Зрелым» же без Господа Сил он стать никогда не сможет, зрелым — означает способным приводить человека к преображающей Силе, то есть к Иисусу Христу. Вспомним эпиграф нашей работы: «Луг художника только тот, где растут цветы целителя Пантелеимона». О последнем: Пантелеимоне (с греч. Во всём любовь) и деятельном рабстве Христу, поэт намеревается говорить подробнее.
«Проклинаю я дыхание Китежа
И все лощины его дорог.
Я хочу, чтоб на бездонном вытяже
Мы воздвигли себе чертог»
Протягиваясь до града незримого, Есенин «проклинает» Китеж, как не имеющий ничего общего с его целью. Что же такое  Китеж и за что проклинает его поэт?
В самом центре России, Нижегородском крае, есть озеро Светлояр — жемчужина русской природы. Это озеро называют иногда маленькой русской Атлантидой: его история овеяна легендами.
Главная светлоярская легенда — о невидимом граде Китеже. Эта легенда гласит: в Ветлужских лесах есть озеро. Расположено оно в лесной чаще. Голубые воды озера лежат неподвижно днем и ночью. Лишь изредка легкая зыбь пробегает по ним. Бывают дни, когда до тихих берегов доносится протяжное пение и слышится далекий колокольный звон.
Давным-давно, еще до пришествия татар, великий князь Георгий Всеволодович построил на Волге город Малый Китеж (нынешний Городец), а потом, «переправившись через тихие и ржавые речки Узолу, Санду и Керженец», вышел к Люнде и Светлояру на «зело прекрасно» место, где поставил город Китеж Большой. Так на берегу озера появился славный Китеж-град. В центре города возвышались шесть глав церквей. Придя на Русь и завоевав многие земли наши, Батый услышал про славный Китеж-град и устремился к нему со своими ордами...
Когда «злые татарове» подошли к Китежу Малому и в великой битве убили брата князя, сам он скрылся в новопостроенном лесном городе. Пленник Батыя, Гришка Кутерьма, не стерпел пыточных мучений и выдал тайные тропы к Светлояру. Татары грозовой тучей обложили город и хотели взять его силой, но когда они прорвались к его стенам, то изумились. Жители города не только не построили никаких укреплений, но даже не собирались защищаться. Жители молились о спасении, так как от татар не приходилось ждать чего-либо доброго. И как только татары ринулись к городу, из-под земли вдруг забили многоводные источники, и татары в страхе отступили. А вода все бежала и бежала... Когда стих шум родников, на месте города были лишь волны. Вдали мерцала одинокая глава собора с блестящим посредине крестом. Она медленно погружалась в воду. Вскоре исчез и крест. Теперь к озеру есть путь, который называется Батыевой тропой. Она может привести к славному городу Китежу, но не каждого, а лишь чистых сердцем и душою. С тех пор город невидим, но цел, а особо праведные могут увидеть в глубине озера огоньки крестных ходов и слышать сладкий звон его колоколов. Желающие получит прощение грехов, должны трижды проползти на коленях вокруг «священного» озера.
Проведем нравственный анализ, сопоставим поведение жителей Китежа с тем, к чему призывает человека Евангелие. Вместо того, чтобы исполнить слова Христа по сути и положить свои души за «други своя», мужчины города Китежа предпочли этому молитву. Зло в лице татар праздновало бескровную победу над Китежом и продолжило опустошение Русской Земли. В данном случае молитва, очевидно, является формальным благочестием, ленью и трусостью, одним словом — эгоизмом. В христианской аскетике такое благочестие осуждается и именуется чрезмерным упованием. Об «уповании» этом речь пойдёт ниже.
Такой «незримый» город противен Сергею Александровичу. Упование на Христа жителей Китежа не имеет ничего общего с есенинской дыбой. Поэтому поэт и проклинает Китеж и «все лощины его дорог» — унищающии достоинства человека пути, противопоставляя ему созвучное «бездонный Вытяж», то есть, не имеющий дна, по направлению вверх, а не вниз, как озёрный Китеж — град. Он неустанно ищет «вытяжа» на своей Дыбе — деятельной вере и любви.
Поэтому Есенин намеревается воздвигнуть не град, разделённый с внешним миром городской стеной и в себе самом стенами домов, а чертог. Чертог это общий дом, живущих в единстве взаимного снисхождения.
«Языком вылижу на иконах я
Лики мучеников и святых.
Обещаю вам град Инонию,
Где живёт Божество живых!»
«Языком вылижу», а не слижу, как может показаться с начала, то есть очищу самым благоговейным образом. Очищу «лики», то есть весёлое торжественное собрание — собрание поющих и пляшущих «мучеников». Мученики так же не были удовлетворены муками одного Христа, прилагая к ним свои страдания. Главное, мученики стали свидетелями Силы Господней, которая дала им возможность умирая, молиться за палачей. Последнее действительно является ключом к пониманию мученичества. Поэтому и производят мученик от греческого /martiros/ — свидетель. Вот — краеугольный камень Есенинского чертога, камень, отвергнутый многими его современниками.
Человек, любящий врагов, непонятен большинству, так как наделён незримой, а потому непонятной Силой. Он — другой, то есть святой, от греческого /agios/ — священный, отделённый для Бога. Поэтому Есенин добавляет «и святых». Только такую священную отделённость, ограду, град, принимает поэт. Он, как подлинный свидетель «обещает», гарантирует предоставить нерушимую стену, «град Инонию, где живёт» Тот, кто является крепостью мучеников. «Божество живых», то есть Бог, дающий возможность жить, а не существовать. Любовь, как известно, прогоняет страх. Именно он разрушает жизнь. Только никого и ничего не боящийся, может быть назван живым.
Смерть же, смеющаяся над бесстрашием мучеников, сама того не подозревая, оказывается для них исходом из рабства греху — «прекращение греха». До сих пор, при констатации смерти, врачи пользуются греческим термином /exodus/ — исход или освобождение. Смерть, таким образом, только боль или страдание, за которыми — новая жизнь (лит. smertis, нем. Shmerz — боль, страдание). Поэтому Бог в Священном Писании называется Богом не мёртвых, а живых, так как у Него все живы.
«Плачь и рыдай, Московия!
Новый пришел Индикоплов.
Все молитвы в твоем часослове я
Проклюю моим клювом слов»
«Московия», или «Московская Русь» — термин, созданный в противовес понятию «Киевская Русь». Этот термин не снимался с весов до тех пор, пока на противоположной чаше не перебывали все возможные веса. Следом за Киевом был Константинополь, за Царьградом «Вечный» Рим. Таким образом явилась идея «Москва — Третий Рим, четвёртому не бывать…». Закованная в «камень» гордости и тщеславия «Московия», по Есенину, потеряла связь с источником Жизни — Христом. Как нельзя кстати, оказывается здесь одна из версий этимологии слова «Москва». «Москов» — «моск» означает в переводе со старославянского языка «кремень», а «ков» («хов») — «прятать, укрывать, укрытие». Отсюда значение слова «Москва» — «каменное укрытие». Потом так стали называть и реку, на берегу которой строилась Москва. Так Московия становится символом самости и эгоизма, которые как трясина затягивают живую душу. Только духовный град «Инония» способен стать поистине Вечным Римом — надёжным укрытием человека. Поэтому «Московия» призывается не только «плакать» со «стенами Кремля», но и «рыдать». «Плачь», в отличие от «рыдания», имеет надежду, Московия же — обречена.
Это четверостишие, с нашей точки зрения, призвано также запечатлеть влияние, которое оказал на Есенина австрийский поэт Райнер Мария Рильке (1875–1926 гг).  1918 год, год написания «Инонии», был для Сергея Александровича временем серьёзного увлечения Рильке. Так «Сельский часослов» написан исключительно под впечатлением «Часослова» австрийского гения. «Часослов» выступающий в настоящем тексте, думаем, не мог не иметь связи с означенным увлечением. Но об этом чуть позже. «Часослов» Рильке мы даём в приложении и очень рекомендуем. Здесь же ограничимся наиболее яркими моментами этого великого произведения.
Я собирал себя на свалке
у покосившихся лачуг,
мои находки были жалки —
обрывки губ, обрубки рук.
Казалось мне: еще немного,
но Ты, Предвечный, был вдали,
и пару глаз — увидеть Бога —
еще не поднял я с земли.

Я был тогда — сгоревший дом,
где лишь убийца заночует,
пока добычу не почует,
спеша на свет в окне чужом.
Я был, как город, зачумлен,
где замерли слова и звуки
и смерть проходит за кордон,
ложась, как труп, ребенку в руки.

Я был собою поражен,
как будто я — не я, а он
(о мама, сколько горькой муки
из-за него
с тех пор, как сердце в робком стуке
забилось возле твоего).

Но я теперь уже не тот:
из груды моего позора
возникну заново — и скоро
найдется Разум — тот, который
за вещь одну меня сочтет.
Найдется сердце и терпенье
(скорей бы этот миг настал).
О Боже! Я пересчитал
себя — потрать по усмотренью!..

*****

Предвечный, Ты открылся мне теперь.
Люблю Тебя, как будто мной рожден.
Люблю, как будто Ты — мой старший сын,
покинувший меня, взойдя на трон,
где у подножья мир — как миг один.
А я остался здесь — седой старик,
не понимая больше ничего,
не разумея тех вещей язык,
которым отдал сына своего.
Дрожу, мой Сын, — зайдет Твоя звезда,
Твою судьбу развозят корабли;
вернись ко мне, вернись скорей сюда
со всех концов, со всех морей земли.
Во времени трепещущий, как лист,
порой дрожу от страха: Ты убит.
Но вот приходит весть: евангелист
о вечности Твоей везде трубит.

Пусть я отец — Ты, Сыне, перегнал:
стал, чем я был, и, чем я не был, стал,
и то, чего не смел я, воплотил.
Ты — будущее, Ты девятый вал,
утроба, возвращение; финал...

*****

Не удивляйся. Мой, мое, моя —
они всему на свете говорят.
Так ветер мог бы, рыская в ветвях,
сказать: мой сад.

Они глядят
на вещи и сжимают их в руках,
но те в руках не могут оставаться
и, вспыхнув, ярким пламенем сгорят.

Твердят «мое», как кто-нибудь назвал
«дружищем» князя в споре с мужиками,
отлично зная: князь не услыхал.
Твердят «мое» о городе и храме,
и это слово слаще всех похвал.
Твердят «мое», включают в обиход,
приобретают и суют в карман.
Какой-нибудь безвкусный шарлатан
и солнце так, пожалуй, обзовет.
Твердят они: мой дом, моя жена,
и отповедь как будто не слышна,
хотя жена, и дом, и все кругом —
глухие стены, — можно только лбом,
приблизившись, о стены расшибиться.
Такой удел — найти и ошибиться —
ждет только лучших. Ибо остальные
и не желают замечать стальные
преграды меж вещами и собой,
таящиеся в малости любой,
и нищеты своей не замечают,
хоть женщиной они не обладают
в такой же точно мере, как цветком.
Возвращаясь к «Инонии», укажем строки «Часослова» Рильке, весьма созвучные настоящему четверостишию:
«Спаси меня, Господи Сил,
все тише Ты меня носил,
с Тобой — как за стеною;
впервые прост мне каждый миг,
во тьму же рук ложась как Лик
святой — пребыть со мною».
Так же:
«Творящий дорастает до Тебя:
он хочет вечность. Камню перед Ним
велит быть вечным. — Значит, быть Твоим!»
Так и Сергей Есенин, взывая к «Московии» — «рыдай», желает не гибели её, а преображения в вечность. Это преображение невозможно без Иисуса Христа. Поэтому: «Новый пришел Индикоплов». Козьма Индикоплевст (другой вариант — Косма Индикоплов, греч. Κόσμας Ἰνδικοπλεύστης) — византийский купец, который написал между 535 и 547 дошедший до нас богословско — космографический трактат «Христианская топография», отвергающий систему Птолемея и отрицающий шарообразность Земли. Его книга написана в ходе развернувшейся борьбы с несторианством и позже была особенно популярна на христианском Востоке. В «Христианской топографии» структуру Земли он изобразил в виде плоского, более продолговатого с запада на восток прямоугольника, в середине которого находится земная твердь, омываемая океаном. Солнце вечером скрывается за конусообразной горой на севере, ночью оно двигается за ней к востоку, чтобы утром взойти вновь. Вверху над небесной твердью в форме двойной арки расположен Рай, где берут начало все крупнейшие реки. Мир по форме напоминает ларец или сундук. О жизни самого Космы известно крайне мало. В переводе его прозвище означает «Косма, плававший в Индию». Кроме Индии, он в качестве купца побывал на территории современных Эфиопии, Ирана, Аравии и на острове Цейлон. Родом он был из Александрии, встречался с Юстинианом I, был для того времени очень образованным человеком, а позже стал монахом на Синае. Кроме того, его труды — едва ли не единственные источники раннего Средневековья, дошедшие до нашего времени в более-менее полном объёме. На Руси переводы его «Христианской топографии» появились не позже XIV века.
«Индикоплов» становится для поэта символом неразрывной связи материального и духовного миров. Что важно, у Космы эта связь осуществляется видимым образом, через реки. Здесь становится уместным другой вариант этимологии слова «Москва», которого, кстати, придерживается большинство учёных. Город «Москва» назван по имени реки, на которой стоит. Москва-река, в свою очередь, именуется «Москвой», что означает «узловая» или «связующая вода», как находящаяся на перекрёстке речных дорог. Есенин, возможно, задумал поставить Москва-реку также на перекрёстке земной и небесной дорог.
«Новый пришел…» — не с неба свалился, а «пришёл» своими ногами. Этимология слова «Индикоплов» от древне-русского «Индика» и «плов», «Индика» от греческого 'Indikh — страна Инда, «плов» — пловец. Инд — река, берущая начало в Гемолаях и протекающая по территории Индии, её этимология с санскрита — река, поток, «Индикоплов» таким образом «плывущий по реке, движущийся в потоке». Тема «движения» — проводится и здесь. Это движение, согласно контексту, сверху вниз — направление течения рек «Христианской топографии».
«Все молитвы в твоем часослове…». Часослов — богослужебная книга, включающая в себя неизменяемые части церковной службы. Поэтому она справедливо становится символом неживой, формальной молитвы, символом того, что противостоит  «движению», что не изменяется. Вспомним также о том, что на выбор этого образа несомненно повлиял Райнер Мария Рильке.
«Проклюю моим клювом слов». «Проклюю», а не упраздню, то есть содержащиеся в Часослове молитвы не пустой звук. Они как ларец Космы Индикоплова, требуют проникновение в их содержание. Только тогда эти молитвы становятся действительно ценными. Совершить это погружение способен лишь обладающий «клювом» и умеющий «проклёвывать». «Клюв», несомненно, указывает на устремлённого, подобно птице, в Небо того, кто обретает в окружающих его предметах тленного мира трамплин в вечность. Следовательно, истинная молитва это обращение к Победителю Смерти, «повелевающему камню стать вечным» и через это превращающему мрачную материю в праздничный лик.
«Уведу твой народ от упования,
Дам ему веру и мощь,
Чтобы плугом он в зори ранние
Распахивал с солнцем нощь»
Как «пришёл», так и «уведу» на своих ногах, а не понесу или поволоку. «Твой народ» — людей народившихся  тобою, лодырей, оплошавших в уповании на Бога. От такого, чуждого труду «упования» и «уведу».
«Дам ему» — дают только то, что имеют — сначала приобрету сам, чтобы быть сильным прежде в деле, потом в слове. «Веру и мощь» — для многих вера является демонстрацией немощи. Писание на первый взгляд поддерживает эту точку зрения: «От дел своих, никто не оправдается, спасаемся только верою». Действительно христианство предполагает признание своей беспомощности в борьбе со злом: «Не осознающий своих грехов, своего падения, своей погибели не может уверовать во Христа, не может обратиться к Нему, не может быть христианином». Если Иисус Христос — Спаситель, то Его последователи — погибающие. Проблема в том, что смирение — познание своей немощи, обретается исключительно опытным путём: «Стремление к тщательному исполнению Заповедей открывает человеку его немощи». Вот почему: «Вера без дел мертва». Поэтому Есенин к «вере» присовокупляет «мощь».
«Чтобы плугом…» — этимология слова «плуг» не установлена, но исходя из логики и контекста, думается, оно связано с «лугом» — «плуг», то что обрабатывает «луг» — «по лугу» — «плуг». Зреющий под Солнцем — Правды «словесный луг» поэта требует погружения — «плуга». Вместе с тем, работающий плугом хоть и делает упор на погружение в землю, но двигается он не вниз, а вперёд. Взгляд землепашца устремлён даже не вперёд, а, как правило — на горизонт, в небо. «Зори ранние» — то есть утренняя заря, рассевающая тьму.
«Распахивал» — «распахнуть», то есть открыть или «душа нараспашку» — то есть открыть сокровенное. «С солнцем нощь» — солнце, всегда устремлённое во тьму, обретает в ней красочное многообразие форм, пробуждая вместе с тем на свой праздник и человека. Так, для солнца мрак становится доброй почвой, которую оно возделывает, не покладая рук. Перед человеком встаёт подобная по форме, но более глубокая по содержанию задача. Тьма, к которой вслед за солнцем должны мы устремиться, есть не физический мрак, а мрак неведения. Что стоит за предметами окружающего нас видимого мира — в этом вопросе ночь, которую мы должны возлюбить и распахать которую солнцу не под силу. Вспоминаются созвучные этому строки из «Часослова» Рильке:
«Ты — непонятный, темный опыт,
Из ночи в ночь — в ночи ночей».

«О Господи, вся ночь — как дом:
повсюду лестницы, ступени,
на переходах стынут тени,
и не уйти, и ждешь в смятенье,
когда забрезжит за окном.

И такова любая ночь,
и так идут они, точь-в-точь,
проснувшиеся, как слепые, —
повсюду лестницы крутые, —
во тьму вступая.
Молитвы в них живут глухие —
и боль тупая».
Распаханная таким образом ночь — поистине Евангельская, добрая почва человеческой души.
«Чтобы поле его словесное
Выращало ульями злак,
Чтобы зерна под крышей небесною
Озлащали, как пчелы, мрак»

«Поле словесное» — распаханное поле души, ожидающей Слова, как семени. Прежде чем положить семя в землю, необходимо понять, что из него вырастет. Только плоды могут поведать о достоинстве всеваемого. Внешние характеристики нередко бывают обманчивыми, так евангельское горчичное зерно меньше всех семян земных, но, прорастая, становится самым великим злаком, так, что птицы небесные укрываются в ветвях его. Поэтому Сергей Александрович представляет необходимое к посеву так: «Выращало ульями злак». Плодом данного семени станет злак, подобный улью. Помимо обилия, он даёт духовную характеристику урожая. Такая характеристика, в данном случае просто необходима, так как понятно, что речь идёт не о сельском хозяйстве. Улей общепризнанно является идеалом сосуществования. Не чурается этого признания и Православная Церковь. Речь идёт о целом ряде предметов: глубокий смысл употребления воска при изготовлении церковных свечей; мёд является образом даров, полученных людьми через Крест Иисуса Христа, имеется в виду праздник в честь Креста Господня 14-го августа, именуемый Медовым Спасом.
Второе, о чём должен позаботиться сеятель — куда будет собран урожай и как будет употреблён. Поэт описывает это так: «зёрна под крышей небесною», то есть крыша вообще отсутствует, как, полагаем, и амбары. Урожай собирается не для хранения, а исключительно для употребления — служения: «Озлащали, как пчелы, мрак». Последнее созвучно новозаветному: «Вы — соль земли, Вы — свет миру».
«Проклинаю тебя я Радонеж,
Твои пятки и все следы!
Ты огня золотого залежи
Разрыхлял киркою воды»
Как, говоря о дыбе смирения, Есенин проклял чрезмерное упование Китежа, так, говоря о духовном делании, он проклинает Радонеж. Какие претензии у поэта к северному Центру православной России?
«Твои пятки и все следы» — видеть пятки и следы человека возможно, только если он идёт или убегает от тебя. Это свойственно для гордых людей, которые, кстати, могут быть весьма деятельными.
Акцент, сделанный поэтом на «все следы», полагаем, в первую очередь порождает ассоциацию «Радонеж». В конце 19 начале 20 века ежегодное пешее паломничество к Преподобному Сергию стало чуть ли не смыслом духовной жизни. Эти паломничества совершались ради земного благополучия, не побуждая человека относиться к материи, как к средству. Одним словом, эти путешествия отрывали человека от действительно духовного делания, заключающегося в самопознании.
Вместо того, чтобы, навалившись на плуг, устремиться в небо, паломники Радонежа, с «киркою» в руках, не отрывали глаз от земли — иначе работать «киркою» нельзя. Эта «кирка» не только приковывает человека к земле, но и свидетельствует о гордости, так как обрабатывающий таким образом землю, надеется только на себя — плуг, в отличие от кирки, связан с тягловой силой. Так человек, формально действуя верно, по сути добивается противоположного результата. Вместо обретения сокровища, «озлащающего мрак», он заливает свой светильник «водой» — пристрастием к скоротечной материи.


Имея своим пределом млечный покров, человек неизбежно становится поверхностным, его благочестие —  формальным. Несчастный фарисей оказывается волком в овечьей шкуре. Именно об этом пишет поэт: «Стая туч твоих» — «стая» — волков; «туч твоих» — большое стадо овец. «По волчьи лающих» — то есть либо рыча друг на друга, либо воя от холода на луну, фарисеи непрестанно гневаются, а молятся только тогда, когда им плохо. Они не знают, ни любви к Богу, ни любви к людям.
Эта «стая» верна своему единству в борьбе с «зовущими», то есть, с созывающими — собирающими в любви и «дерзающими» — избирающими трудный путь. Характер этой борьбы очевиден — зависть. «Прободала копьем клыков» — образ, который Есенин ассоциировал с завистью. Вспоминаются строки из «Анны Снегиной»: «Но люди, всё грешные души /У многих глаза, как клыки /С соседней деревни Криуши, косились на нас мужи»
«Твое солнце когтистыми лапами
Прокогтялось в душу, как нож,
На реках вавилонских мы плакали,
И кровавый мочил нас дождь»
«Солнце» Есенина светит и рождает светила, имея своим главным принципом служение, а целью — единство. «Солнце Радонежа», «когтистыми лапами», умеющими только обороняться и поражать добычу, «прокогтялось в душу как нож», то есть убило душу, подчинив её животным инстинктам — законам волчьей стаи. Так христианин мог одновременно молиться: «На реках вавилонских тамо седохом и плакахом…» — молитва, являющаяся одним из символов Великого Поста и умываться кровью. При чём, эта молитва — плачевная песнь пленённых.
Вместе с тем «Вавилон», с еврейского «смешение», основной памятник человеческой гордыни и главный враг словесного луга.

Вавилонская башня — башня, которой посвящено библейское предание, изложенное в первых девяти стихах 11 главы книги Бытие. Согласно этому преданию, после Всемирного потопа человечество было представлено одним народом, говорившим на одном языке. С востока люди пришли в землю Сеннаар, в нижнем течении Тигра и Евфрата, где решили построить город Вавилон и башню высотой до небес, чтобы «сделать себе имя». Строительство башни было прервано Богом, который «смешал» язык людей, из-за чего они перестали понимать друг друга, не могли продолжать строительство города и башни и рассеялись по всей земле. Таковы горькие последствия гордости. Подобны им плоды радонежского семени, вместо «улья» — вражда и разделения. Поле, вспаханное «когтями» и орошённое кровью «выращало соответствующий злак».
«Ныне ж бури воловьим голосом
Я кричу, сняв с Христа штаны»:
Здесь Есенин, как всегда чуждый политиканства, касается текущего момента исключительно в духовном плане. Если прежде русский человек страдал фарисейством, то теперь, «бури», в отличие от вьюги — пустой ветер. «Буря мглою небо кроет…» и угрожает жизни всего живого. О той же пустоте или бесплодности говорит нам воловий голос. Вол — это кастрированный самец крупного рогатого скота. Он используется как мясное или рабочее животное. Преимущества использования вола над быком в сельском хозяйстве заключаются в том, что благодаря отсутствию половых желёз и низкому содержанию половых гормонов, волы не испытывают влечения к противоположному полу, ведут себя намного спокойней и их поведение более контролируемо. Ослепив мраком революционной бури и оглушив её воем, человека превратили в рабское животное, не способное творить. Люди, в большинстве своём, смирились с этим. Смирились и те, кто не имел права нарушить «правду жизни». Вышеупомянутый певец революции В. Маяковский в том же «Облаке» писал:
«Мария!..
Не бойся,
что у меня на шее воловьей
потноживотые женщины мокрой горою сидят,—
это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят»
Протестуя этому, «Есенин Сергей» кричит, снимая «с Христа штаны». С какого Христа? Одно «облако», натянув на себя штаны, ощутило вдруг свою значимость для человеческого рода:
«Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю "nihil"…

Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
и не было ни одного,
который
не кричал бы:
"Распни,
распни его!..

Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто…

я — где боль, везде;
на каждой капле слезовой течи
распял себя на кресте…

Ночь придет…
Видите —
небо опять иудит
пригоршнью обгрызанных предательством звезд?..

Видишь — опять
голгофнику оплеванному
предпочитают Варавву?

Я,
может быть,
самый красивый
из всех твоих сыновей…

будут детей крестить
именами моих стихов…

И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки…»
Незабудки…!? Послушайте, господин «облако в штанах», как бы говорит Сергей Александрович, — « Ах простите, не облако, а целый Христос, в тех же штанах, позвольте напомнить вам о том, что в этих самых штанах у вас чего-то не хватает. Для верности предлагаю опытно убедиться в этом, чтобы всем стало известно — вы, господин в штанах, давно не бык, а всего лишь навсего вол».


Но, как говориться, критикуя предлагай. Есенин не мог найти ничего более общеизвестного и выражающего его идею, чем вышедший в 1917 году, фантастический роман Артура Трэна «Вторая Луна». В лоханке или «кольце» этого романа предлагает он своим современникам вымыть руки и волосы, то есть очистить свои поступки и помыслы.
«Мойте руки свои и волосы
Из лоханки второй луны»
Астрономический роман Артура Трэна «Вторая Луна» принадлежит к числу немногочисленных удачных произведений образовательной беллетристики. Это — плод совместной работы художника и ученого: он написан американским беллетристом при участии крупного ученого Роберта Вуда, профессора физики Балтиморского Университета, научной силы первого ранга. Сотрудничество физика, прославившегося своими остроумными экспериментальными исследованиями, сказывается в своеобразной фабуле романа, в ее осторожной и правдоподобной разработке; а участие опытного литературного работника сделало то, что научные детали не отягчают повествования, а сливаются с ним в органическое целое. В результате — оригинальное и занимательное произведение, в котором и художественная и научная сторона стоят на должной высоте.
Роман печатался в 1917 г. в лучшем американском ежемесячнике «Cosmopolitan», откуда мы воспроизводим  иллюстрирующие текст рисунки. В виду своей популярности в том же году роман был переведён на русский язык и издан в советской республике. Его краткое содержание:

Мировая война была в полном разгаре, когда Вашингтонская морская обсерватория приняла ряд радиотелеграмм за подписью «Пакс» (по латыни — мир), в которых автор объявлял, что он овладел искусством управлять стихиями. Таинственные сообщения сопровождались необычайными явлениями в природе: сильными подземными ударами и небывалыми полярными сияниями. Одновременно с тем, в различных местах земного шара была замечена чудовищная воздушная машина, прозванная Летучим Кольцом.

Этот доселе невиданный летательный аппарат посредством мощного потока особых лучей разрушил горы в Северной Африке и затопил Сахару. Пакс предупреждал воюющие государства, что изменит наклон земной оси и заставит прекратить войну, превратив Центральную Европу в знойную пустыню, если державы не заключат вечного мира. Народы, опасаясь, что их упорство приведет к гибели земного шара, вступили в мирные переговоры.
Около того же времени профессор физики Гарвардского университета, Веньямин Хукер, определил в результате ряда изысканий, что таинственная сила Пакса исходит из пустынных равнин Лабрадора. Он решил направиться туда, чтобы раскрыть тайну Пакса и его планы. После многих лишений, ему удалось открыть местонахождение Летучего Кольца; он прибыл туда как раз в тот момент, когда Пакс готовился осуществить свою угрозу — отклонить земную ось. Но, вследствие случайной неисправности механизма, порождающего разрушительный поток лучей, Пакс и его товарищи погибли от взрыва. Летучее Кольцо, однако, уцелело, и Хукер вместе со своим другом, искусным авиатором Борком, сумел разобраться в его механизме. По-видимому, этот летательный аппарат был сооружен из полированной стали, потому что ослепительно сверкал в солнечных лучах.  Он походил на полое цилиндрическое кольцо в форме спасательного круга, футов 75 в диаметре. Над кольцом имелось сооружение в виде огромного наперстка на трех стойках, обращенного отверстием вниз, к средине аппарата.

Ощущая ответственность перед миротворцем Паксом и человечеством, истинный ученый решает важнейшую задачу, поставленную перед ним судьбой. Хукер понимает, что Летучее Кольцо не должно оказаться в руках политиков — с одной стороны, с другой — его пытливый разум рвётся в неведомый внеземной мир. Озадаченный, продолжая испытание коробля, Веньямин Хукер оказывается в Америке, где производит вынужденную посадку на поле для гольфа. Хозяин поля, чиновник департамента юстиции Бентам Тассифер со своим другом  Джетсоном — чиновником департамента земледелия, в это время играли в гольф и таким образом оказались свидетелями пришествия всемирноизвестного аппарата. Однако отреагировали так, как будто никогда не слышали о Паксе.
Не смотря на это, на следующее утро после спуска Летучего Кольца на площадку для гольфа, в Вашингтоне профессор Веньямин Хукер проснулся не только самым замечательным, но, без сомнения, и самым интересным человеком всего земного шара. Обладая чудесною машиной, способной двигаться по воздуху и испускать тот таинственный луч, который может уничтожить и боевой флот, и горную цепь, — профессор Хукер был провозглашен «первым гражданином мира». Он — или государство, подданным которого он пожелал бы считаться, — могли направлять судьбы человечества.
Стало известно, что все народы, вовлеченные в мировую войну, заключили мирный договор исключительно под угрозами таинственного некто, назвавшегося Паксом. Многие подозревали, что Хукер и неведомый Пакс — одно и то же лицо. Думали, что, приведя войну к концу, он вернулся со своим воздушным чудовищем для того, чтобы вести научные исследования в Соединенных Штатах.
Профессор Веньямин Хукер, до того времени скромнейший из самых скромных обитателей Кэмбриджа, в Массачузетсе, сразу выдвинулся выше всех; его называли не только вождем мировой политики, но и диктатором человечества. Однако, верный своим врожденным влечениям, Хукер не обращал никакого внимания на эту неумеренную лесть.
Убеждённый в необходимости покинуть землю, Хукер ломал голову над уравнением, решение которого было основополагающим при реализации им дальнейших планов. Эту задачу, неожиданно для Веньямина, помогла решить молодая девушка, случайно встреченная в парке. Она оказалась профессором прикладной математики Нового Национального Института — Родой Джипс. Задача эта относилась к всемирному тяготению и её решение вычисляло, как будет возрастать скорость Летучего Кольца, когда оно оставит Землю и удалится в мировое пространство, а ключ к решению заключался в необходимости выразить «Х» в форме показателя. Помимо проницательного ума Рода обладала незаурядной внешностью. Прошло более 30 лет с того времени, как в жизни Хукера приняла серьезное участие женщина. Кроме этой женщины — которая, впрочем, была его матерью — он никогда не любил и не интересовался представительницами слабой половины человеческого рода. Они были в его глазах либо наивные бездельницы, либо тупые труженицы. Но здесь … Веньямин был пленён образом, которого, может, быть ждал всё это время. Чувства оказались взаимными.
Судьба не переставала преследовать Хукера. Его друг старший астроном в Новой Морской Обсерватории — Торнтон, обнаружил новую комету, угрожающую жизни земной цивилизации. Эта комета получила название Баттелли, она, согласно расчётам Торнтона, должна столкнуться с ближайшей к Земле малой планетой Медузой. Столкновение остановит Медузу и заставит её упасть на Солнце. Падая, она пересечёт земную орбиту и как раз встретит Землю. Это может означать конец света. 22 апреля астероид Медуза должен был встретить планету Земля.
Веньямин Хукер решает на Летучем Кольце встретить Медузу и с помощью разрушительных лучей остановить её. Он собирает команду: искусного авиатора Борка и опытного инженера Эттербери. Втроём за три дня до катастрофы они вылетают на встречу «всемирному палачу». Без ведома Хукера на Кольце оказывается Рода. Полёт ежечасно ставит путешественников перед лицом смертельной опасности, но несказанная красота внеземного мира дёт самоотверженным героям силы двигаться дальше. Команда производит вынужденную посадку на Луну, а после всё же достигает своей цели и сбивает Медузу с её траектории. Более того, эта малая планета становится вторым спутником земли, вторым подобно луне — Второй Луной. Этот спутник стал вращаться по эллиптической орбите вокруг Земли, с периодом около 4 месяцев и 12 суток.
Хукер благополучно возвращается на Землю, где весь Мир ожидает его как Спасителя. Но учёный остаётся верным себе, для него единственной наградой является служение истине и любви. Роман заканчивается так. 10 часов вечера. Веньямин с Родой прогуливаются по берегу моря. Вдыхая нежные запахи наступающей весны, звёздные путешественники беседуют о приключениях последних семидесяти часов. Здесь их настигает один из репортёров по имени Диггс и требует доказательств пребывания на Луне, требует для рекламы своей газеты.
Вдруг, на темном горизонте появилось внезапно тусклое сияние, которое делалось все ярче; несколько случайных перистых облачков протянулись над ним.
— Что там такое? — спросил репортер. — Как будто луна восходит; но ведь она уже взошла!
Он повернулся и смотрел на небо, где месяц спокойно плыл между облаками. Хукер молча курил свою трубку, Рода ждала.
На краю далекой водной равнины появилась огненная точка и послала к ним дрожащий луч. Оранжевый диск вынырнул над волнами — блестящий, ослепительный.
— Что это такое? — воскликнул Диггс. — У меня в глазах двоится?
— Нисколько, — ответил Хукер. — Это наш свидетель, то доказательство, которого вы искали. Это Медуза, новый спутник Земли, блуждающий астероид: отныне он будет ходить кругом Земли.
— Две луны!? — спросил Диггс.
— Да, мистер Диггс; можете сообщить в Нью-Йорк, что теперь у нас две луны, два месяца: большой месяц для взрослых и малый для детей... И, наконец, еще один славный месяц, — улыбаясь, добавил Хукер, бросив взгляд на Роду.
— Наш медовый месяц, — прошептала Рода. — Доброй ночи, мистер Диггс!

Очевидно, что это роман — притча. Здесь человечество призывается к миру и любви. Только они, как оказывается, способны сохранить невредимым наш мир — в целом. В частности — каждому из нас даровать личное счастье. Если немного погрузиться в символизм второй луны, то можно добавить.
Таинственный Пакс, имя которого неизвестно, создатель Летучего Кольца — Бог Отец. Бога Отца никто нигде не видел, Его Имя — Любовь, Он — наш Творец. Целомудренный, тридцатилетний Хукер, принявший эстафету у Пакса — Бог Сын или Христос. Он, как Иисус ставит перед Собой задачу — как человека уравнять Богу. Уравнение это под силу только Ему — Сыну Божию, но без человека даже Он не может спасти человека. Поэтому уравнение  решает именно Рода Джипс — Человеческая Природа. Причём решает его с помощью выражения «Х» в форме показателя. То есть, «Х» — Христос показывает человеку пример, Он первым проходит по трудному Пути к Совершенству.
Чиновники, ставшие свидетелями пришествия Хукера, это с одной стороны — фарисеи-законники, департамент юстиции, с другой стороны — люди, прикованные страстями к земле, департамент земледелия. Хукер, в отличие от Пакса, не угрожает уничтожить землю, он решает пожертвовать собой. Он отправляется на бой с Медузой за три дня до назначенного Армагедона. Как на Кресте Христовом был не только Иисус, но и нераздельный с ним Бог Отец, Бог Дух и Церковь, так и на Летучем кольце были трое и Рода. Три дня спасатели были вне Земли. Победив врага, они вернулись, как Христос воскреснув на третий день. Победа Христа это не уничтожение зла, а обращение зла в добро. Так и спасатели не уничтожают Медузу, а направляют её и делают вторым спутником Земли. Сын Божий обручил Себе Человечество и создал Церковь, Вениамин Хукер обручается с Родой Джипс. И наконец, главное — как большая часть Человечества лицемерно и вместе с тем напрасно почитала Хукера, думавшего единственно об истине и любви, так мы, в большинстве своём напрасно почитаем Христа, одной рукой осеняя себя крестным знамением, другой, обижая ближнего.
Сергей Александрович Есенин не мог пройти мимо такого произведения, оно как нельзя кстати предоставило его таланту почву, а может быть, задало тон всей его поэмы. Как Артур Трэн гениально потрудился с Робертом Вудом, так Есенин Сергей потрудился с Пророком Иеремией.

Теперь говорю, — пишет Есенин, — а не кричу по-воловьи, говорю всякий раз благодаря Христу. Только Он способен сделать из меня, твари бессловесной, «уподобившейся скотом несмысленным», словесную тварь. Очевидность такого понимания данного выражения подтверждается практически цитированием Евангелия: «…говорю вам, …если не покаетесь, все так же погибнете». (Лк.13,3)

Чтобы кто опять не понял его превратно, в плане  формальном, поэт продолжает, — всех задушит вас веры мох, — но не вера, а её мох, то есть отсутствие жизни или фарисейство. Меня, — продолжает автор, — сделает человеком не ваш «Бог». Ваш «Бог» — сластолюбие, сребролюбие и славолюбие. Вот — ненавистная мне «Троица», которая над «нашей выгибью», то есть над нашим миром, призванным стремиться в небо, вспухла или разложилась, как труп, «незримой коровой». Эта «незримая корова», есть ветхозаветный «золотой телец», на которого иудеи променяли истинного Бога и который является олицетворением материализма. Почему золотой? Потому что, чуть позже выяснится, что «золотые его рога».

Сегодня часто приходиться слышать от думающих людей слова: мир сошёл с ума, поэтому нечего с этим миром сообщаться, — моя хата — с краю, ничего не знаю. Во времена Есенина так же многие чурались сумасброда в обличии матушки Святой Руси, чурались людей, заблудившихся в трёх соснах. Именно это расходилось с позицией Сергея Александровича. Именно поэтому напишет позже поэт: «Я ...спустился в корабельный трюм, …тот трюм был русским кабаком». Одним словом, он, следом за Иисусом, шёл к этому сумасброду. Напрасно вы полагаете, — писал он, — ваша пещера или обособленное благочестие, смогут погубить золотого тельца, плевал он на ваши поклоны, всё равно, он …останется обезьяной Истинного Бога и родит вам… сына. Этот новый спас, непременно станет и солнцем, правда вновь иным — враждебным миру и любви. Для Есенина Россия пусть заблудившаяся по-прежнему «наш», а не мой «русский кров».

Огонь, принесённый новым спасом, будет разрушающим, в отличие от созидающего огня истинного Спасителя, которым Он созидал видимый Мир — ковал реке берега. Далее, как Иисус Христос пригвоздил мировое кипение — людскую вражду, явив Миру незлобие, так новый явит своими рогами иное, разгвоздив это кипение. Вспоминается написанное позже: «Когда кипит морская гладь — корабль в плачевном состоянье. Земля — корабль». Также поэт подчёркивает — источником нестроений явится Золотой Телец, чьё теление и чьи рога потрясут целый Мир. Новый мессия при этом окажется лишь оружием в его руках. Соответственно этому и следует координировать своё противодействие.

Искусно владея образом, Сергей Александрович использует историческую фигуру преподобного Олипия, иконописца Печерского (12в.), не вполне адекватно. Не смотря на то, что Олипий был первым известным на Руси иконописцем, его имя едва было едва известно читателям, в отличие от имени Андрея Рублёва. Лишний раз вводить человека в замешательство было не свойственно поэту. Имя Олипия, очевидно, имело дополнительное значение наряду с необходимым здесь образом иконописца. Олипий в переводе с греческого означает беспечальный. Ну конечно, это сам автор, всегда «улыбающийся встречным лицам»! Он сойдёт и от лица своей Инонии начертает, то есть заклеймит «лик» нового спаса.
Вновь «Говорю вам…» — как знак внимания перед произнесением чего-то значимого. «Кометой вытяну язык», предварительно выпив весь воздух, то есть вдохну так, чтобы вместить в себя всё, чем дышит или живёт мир. Здесь поэт вновь возвращается ко «Второй луне»: Как там, новоявленная комета «Баттелли» устремилась на «Медузу», и стала поводом явления спасителя Хукера, так Есенин Сергей, вдохновлённый любовью ко всему миру, обрушивает своё слово на исчадие тельца, обновляя при этом образ Христа.

Египетские «оковы мук», бесспорно, воскрешают в сознании человека египетское рабство ветхозаветных иудеев. Этот библейский сюжет, как нельзя кстати, являет нам подлинный характер спасительной миссии автора. Из египетского рабства евреев вывел пророк Моисей, который, ввиду своего косноязычия, не мог изъясняться без помощи брата Аарона. Сравнивая себя с Моисеем, Есенин являет высшую трезвость при оценке своих словесных трудов, в противовес кажущейся планетарного самомнения предыдущего и последующих четверостиший. Как Моисей освободил еврейский народ исключительно посредством помощи свыше, так Сергей Александрович желает привлечь к этой помощи весь русский народ.
С другой стороны о ком, как не о Моисее можно было говорить, вспомнив о Золотом Тельце. Именно этот пророк сокрушил Тельца и открыл своему народу подлинный Образ Бога. Поэтому мало стать свободным, необходимо ясно увидеть цель своего пути к Иной жизни. Земля, которая для Сергея Александровича в этой поэме является олицетворением бездуховности, вновь выступает на сцену. Рога этой бездуховности покрыты льдом охладевшей к Вечности души. Впивается он в эти рога не просто руками, а их клещами. Клещами, которые держит в Своих дланях Тот великий Кузнец, Который «ковал реке брега».

Коленом раскоряченных, то есть широко расставленных, прочно стоящих ног, автор, упираясь в экватор, который разделяет север и юг, добро и зло, (причём зло возомнило себя выше добра, как север выше юга), ломает землю. Таким образом, Есенин Сергей разделяет добро и зло. Пустая сила или буря материализма, смешавшая, подобно вихрю добро и зло, возрыдала. Земля, ликуя, предчувствуя торжество добра, готовила свои недра, чтобы достойно напитать труждающихся, напитать, как матерь своё чадо млеком, как златой калач уставшего путника.



Мерилом добра и зла, опять подобно Моисею, поэт предлагает свою сияющую, как солнечный блеск, главу. Отсутствие или провал этого мерила были вызваны упразднением опоры — дна, отсюда — без дна, или тенью, скрывшегося от Солнца — Истинного Бога человека.
Голова Моисея сияла, когда он сошёл с Синайской горы, получив от Бога десять Заповедей. Они, хотя и были первоначально даны евреям, но предназначались для всего мира. Весь мир, с точки зрения Есенина, хотя слушал их, до сих пор не услышал. Именно этим обусловлена актуальность этого всемирного треска.


И четыре солнца из облачья,
Как четыре бочки с горы,
Золотые рассыпав обручи,
Скатясь, всколыхнут миры.
В отличие от ветхозаветных иудеев, нам, с точки зрения Сергея Александровича, как живущим после Христа, дано значительно больше. Если они видели лишь отражение солнца в лице Моисея, нам явлено само Солнце в лице Иисуса. Неважно то, что мы теперь не видим и не слышим Его, слово Спасителя, как и Его светлый образ — общедоступны. Евангелие, разделённое на четыре части, предлагает нам даже не трёхмерное, а четырёхмерное изображение Христа, оживающее точными словами и действиями, правдиво записанными ближайшими учениками апостолами: Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном. Вот эти четыре бочки, как бы с Синайской горы покрытой густым облаком Божества, катятся яркими солнцами, озаряя и обличая мир. Озаряя мир, они рассыпают золотые обручи, то есть, небесные венцы правды и любви. Наша задача, пока они катятся и мир живёт, поймать один из венцов, принеся себя в жертву правде и любви. «Скатясь», эти бочки «всколыхнут миры», как сказано в Евангелии: «Прежде конца мира Евангелие должно быть проповедано во всех уголках земного шара» (цитату уточнить). Всколыхнуться миры и придёт конец, конец поиску человека, его желанию достучаться. Придёт время «собирать камни и пожинать плоды» того, что посеяли на земле.
3
«И тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, —
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!»

На Америку уже в то время смотрели как на страну, создавшую идеальные условия для жизни человека. Стёртую грань между добром и злом при этом считали серьёзной помехой прогресса. Считали и считают до сих пор. Есенин в свете Армагеддона, ясно видит нависшую над этой процветающей страной реальную опасность. С Америкой Есенин говорит, то есть, не исключает её, из того, что должно быть объято любовью человека, как часть общего дома под названием Земля. Он не грозит, а предупреждает. Своё отношение к Америке окончательно сформируется у поэта чуть позже, в 1922 г., когда он вернётся из этого цветущего железом сада. В поэме «Страна негодяев» Сергей Александрович вложит в уста красных комиссаров Рассветова и Чарина своё неоднозначное отношение к этой несчастной стране. Отношение, которое весьма расходилось, да надо признаться до сих пор расходится с точкой зрения масс. Вот этот диалог:
Р а с с в е т о в

…Можно сказать перед всем светом,
Что в Америке золота нет.
Там есть соль,
Там есть нефть и уголь,
И железной много руды.
Кладоискателей вьюга
Замела золотые следы.
Калифорния — это мечта
Всех пропойц и неумных бродяг.
Тот, кто глуп или мыслить устал,
Прозябает в ее краях.
Эти люди — гнилая рыба.
Вся Америка — жадная пасть,
Но Россия... вот это глыба...
Лишь бы только Советская власть!..
Мы, конечно, во многом отстали.
Материк наш:
Лес, степь да вода.
Из железобетона и стали
Там настроены города.
Вместо наших глухих раздолий,
Там, на каждой почти полосе,
Перерезано рельсами поле
С цепью каменных рек — шоссе.
И по каменным рекам без пыли,
И по рельсам без стона шпал
И экспрессы и автомобили
От разбега в бензинном мыле
Мчат, секундой считая доллар,
Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца
Проходимец и джентельмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково — business men,
На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.
Если хочешь здесь душу выржать,
То сочтут:  или глуп, или пьян.
Вот она — мировая биржа!
Вот они — подлецы всех стран.

Ч а р и н

Да, Рассветов! но все же, однако,
Ведь и золота мы хотим.
И у нас биржевая клоака
Расстилает свой едкий дым.
Никому ведь не станет в новинки,
Что в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера...
И в ответ партийной команде,
За налоги на крестьянский труд,
По стране свищет банда на банде,
Волю власти считая за кнут.
И кого упрекнуть нам можно?
Кто сумеет закрыть окно,
Чтоб не видеть, как свора острожная
И крестьянство так любят Махно?
Потому что мы очень строги,
А на строгость ту зол народ,
У нас портят железные дороги,
Гибнут озими, падает скот.
Люди с голоду бросились в бегство,
Кто в Сибирь, а кто в Туркестан,
И оскалилось людоедство
На сплошной недород у крестьян.
Их озлобили наши поборы,
И, считая весь мир за бедлам,
Они думают, что мы воры
Иль поблажку даем ворам.
Потому им и любы бандиты,
Что всосали в себя их гнев.
Нужно прямо сказать, открыто,
Что республика наша — bluff,
Мы не лучшее, друг мой, дерьмо.
В ответ на эту реплику, Чарин, а точнее говоря Есенин услышит:
«Нет, дрогой мой!
Я вижу, у вас
Нет понимания масс».
Да, не было и не могло быть у него этого понимания, основанного на разделении и пустой вражде. Американцы заблуждаются, но не больше, чем мы, у нас общие проблемы: проблемы не русского или американца, а проблемы человека, которые и решать нужно сообща. Также вышеупомянутая история еврейского народа стала историей болезни мировой души. Именно поэтому третья часть Инонии, на первый взгляд посвящённая Америке, в той же степени посвящается России, да и любой другой стране. Следствием непонимания этого момента, Америка стала «отколотой», а не отколовшейся половиной земли, отколотой нами, христианами без Креста, людьми, не знающими любви и сострадания. Поэтому с той же, как и прежде к родной стране, тревогой, Есенин Сергей взывает к человеку, американцу, — страшись хвастаться железом, не имеющим под собой прочного основания. Неверием автор называет не столько атеизм, который, впрочем, отсутствовал в Америке, сколько ту же бездуховность и, как следствие, неверие в Человека Христа. Зыбким же основанием он называет даже не песок, а моря, таящие в себе, в отличие от песка, смертельную для корабля опасность.
Не отягивай чугунной радугой
Нив и гранитом — рек.
Только водью свободной Ладоги
Просверлит бытие человек!
Поэт совершенно не против прогресса, он против крайностей и подмен. Радугой, которая с древних времён являлась символом любви к людям их Творца, и, как следствие, залогом счастья, теперь стал чугун. Хотя чугун, огненным кипением и подобен солнцу, разве сможет он озарить своим светом нивы и согреть их своим теплом, возращая злак человеку? Разве в силах гранит, творение рук человека, заменить «что ковало реке брега»? Счастье мира зиждется на гармоничном сотрудничестве Неба и Земли. Упомянутый выше пророк Моисей, который передал людям всего мира Божий Закон или Завет не унизил, а возвысил человека. Завет, (с древнееврейского berit — Завет, дословно переводится как сотрудничество двух равнозначных сторон). Таким образом, Бог Заветом поставляет человека на одну ступень с Собою. Именно это сотрудничество поэт называет бытием, которое человек просверлит, то есть, явится неотъемлемой  и деятельной, наряду с Богом, частью жизни на земле.
Почему всё-таки «…водью свободной Ладоги»? С одним ровесником Сергей Александрович уже поговорил, точнее, покричал «по душам» — Маяковский «Облако в штанах»:
«Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний»
Кто-то скажет — ну вот Есенина опять понесло, мол, каков ты и каков Я в те же двадцать два. Но нет, всё объективно. Говоря о гормонии Неба и Земли в жизни человека, поэт не мог не вспомнить другого ровесника, который в двадцать два стал именоваться Невским. Благоверный князь Александр смог одолеть объединённые войска Западной Европы, устремившие на Русь Крестовый поход. Вражеская армия многократно превосходила русских ратников и числом, и оснащением.
Но самое интересное в том, что христиане были и с одной, и с другой стороны, и те и другие молились Иисусу. Кому же Тот должен был помочь? Вот это задача! Будем рассуждать. Войско Крестоносцев было собрано из представителей минимум пяти стран, причём под знаменем Креста — с одной стороны, с другой — князь Александр — один со своим измождённым татарами народом, и нередко шедший на разного рода компромиссы, водя дружбу с басурманами.
Ну конечно, Бог на стороне Крестоносцев! Ан, нет! Но почему же? Да потому, что просто единства и формального почитания Христа не достаточно. Важно объединиться во имя правды и любви. Как же часто любовь эта идёт на компромисс. Именно эти отступления  буквы Закона стали камнем преткновения для иудеев, распявших Чудотворца из Назарета.
Итак, со словами: «Бог не в силе, а в правде!» юный князь внезапно обрушился на врагов, стоявших у Невы и сокрушил их гордыню.

Почему же тогда «водью …Ладоги», а не Невы? Основной целью Крестоносцев была именно русская Ладога — город, основанный в 753 году и ставший символом подлинно христианского единства. Ладога демонстрирует актуальную в наши дни модель межэтнического мира и сотрудничества народов Запада и Востока. В эпоху раннего средневековья Ладога представляла многоязычный Вавилон, поражающий гармоничной уживаемостью титульного базового этноса — славян с финнами, скандинавами, фризами, арабами, булгарами и представителями других народов тогдашнего мира. Здесь произошла историческая встреча людей Запада и Востока, породившая небывалые достижения в области материальной и духовной культуры. Эта толерантность, или просто любовь, явилась непоколебимой основой русской государственности. Поэтому именно Ладога стала первой столицей Руси и приняла основателя первой царской династии Рюрика. Эта Твердыня и раздражала Западных христиан, которые подобно древним фарисеям обрушились на свободную в любви Державу. Потому, именно «водью …Ладоги».
Таким образом, задача, поставленная перед человеком Заветом с Творцом такова — беспристрастно искать правду в себе и в окружающем его мире. Прочее составляет компетенцию Господа Бога, который не заставит человека ждать исполнения данных Им обещаний.
Не вбивай руками синими
В пустошь потолок небес:
Не построить шляпками гвоздиными
Сияние далеких звезд.
Однако эта земная жизнь есть только начало жизни, призванной преодолеть не только здешние трудности, но и саму смерть. О смерти, как и о её преодолении, то есть иной неземной жизни, мы не можем судить  на основании  наших знаний о материи. Зародившаяся в Америке формула — чем богаче, тем ближе к Богу — не имеет право на существование. Не пытайся земными категориями воссоздать мою Инонию,— как бы взывает поэт — тебе увядающему, не удастся синими руками мертвеца водрузить над Землёю пленяющую красоту горнего мира. Этот Мир для земных чувств — пустыш. Все же усилия человека для него как гвозди, вбиваемые в пустоту, шляпки которых пусть огонь стальной лавы, но давно потухший без тепла и света. Здесь вспоминается написанное Сергеем Александровичем в 1924 году: «В саду горит костёр рябины красной, но никого не может он согреть».
Не залить огневого брожения
Лавой стальной руды.
Нового вознесения
Я оставлю на земле следы.

Моя Инония — это царство любви. Только здесь в стремлении жить в мире со всеми мы можем увидеть её несказанный свет. Наши же усилия по водворению мира во всём мире наивны и пусты, так как мы пытаемся победить зло нашими раздражением и гневом, то есть злом. Тогда мы уподобляемся тем, кто пытается залить огонь доменной печи лавой стальной руды. Когда Иисус Христос на сороковой день после Своего Воскресения вознёсся с Елеонской горы, то на камне, где он стоял, сверхъестественным образом остались Его следы. Они призваны были стать свидетелями реальности Его доброты, доброты Его человеческого сердца. Если же люди стали в этих следах видеть только земное благочестие, то я готов вслед за Христом пожертвовать своей жизнью в борьбе со злом, дабы вслед за Ним вновь вознестись на Небо, и оставить на камне свои следы, как напоминание о Нём. Именно о Нём напомнят людям мои следы, иначе как бы я сам естественным образом мог бы высечь камень? Вспомним здесь следы Радонежа, проклятые поэтом и попросим его паломников показать хоть один след, оставленный ими на камне.
Пятками с облаков свесюсь,
Прокопытю тучи, как лось;
Колесами солнце и месяц
Надену на земную ось.
Только достигнув Неба, я смогу свесить свои пятки, «…душой бунтующей навеки присмирев. Но и тогда…» я не оставлю в покое Радонеж, стаи твоих туч, прокопытю их, как лось, чтобы увидел мир Истинное Солнце — Солнце Правды. А материальное солнце и месяц с ним я как колёса прицеплю к земному шару, потому что материя — лишь средство, средство достижения человеком Духовного Неба.
«Солнца и луны…» здесь  колёса, несущие Землю в Инонию. Вспоминаются  слова Михаила Васильевича Ломоносова о том, что нам даны две Книги для познания Бога: первая — Библия, вторая — окружающий нас видимый мир. Этот мир является нам посредством двух светил: солнца и луны, которые Есенин именует спасительными колёсами Мира. Таким образом, автор оснащает человечество и тем, и другим источником знаний о Небе.
Почему, «как лось» пробью тучи? Здесь вспоминаются строчки стихотворения «Русь Советская», только что процитированное нами: «…я пойду один к неведомым приделам, душой бунтующей…», так же «…стою один среди равнины голой…» из «Отговорила роща золотая», или из «Чёрного человека»: «Я один у окошка, ни гостя ни друга не жду». Есенин со своим неведомым миром остался в одиночестве, один, как лось. Но одиночество это было не материальным, в плане земном его окружали толпы поклонников, а в духовном — он был один, точнее другим — иным.
Говорю тебе — не пой молебствия
Проволочным твоим лучам,
Не осветят они пришествии
Бегущего овцой по горам!
Чтобы кто не забыл о мирном расположении автора к Америке, Есенин повторяет: «говорю тебе». Возвестив о светилах созданных Небом, поэт с целью подчеркнуть немощь несовершенного человека, возвещает о светилах созданных Землёй. Электрический ток, явившийся в начале 20 века миру, стал весьма спасительным средством для жизни. Но, вместе с тем, этот спаситель лишил человека связи с природой. День и ночь перестали существовать. Физический труд оказывается тем рабством, из которого выводит нас ток. К чему это привело? Ночь, данная нам для успокоения физических и духовных чувств, отрезвляющая и пробуждающая к новому творчеству, теперь убивает человека праздностью и бурей страстей. Труд, смиряющий и умудряющий, стал поводом к возношению и деградации. Здесь Сергей Александрович бьёт тревогу и вновь указывает на того, Кто, подобно Моисею, выведет народы всей земли из подлинного рабства, рабства злу и насилию. Именно Его поэт называет Подобным овце, бегущей по горам. Он призывает приложить максимум усилий к тому, чтобы люди периодически выключали электрический свет, мешающий видеть Истинного Спаса.
Овца издревле являлась символом кротости и бесстрашия. Когда овцу ведут на заклание, она не сопротивляется, но не потому, что выбилась из сил, а потому, что не боится смерти. Свидетельством этого является отсутствием адреналина в мясе убитых овец, потому именно, это мясо является диетическим. Горы здесь являются подобием тех гордецов, которые либо убивают всё живое, либо равнодушно взирают на это в безумии фарисея, покрытого, как горы шапкою духовного льда. Своим незлобием вознесётся над ними Иисус Христос. Его бег означает не просто движение, отсюда — подвижник, а то, что Он окажется скор на всякую правду, то есть, во всём добрым — светлым.

Несмотря на светлый образ Иисуса, люди не перестанут распинать Его своими злыми поступками, словами и желаниями. Под стрелою, пущенную в Его грудь, здесь следует понимать сущность нашего отношения ко Христу. Он отдал за нас Свою жизнь, за нас, Своих друзей. А мы, имея теперь все возможности уподобиться Ему, продолжаем злиться, как бы вынуждая вновь умирать за нас. Именно это вынуждение весьма похоже на неожиданную стрелу, которую достают из-за спины и пускают в грудь Друга.
Но, несмотря на то, что мы распинаем Его вновь и вновь, Он вновь и вновь умирает, оплакивая не Себя, а нас. Эта смерть реально повторяется за каждым утренним Богослужением Христианской Церкви, чтобы хлеб и вино, соединившись с Иисусом, стали частью каждого из нас. Как огонь вырывается из груди Христа Его кровь, озаряя мглу нашего мира. Этот неземной Свет, как белоснежный фон за нашими плечами, являет нам наш подлинный образ и увлекает в путь, к пленительному своей красотой Совершенству.

«Золотые копытца», заметьте, золотые не рога, а копытца. Истинный Спас не носит золота, то есть не служит ему, оно носит Спаса, то есть служит Ему. Естественно четыре копытца катятся с горы, как прежде, четыре солнца, озаряя мир светом и прогоняя ночь греха. Тронутые бесконечным терпением Бога, мы, как правило, открываем Евангелие, которое становится нашей настольной или карманной Книгой. Всякий раз, открывая его, мы чувствуем, что с нами беседует Иисус, то одобряя, то обличая нас, но всякий раз — с любовью. Именно она, эта отеческая, беспредельная любовь, как слёзы старой матери, вяжущей нам носки, берёт нас и ведёт по жизни.
Возгремлю я тогда колесами
Солнца и луны, как гром;
Только тогда, смогу я отправиться на снаряжённой Земле «к неведомым Пределам», когда ты, Америка, внемлешь слову Спасителя. Без тебя — как без любой другой страны, Мир не будет счастлив, словно тело без любого из своих членом. Только тогда «Возгремлю я…колёсами солнца и луны». Возгремлю как «гром», то есть мой голос прольётся с Неба и будет услышан всеми, как раскаты грома. Но чтобы кто не вздумал считать его, как Маяковского, «Христом в штанах», тут же добавляет:
Как пожар, размечу волосья
И лицо закрою крылом.
Башка моя перед Лицом Истины, к Которой я направил Земной шар, вспыхнула, как Неопалимая Купина. Неопалимая Купина — это куст терновника, который горел, но не сгорал. Именно это привлекло к нему Моисея. Из этого терновника пророк услышал голос Бога, повелевший ему отправиться в Египет и освободить еврейский народ. Чтобы не умереть от видения этого Лица, я, подобно небожителям, стоящим у небесного Престола, закрою своё лицо крылом. Пусть теперь кто-нибудь скажет, что Есенин Сергей ведёт мир за собой. Никто и никогда не водил закрытыми глазами — как бы говорит автор.
За уши встряхну я горы,
Копями вытяну ковыль.
Уста моего грома встряхнут, то есть оживят горы — гордецов именно «за уши», то есть добрым словом. Затем я повыдёргиваю с полей ковыль, как копья, уже не нужные человеку. При этом, «ковыль» — не случайное здесь растение. Ковыль  появляется на сильно уплотненных почвах, не раньше 15-20-летнего пребывания поля в покое. Образование «ковыльной степи» служит прямым указанием восстановления на занятой ею площади плодородия почвы и пригодности последней к новой распашке под культуру возделываемых растений.
С другой стороны, ковыль весьма вреден для овец: узкие с зазубринами и спирально извитой остью семена его — любима (Сиб.) — не только сильно засоряют овечьи руна, отчего понижается достоинство и ценность шерсти, и она даже бракуется покупателями, но, попав в шерсть, от движения кожи и от трения о других овец, они глубоко проникают в кожу и мускулы, причиняя сильные страдания и даже смерть животному, отчего ковылю и дано местное простонародное название «овечья смерть».
Так и поэт, видя «ковыльную степь», упраздняет вражду с Овцою — Христом и подготавливает этим праздную почву к посеву — труду. Вражда эта коренится в разобщенности людей. Поэтому:
Все тыны твои, все заборы
Горстью смету, как пыль.
Тыны — высокая ограда сооружаемая из брёвен как военное укрепление. Забор — мирный раздел имущества, но тем не менее раздел. Всё это, как говорится, без суда и следствия сметается как пыль. Здесь же ответ на вопрос, откуда разобщенность. Это «пыль» или как прежде «веры мох». Наконец:

«Вспашу я» — хочется вновь отметить характер служения автора, он не командовать хочет, а пахать. Если Маяковский держит «в своей пятерне миров приводные ремни!», то Есенин стремится «стать жёлтым парусом, в ту страну, куда мы плывём», не капитаном, а снова пахать («Облако в штанах», «Исповедь хулигана»).
Чёрные щёки» — противоположно «розовые щеки», как было отмечено выше нивы бесплодные. «Новой сохой», в отличие от ветхой — формальной.
Золотая сорока — прежде чёрно-белая, как несовершенный зло — добрый человек теперь становится золотым, очищенным жертвенным служением, как золото в огне.
При этом, сороки являются примерными христианками. Это обыкновенно осёдлая птица. Они обитают в небольших лесах, парках, садах, рощах, перелесках, часто неподалёку от человеческого жилья. Избегают густого леса. Сороки общительные птицы, редко встречающиеся поодиночке, часто их можно видеть стайкой от двух до пяти птиц, перелетающих с дерева на дерево. После гнездования, осенью и зимой собираются в стаи по нескольку сот особей. Гнездо сороки шарообразной формы, построено из сухих веточек и прутиков, с боковым входом.
Самое главное, что сорока — единственное известное не-млекопитающее, способное узнать себя в зеркале.
Далее, «урожай» не пройдёт, а «пролетит», и не по стране, а над страной. То есть это не земной плод, а …
Новый он сбросит жителям
Крыл колосистых звон.
И, как жерди златые, вытянет
Солнце лучи на дол.
Не земной урожай «сбросит» «жителям» — не гражданам того или иного государства, а людям не существующим, а «живущим» — «новый…звон». Новый звон, а не прежний «лай». «Крыл колосистых» — звенит колокол, не имеющий трещин — целый, как и мир без разделений, мир жителей, окрылённых единством «колоса».
«Жерди златые» — солнечные лучи, которыми как оглоблями «Солнце» впрягается, неся за собою Землю — «дол». В данном случае «Солнце» есть глубокий образ Бога Троицы, как некое материальное подобие Великой Тайны — триединства. Бог один, но в трёх лицах: Отец, Сын и Святой Дух. Так и видимое, ощущаемое солнце — одно, но сознании делится на три предмета. Поднимаем глаза к небу — солнечный диск (Отец), поворачиваемся к солнцу спиной — видим его лучи (Сын), закрываем глаза — чувствуем его тепло (Дух). Вот кто ведёт нас и поэта в Инонию: Бог Отец через Сына.
Новые вырастут сосны
На ладонях твоих полей.
И, как белки, желтые весны
Будут прыгать по сучьям дней.
«Сосна» — прекрасный образ новой жизни, листва и плоды — намерения и дела которой высоко над землёй. «На ладонях» — издревле люди, живущие в мире, приветствуя друг друга, показывали свою ладонь, поднимая её вверх. Этим человек свидетельствовал, что в его руке нет оружия, и дела его совершаются в мире.
«Жёлтые вёсна» — желтый цвет вообще символизирует «зрелость» плода в отличие от «незрелости» зеленого цвета. Так и весна может быть зелёной, но здесь жёлтая или зрелая жизнь — радость. Зрелостью же поэт считает способность скользить по жизни земной, не прилипая к ней, устремляться к жизни небесной. «Белки», прыгающие «по сучьям дней» — весьма уместный образ.

Реки забрезжат, то есть вновь станут — синие. Синей река становится под чистым небом. Чистым небо будет всегда, отражаясь днём — синим небосводом, а мудрой ночью — необъятными звёздными просторами. Эта чистота есть Тот Другой — Истинный Господь, Которого человек должен всегда иметь над собою. Хочется также отметить то, что Небо отражается именно в реке, вновь движение необходимое для выполнения Завета с Творцом. Это движение тесно связано с неимоверными усилиями в преодолении своего нежелания расти духовно. Но как движение реки нельзя прервать — она просверлит «все преграды глыб» — так подвижник, если не перестанет двигаться, преодолеет всё. Глыба же — осколок — есть желание отколоться или физически или духовно стать единственным и неповторимым.
Говорю тебе — будет время,
Отплещут уста громов;
Прободят голубое темя
Колосья твоих хлебов.
То, что возвещает поэт, кажется настолько далёким от реальной жизни, что возникает вопрос, не утопия ли это? Нет, говорит он, — придёт время, когда мой голос и голос всех, кто пел Небо, будет услышан. Слова Правды «отплещут» — омоют людские души.
«Голубое темя» — пределы материального мира, прободают, прорастая, или достигая мира духовного «колосья хлебов» — люди, объединённые идеей жертвенной любви. Только тогда придёт Судия, тогда, когда людей не за что будет судить, придёт, как долгожданный Друг, для вечного торжества Любви.

Речь идёт, конечно, о Втором Пришествии в мир Иисуса Христа. Древним образом этого Пришествия был кукарекающий петух. Как петух своим голосом будит людей, так Спаситель, во второй раз пришедший на землю, Своим голосом разбудит от смертного сна всех, кто когда — либо жил на земле. Явится Он не в мире, как в первый раз, а над миром, который стал темницею души. «Незримой лестницей» Он привлечёт к Себе человека, возводя его из мрака к неизреченному Свету. Взойдут по этой лестнице не только те, кто были возделаны, как поля, но и те, которые, как дикий луг, внимая голосу природы, жили по совести. Состоявшаяся таким образом небесная встреча или устроенный Христом вечный Праздник, будут названы победой над смертью. Именно эту победу означают слова «проклевавшись из сердца месяца». Христос умер на Кресте, Его объяла смерть, как скорлупа месяца (С), но Он проклевавшись, то есть, ожив, разбудит или оживит, как петух весь мир.

4
По тучам иду, как по ниве, я,
Свесясь головою вниз.
Слышу плеск голубого ливня
И светил тонкоклювых свист
Настало время подводить итоги проделанной поэтом работы. Тучи, которые прежде я прокопытивал, теперь в Присутствии Христа, вызывают у меня лишь сожаление, как невозделанные нивы. Именно это даёт мне возможность идти по ним, то есть вести их к новой жизни. Теперь я стал другим, обретя в любви мудрость. Она даёт мне возможность, искусно владея словом, сбивать с толку противников тем, что они принимают меня за своего. Между тем, я просто «встал на голову», что бы беседовать с ними лицом к лицу. Здесь вспоминается из «Русь советская»:
«Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам»
Или ещё из «Письма к женщине»:
«Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.

Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-Манша»
Милой лирой поэт называл способность всегда держаться истины и напоминать о ней людям:
«Быть поэтом — это значит то же,
Если правды жизни не нарушить…»
или:
«Всё познать, ничего не взять
Пришёл в этот мир поэт».
Эта походка на голове или юродство позволяют мне преодолевать многочисленные кордоны на пути к сердцу человека. «Плеск» оваций является для меня верным признаком того, что тучи человеческих сердец ливнем выпускают из себя злобу, превращаясь в белоснежные облака на голубом небосклоне. Этот небосклон озаряется ослепительным светом истинного Солнца, непременно наделяющего способностью светить всякого обращающегося к Нему. Так моё творчество покрывается свистом не презрения, а пения светил, утончённых до восприятия духовного мира  — светил тонкоклювых».

Озеро, в отличие от реки, образ отсутствия движения, и потому Есенин называет их далёкими, но моими, то есть возлюбленными. Эта любовь оживляет озёра и они разливаются, образуя затоны. Затоны устремляются ко мне, так, что я уже отражаюсь в них. Но не это важно, важно, что над ними проясняется небо и они становятся синими.
Именно в преображении человека я вижу Инонию. Вспоминаются слова Христа о том, что Его Царство находится в каждом из нас. Человек, преображаясь, возвышается как гора, вопреки расхожему мнению о том, что будто христианство делает нас покорными рабами. Уподобляясь Иисусу, мы становимся вместе с Ним царями:  в первую очередь над собой, а также над окружающим нас миром. Поэтому шапки у этих гор не ледяные, а золотые. Стань добрым, и тысячи станут добрыми вокруг тебя — разве это не власть.

Многие недоумевают, что мы будем делать в Раю? Это недоумение проистекает от того же духовного невежества, доставшегося нам по наследству. Один мудрый человек сказал, что дорога в Рай — это путь через тоннель, в конце которого несказанный свет, но путник при этом не помышляет о конце пути. То есть райское блаженство — это процесс, а не результат. Человек счастлив, пока ему есть, чего достигать. Бог или Истина в данном случае своей бесконечностью и совершенством необходимы человеку. В раю не будет зла, которым является праздность. Рай — это беспрерывный творческий процесс преодоления своих несовершенств, то есть «нивы».
Говоря о Московии, Сергей Есенин хотел подчеркнуть неблагодарность северных славян по отношению к юго-западным. Речь вновь идёт о Киевской Руси — Сердце России и Крестильной Купели русского народа. Сожалея о таком положении дел, поэт поставляет «хаты» — простой крестьянский дом южных славян в Инонии.

Здесь вновь на сцену выступает таинственная «старушка мать», которая, прежде проливая  материнские слёзы, «мелькала» спицами над чёрным чулком ночи. Теперь она стоит и ждёт на крылечке своих разлетевшихся по  свету чад. Контекст наталкивает на мысль о том, что это хорошо известный с древних времён образ Церкви. «Луч заката» — образ Истинного Бога, ускользающий от глаза, поражённого духовной слепотой. Этот луч «пытается… поймать» Церковь, причём не рукой, а пальцами, как бы лишь указывая — подсказывая человеку на то, что он сам способен взять. Церковь, таким образом, не умаляет способностей человека, а только хранит то оружие, которое лишь в руках человека становится действенным в борьбе со злом.

Что же подсказывает нам «старушка мать»? Луч несказанного света становится доступным «у окошка», которое является попыткой взглянуть на окружающий нас мир, вырываясь из замкнутой комнаты эгоизма. Вновь вспоминается «Чёрный человек», в котором Сергей Александрович, внимая совету Церкви, встаёт у этого «окошка». Поэтому поэт поясняет: «Я …у окошка ни гостя, ни друга не жду», я стараюсь не забыть, что Есенин Сергей и всё, что вокруг — одно, единый организм, главою которого является «Светлый Иисус».
Однако, этот луч «у окошка», можно только прищемить, то есть на время удержать. Ухватить же или сделать его присутствие постоянным можно только «на горбе». Этот горб есть образ смирения и труда, или способности быть с окружающим миром «едиными устами и единым сердцем». Но это единство имеет одну важную особенность: можно жить интересами всего мира, но совершенно игнорировать интересы того, кто рядом — ближнего.
«Уж не село, а вся земля им мать» — возмущался в «Руси советской» поэт. Это самообман не может человек любить того, кого не видит, не любя того, кого видит. Поэтому и призывает Евангелие любить ближнего, то есть того, кто перед тобою теперь.
«При этом «солнышко» — Истина, как кошка клубок, тянет луч к себе. Так Бог труднодоступностью Своего Образа привлекает нас к Себе. Как говорится:
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
К слову о «старушке матери», уместно обратить внимание на хорошо известное стихотворение  Есенина «Письмо матери». Если внимательно прочесть аналогичное стихотворение «Ответ» на «Письмо от матери», написанное в том же 1924 году, то создаётся странное впечатление — как будто у поэта было две матери. Вот «Ответ». Обращаясь к своей матери, поэт пишет:
«Старушка милая,
Живи, как ты живёшь.
Я нежно чувствую твою любовь и память.
Но только ты ни капли не поймёшь —
Чем я живу
И чем я в мире занят…

Забудь про деньги ты,
Забудь про всё.
Ты ли это, ты ли?
Ведь не корова я,
Не лошадь, не осёл,
Что бы меня
Из стойла выводили!

Я выйду сам,
Когда настанет срок,
Когда пальнуть
Придётся по планете,
И, воротясь,
Куплю тебе платок,
Ну, а отцу
Куплю я штуки эти…»
В «Исповеди хулигана» читаем подобное, теперь обращённое к обоим родителям:
«…где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя…
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь Бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!»
Очевидно, отношение поэта к своим родителям хотя и было почтительным, но весьма далёким от восхищения. В «Письме матери» напротив не одного упрёка, нежное благоговение и преклонение пронизывают каждую строчку:
«Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад…

Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет».
В этом стихотворении Сергей Александрович бесспорно общается с Матерью — Единой по духу. Но это без претензий на Ваш суд.

Вот — истинная молитва истинному Богу. Граждане Инонии — горы, с золотыми шапками поют песнь, прославляющую Светлого Иисуса. Поют, как тонкоклювые светила, духовно, не «криком весёлым оглашая дол», а тихо. Эта тихая песнь исполняется под аккомпанемент речного шёпота, то есть тайных трудов подвижников. Эти подвижники не искали от любви любви, не ждали, что доброта их вернётся им добротою тех, кому они служили. Саму любовь, само добро, совершаемое ими, они считали своей наградой — это и есть то прибрежное эхо, в подоле которого копили они себе славу. Их подвиги составлены из маленьких, как капли свечи дел. Причём свеча эта незрима. Так вес нашего доброго дела зависит не от величины, а от качества. Важно, чтобы это качество было подобным воску свечи, являющемуся плодом единства и послушания общим интересам. И, наконец, эти великие и спасительные капли, капают с гор, а не взлетают к небу, потому что дело не в каплях, а в горении свечи. «Бог наградит человека не за добрые дела и не за труды ради них, а за рождающееся от них смирение». Наши добрые дела являются для нас лишь поводом осознать своё несовершенство. Именно поэтому святые оплакивали свои добродетели, как грехи. Взирая на Светлого Иисуса, на Его совершенство, мы помним Его обещание и устремляемся к Небу, без которого нам не жить.

Не случайно эта песнь начинается словами ангелов, прославлявших новорождённого Христа: «Слава в вышних Богу и на земле мир!..»
Во-первых, скажем, что знаки препинания в этих словах, как правило, расставляются неверно, при этом отбрасываются два последних слова, логически завершающих эту фразу. Следствием этого становится непонимание смысла ангельской песни. Правильно её прочитать следующим образом: «Слава в вышних богу и на земле, мир в человецех благоволения». То есть следствием Боговоплощения и того дела, которое совершил на земле Иисус, явилось совершенство человека. Он стал благодарным, прославив, наконец, Виновника своего существования, человек стал воспринимать себя единым целым с окружающим его миром. В результате этого единства в сердце человека воцарился мир. Этот акт Неба был никем и ничем не вынужденный шаг, но исключительно проявлением благой воли Творца в адрес человека.
Во-вторых, для Есенина, очевидно, самым важным в этой фразе было слово «мир», мир на земле. Поэтому он, прервав фразу, поставил восклицательный знак. Хотя значение этой песни играет здесь незначительную роль. Главное то, кто исполнял её и почему. Как мы уже сказали, её исполняли ангелы, которые не имели, как верные Богу, к жертве Христа никакого отношения. Но, не разделяя созданный Творцом мир, они благодарили Иисуса за спасение человека, как за спасение себя самих.
Последующая часть четверостишия делает последнюю мысль ярче и определённее, напоминая о том, как Бог вернул человеку совершенство. Он пожертвовал Своим Единственным Сыном, а Христос, в свою очередь, самым дорогим для каждого человека — Своей жизнью. Эта Жертва явила миру несказанный свет и проторила путь к вечному счастью в любви. «С»-образный месяц — смерть Христа побеждает духовную смерть — тучи, прободая их и являя Истинный Образ Бога.


Мои надежды на революцию не оправдались. То великое преображение русского христианства не состоялось. Яйцо, заключавшее в себя прободающую вечность звезду, кто-то похитил. Этот кто-то погубил звезду и вывел из её яйца гуся. В мире образов, гусь, как правило, это символ хаоса. В среде русского народа, гусем называли гордого или хитрого человека. Кроме этого, взглянем на гуся. Белоснежное оперение граничит с алыми клювом и лапами. Не волк ли это в овечьей шкуре, пасть и лапы которого испачканы кровью, кровью социалистической революции. И, наконец, широкий клюв противопоставляется «тонкоклювым светилам». Вот во что ненавистный мне кто-то превратил мои «помыслы розовых дней». Но мои помыслы — то не следы Светлого Иисуса, их не проклюёшь. Это — камень.


Победить зло злом — бред. Вера без креста и мук — дом на песке. Только Крест Христов, как спасительный якорь в бушующем море, дал людям надежду обретения мира. Но не Сам Крест, как внешний символ, а те муки, которые в высшей степени бескорыстно претерпел за нас Иисус. Я тоже, как уже заявил, не хочу спасаться через Его муки и Крест, но разве могу я поднять руку на то, что явило мне и миру Пример? Упразднить Крест и муки Христа, с целью оздоровления общества, то же, что вылечить насморк гильотиной. Упразднять нужно эгоизм, следую за Светлым Иисусом, как за «керосиновой лампой». Вера, низлагающая бескорыстную жертву, это вера только в себя — существую только я, всё что вокруг — только для меня. Мерилом правды здесь, может быть только сила — кто сильнее, тот и прав. Поэтому вместо радуги, как символа надежды, здесь натягивается лук. Лозунгом этой новой радуги являются слова: «Моя вера — вера в себя, а правда в моей силе!»

Поднимая руки для заключительного аккорда, Есенин приветствует Сион, вместе с тем поставляя его источником света и радости. Гора Сион находится в Палестине. Именно на ней расположен город мира — Иерусалим. Этот свет поэт возводит к зениту, а новую веру «без креста» низводит к небосклону, называя его «новым Назаретом, который вызрел, как гнойник и непременно лопнет. Следует пояснить, что Назарет это родной город Иисуса Христа, в котором Он жил до тридцати лет. Но, вместе с тем, это город, который больше всех не любил Своего Небесного Гражданина. Дело было не в Личности Иисуса, а в том, что назаретяне, в подавляющем большинстве, были завистливы и горды. Так что в Палестине сложилась пословица: «может ли из Назарета быть что доброе?»

Иисус за несколько дней до крестной смерти публично въехал в Иерусалим на ослице. Исчадие вспухшего незримой коровой, «едет к миру» на кобыле. На Востоке въезжать в город на осле — символ мира, верхом на коне — символ войны. Не смотря на безусловное желание Христа произвести внешний эффект, Его любовь вновь чужда формализма. Иначе, что общего между выезжающей в город ослицей и действиями Самого Иисуса. Речь идёт о том, что первым делом, оказавшись в Иерусалиме, Спаситель вошёл в храм Божий, сделал из верёвок бич и выгнал оттуда всех продающих и покупающих. Затем Он опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей, со словами: «Написано: «дом Мой домом молитвы наречется», а вы сделали его вертепом разбойников». Хорош Миротворец, ничего не скажешь!
Ещё как хорош! Хоть кто-нибудь возразил Ему или тем более противостал — вот истинная революция. Секрет этой революции в том, что Иисус прежде слова являл дело — показывал пример. Его так и называли: «Человек сильный в деле и слове, перед Богом и всеми людьми». Поэтому и верил Ему народ, и шёл за Ним, в отличие от книжников с фарисеями, перстом  не желавших касаться того, к чему призывали других. Христос же всё менял в себе, через себя — вот истинный революционер.
В истории с тем, кто на «кобыле», всё наоборот. Он всегда и во всём правильный с окружающим его неправильным миром не имеет ничего общего. «Новый спас» не любит мир, а проще он его ненавидит. Именно поэтому участь мира предопределена — разрушение до основания. Слова этого спаса по форме не придерёшься — мир во всём мире, но по сути. По сути они патологически расходятся с делом, до откровенного цинизма. Сосредоточив в своих руках физическую силу, «новое солнце» делает её главным и, пожалуй, единственным аргументом своей правды. Это ли подлинная сила подлинной власти?  Эта аргументация прямо расходится с тем, что делает истинный Спас – в смертельной схватке со злом остаётся один, как бы всячески ограждая Свою ПРАВДУ от силы большинства или толпы. Вот истинная сила, когда твоя правда сильна в себе самой и не нуждается в чьей-либо защите. Эта сила, сила Правды полагает основание истинной веры. Поэтому Есенин заключает, что:

Логика фразы такова: наша вера — в силе Правды, а наша Правда — в нас. Наша правда, то есть правда о нас, заключена в каждом из нас. Таким образом, познай самого себя — каков ты на самом деле. Эта правда, правда о себе даст тебе силу, силу любви. Тогда только сможешь ты обрести истинную веру, веру объединяющую, преображающую и возвышающую каждого отдельного человека, а в нём всё Человечество.
Вот мы и закончили. Искренне жаль. Настало время подводить итоги, и… Мысли переполняют и перебивают одна другую. Осознаёшь что-то великое и прекрасное, а выразить не можешь. Да… Такое бывает не часто… Сама поэма прочитана «на одном дыхании». Честно говоря, мы не раз приступали к заключению — хотелось сделать громкие выводы, может быть даже довести мысль автора, одним словом, «вставить свои пятнадцать копеек». Но ничего не получалось, то начинаешь умничать, то зависать над фразой — зацикливаясь на форме. Не было этого, когда читали «Инонию». Однако было другое: не раз приходила мысль о том, что натягиваешь, раздуваешь слова и мысли Есенина, «делая из мухи слона». Зато теперь понимаешь — нет, не ты, а именно он — гений думал так — потому ты и парил, и виделось, и ладилось чудно. С этого и начнём.
Творчество Есенина пронизано словами нечеловеческой силы, да и сам он осознавал это. Где же поэт находил свои чудные образы? Вспоминаются строки двадцать пятого года, может, они приоткроют тайну рязанского самородка?
Быть поэтом — это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
Если пойти от «не нарушить», то возникает естественная ассоциация — «Заповеди Божии», обычно нарушают их. Тогда, какая связь с «правдой жизни»? По идеи Заповеди, это не выдуманные Богом правила, а незыблемые законы созданного Им Мира. Нарушение этих законов неизбежно влечёт за собой страдания. К примеру, родители зимой наставляют своё дитя: «Не прикасайся к железу языком — будет больно!» или в другой раз: «Не суй руку в огонь — обожжешься!» Это законы физического мира. Точно так же действуют законы мира духовного. Поэтому Бог, как любящий Отец, даёт нам Заповеди, не приказывая, а предупреждая. Это поистине — Правда Жизни, уговорить которую не возможно. Эта Правда объединяет не только народы, но и религии в их ответственности перед общими для всех законами жизни. Таким образом, Божьи Заповеди и «правда жизни» — одно. Более того, именно «правда жизни» даёт человеку ключ к пониманию Заповедей.
Какова тогда роль Творца, разве не Он вызвал мир из небытия, не Его ли всемогущая рука начертала Правду Жизни? Он вызвал и Его рука…, но повторим, не выдумывал Бог Законы. Они являются и Его Правдой, нарушить которую для Бога тоже, что перестать быть Собой.  Доказательством этого является Боговоплощение в Лице Иисуса Христа. Богочеловек не только не нарушил правду жизни, Он поистине стал Солнцем Правды всех времён и народов. Также в Его Личности эта Правда получила Имя — Любовь, что весьма облегчило труд подвижника. Вот какова роль Творца.
Отношение поэта к личности  Светлого Иисуса было подробно рассмотрено выше. Думается, не будет лишним вспомнить о главном в этом отношении. Самоотверженная любовь к ближнему и презрение к своей «нежной коже». Это презрение или «рубцевание» не ограничивается физическим покровом, но, проникая в сердце, уязвляет чувства. Слово Любовь может быть написано только кровью Сердца. Так же «ласкать» надо не тело, а душу, ища не удовольствия, но пользы ближнего твоего. Ещё один важный момент относительно Сына Божия. Мысль о том, будто Есенин рассматривал Иисуса только, как Светлого Человека, пренебрегая Его Отцом Богом — не верна по определению. Не мог поэт, поражённый жертвенной любовью Сына, пройти мимо жертвы Отца, лицезревшего крестные Муки. Не Его ли «гриву белую» поэт стремился сделать «иной».
Вот в чём, а вернее в Ком, черпал Сергей Александрович поистине нечеловеческие силы своего Таланта. Самоотверженное стремление соответствовать Другу из Назарета, в муках рождало нужные людям слова. Именно этими словами Есенин Сергей «по-свойски» пел миру про Любовь. Сколько за каждой песней кровавого пота, знает только Чёрный Человек и его Друг, Которому он вверял свои болезни:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен…
Но об этом в другой раз…

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН, ПЕВУЩИЙ ЗОВ
Радуйтесь!
Земля предстала
Новой купели!
Догорели
Синие метели,
И змея потеряла
Жало.

О Родина,
Мое русское поле,
И вы, сыновья ее,
Остановившие
На частоколе
Луну и солнце, —
Хвалите бога!

В мужичьих яслях
Родилось пламя
К миру всего мира!
Новый Назарет
Перед вами.
Уже славят пастыри
Его утро.
Свет за горами...

Сгинь ты, английское юдо,
Расплещися по морям!
Наше северное чудо
Не постичь твоим сынам!

Не познать тебе Фавора,
Не расслышать тайный зов!
Отуманенного взора
На устах твоих покров.

Все упрямей, все напрасней
Ловит рот твой темноту.
Нет, не дашь ты правды в яслях
Твоему сказать Христу!

Но знайте,
Спящие глубоко:
Она загорелась,
Звезда Востока!
Не погасить ее Ироду
Кровью младенцев...

"Пляши, Саломея, пляши!"
Твои ноги легки и крылаты.
Целуй ты уста без души, —
Но близок твой час расплаты!
Уже встал Иоанн,
Изможденный от ран,
Поднял с земли
Отрубленную голову,
И снова гремят
Его уста,
Снова грозят
Содому:
"Опомнитесь!"

Люди, братья мои люди,
Где вы? Отзовитесь!
Ты не нужен мне, бесстрашный,
Кровожадный витязь.

Не хочу твоей победы,
Дани мне не надо!
Все мы — яблони и вишни
Голубого сада.

Все мы — гроздья винограда
Золотого лета,
До кончины всем нам хватит
И тепла и света!

Кто-то мудрый, несказанный,
Все себе подобя,
Всех живущих греет песней,
Мертвых — сном во гробе.

Кто-то учит нас и просит
Постигать и мерить.
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить!

<1917>

 

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика