Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58869199
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
12779
49490
192166
56530344
923021
1020655

Сегодня: Март 29, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

БЕЛОУСОВ В.Г. Персидские мотивы

PostDateIcon 07.12.2010 19:00  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 25808



В. Белоусов

ПЕРСИДСКИЕ МОТИВЫ

МЕЧТА ПОЭТА


01В ПУТИ

В первых числах декабря 1924 года в спальный вагон поезда, отправлявшегося из Тифлиса в Батум, втащили свой багаж трое молодых людей. Едва они успели занять места, как поезд тронулся. Провожающие дружно замахали руками и тут же уплыли за рамку оконного экрана. Пассажиры были рады, что не опоздали и что избежали тех длинных предотъездных минут, когда все уже переговорено на перроне и все-таки, чтобы занять время, нужно вновь и вновь посылать друзьям прощальные приветы, улыбаться, делать неопределенные жесты, повторять еще и еще раз уже сказанное раньше.
Четвертое место в купе оказалось свободным, но молодые люди, довольные тем, что едут одни, церемонно раскланялись с пустой полкой и поочередно представились: Сергей Есенин, Николай Вержбицкий, Константин Соколов.
...Сергей Есенин приехал на Кавказ три месяца назад. Здесь он написал много поэм и стихотворений, их почти ежедневно печатали центральные газеты Баку и Тифлиса.
Николай Константинович Вержбицкий, профессиональный журналист, был сотрудником тифлисской газеты «Заря Востока».
Третий попутчик, Константин Алексеевич Соколов, ленинградский художник, приехал в Грузию писать пейзажи. Дохода от картин не было, и он, чтобы добывать средства к жизни, работал ретушером в редакции газеты «Заря Востока».
Тускло желтевшая лампочка по мере того, как поезд набирал скорость, разгоралась все ярче, и в купе стало светло, Соколов и Вержбицкий принялись обсуждать материал, опубликованный в последнем номере «их» газеты, а Есенин лег на нижнюю полку, накрылся одеялом и, закинув руки за голову, задумался. И отчего это его тянет путешествовать? В Батум отправился, чтобы оттуда выехать в Турцию. Какие это притягательные слова: Босфор… Константинополь… Так же его влекло в Италию, Францию, Германию, Америку. А приехал — не знал, куда деться. Музеи да памятники. Изадора гида нанимает, а он бежит, чтобы посидеть в кабачке с матросами, послушать их песни. Море, сколько о нем говорили! Оно было лазурное, нежное и тут, у самых ног, а мысли оставались в Москве. Помнит только, что было жарко и скучно.
И все-таки, почему бы Турции не стать воротами в Персию.
Поездка на Ближний Восток была давним желанием Есенина. Сколько раз пытался побывать он на родине классической лирики.
У-бе-жали… У-6е-жали… — весело выстукивают колеса. Сквозь полузакрытые ресницы Есенин посмотрел на друзей. Они уже укладываются спать.
Нужно работать. Писать! Тем новых сколько! Работается отлично, И все-таки спешить не следует. Нужно строже относиться и форме. Начали поговаривать, что он неизвестно когда работает. Ведь как другие? Сядут и пишут; строчку написал, вымарал, новую написал. Так и он поступал. Но для этого нужно быть одному. А возле него всегда люди. Любопытствуют, мешают. И без людей  он не может. Скучно, тошно одному. Работать над стихом стал без бумаги. Постепенно привык. Записывать стал лишь готовый отработанный текст. Продолжали сыпаться вопросы: когда работает? Отвечал; всегда. Не верят. «Тебе просто легко дается». Легко! Где уж тут. Память выручает: надо ведь держать в голове все варианты, слова вычеркнутые, слова, вписанные вновь, не забывать их, пока не отшлифуется весь текст окончательно. Потом он этот текст читает, вслушивается в него и опять правит, правит… А затем уже — в печать.
Странная судьба у славы. Вот взять хотя бы персидских поэтов. Хафиз из Шираза, рассказывают, получил лишь начальное образование, с детства был отдан в услужение чужим людям, ласки не видел. И газели Хафиза записали лишь после его смерти. А вот живут они пять веков. Подумать только! А предшественник его, Саади из того же Шираза, в пятидесятилетнем возрасте написал две книги: «Бустан» и «Гулистан». Чтят их люди почти семь веков и дальше, поди, не забудут.
Хайям из Хоросана жил еще раньше, более восьми веков назад. Этого поэта считают популярнейшим из всех персидских лириков. Действительно, какие изумительные стихи! Сколько чувства! Его поэзия бессмертна.
А ведь переводы, как правило, не передают обаяния подлинника. Делали же переводы с самых различных его, Есенина, стихов за границей. Убого, говорят, получалось. Лучшими были переводы Франца Элленса и Марии Милославской во Франции. Перевод может делать лишь большой поэт, знающий родной язык и жизнь автора, историю его родины и многое другое. Как, должно быть, хороши персидские классики в подлиннике! Говорят, воспроизвести точную форму газели вообще нельзя...

МЕККА КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИРИКИ

Шесть веков насчитывает история славы персидско-таджикской классической поэзии. О многих великих поэтах повествуют ее страницы. Однако творчество их долгое время было известно только восточному читателю.
Лишь через пять веков — на рубеже XX века — классическая поэзия средневековой Персии получает широкое распространение в Европе, и в России в частности. Достоянием человечества становится творчество Рудаки, Фирдоуси, Хайяма, Низами, Руми, Саади, Хафиза и Джами.
Рубаи — четверостишие — Хайяма (Гияс ад-Дин Омар ибн Ибрахим Хайям, 1040-1123) было открыто европейскому читателю поэтом Эдвардом Фитцджеральдом, В 1859 «году были опубликованы первые семьдесят пять четверостиший, которые он перевел на английский язык с персидского. В последующее время стихи Хайяма издавались на европейских языках много раз. Теперь известно свыше тысячи четверостиший, приписываемых Хайяму. На русском языке рубайят Хайяма были впервые опубликованы в 1894 году: вольный перевод 18 четверостиший поэта поместил в своем втором сборнике стихотворений В. Л. Величко. Затем, в 1901 году, опубликовал 10 стихотворений, содержащих одно или ряд четверостиший Хайяма, С. Уманец, впервые осуществивший перевод их на русский язык с персидского подлинника. В 1911 году перевел с персидского и опубликовал 11 четверостиший Хайяма И. П. Умов, ученик А. Е. Крымского, профессора Лазаревского института восточных языков. Через пять лет после этого вышел в свет сборник «Персидские лирики», где были помещены уже 19 четверостиший Хайяма в переводах И. П. Умова И, наконец, в 1922 году О. Румер сделал стихотворный перевод с английского на русский язык книги Э. Фитцджеральда, содержащей 101 рубайят Хайяма.
Творчество Саади (Муслих ад-Дин Абу Мухаммед Абдаллах ибн Мушариф Саади Ширази, 1203-1292) и Хафиза (Шамс ад-Дин Мухаммад Ширази, 1325-1389) стало известно русскому читателю частично в 1882 году, затем полнее в 1916 году.
Поэзией народов Ближнего Востока интересовались крупнейшие поэты XIX века. В 1819 году Иоганн Вольфганг Гёте издал поэтический цикл «Западно-Восточный Диван», подготовленный им после выхода в свет полного перевода «Дивана» Хафиза на немецкий язык, выполненного Хаммером. После этапе Хафиз стал всемирно известным поэтом. Об оценке Гёте персидской поэзии X-XV веков можно судить по следующему приведенному A. Крымским высказыванию великого немецкого поэта: «Персы из всех своих поэтов за пять столетий признали только семерых1), а ведь и среди прочих, забракованных ими, многие будут почище меня». В 1824 году написал цикл «Подражания Корану» Александр Сергеевич Пушкин. В этот цикл вошли девять произведений. Великому русскому поэту хорошо были «Гафиза и Саади… знакомы имена». Он написал стихи «Из Гафиза». Спустя пять лет к поэзии Саади и Фирдоуси обращался Виктор Мари Гюго. По подстрочным переводам он вникал в суть образов персидской лирики, выписывал поразившие его звучания, называл их «горстью драгоценных камней, наспех и случайно выхваченных из великих россыпей Востока». По мотивам  «Гулистана» он создал стихотворения «Пленница», «Ноябрь» и включил их в свой сборник «Восточные мотивы». К восточной поэзии не раз обращался Михаил Юрьевич Лермонтов. В 1839 году им, например, было написано стихотворение «Три пальмы (восточное сказание)», по размеру и строфике близкое к девятому стихотворению пушкинского цикла. Много интересных вольных переложений и подражаний Хафизу оставил Фет. Пользовался он немецким источником, «составившим переводчику почетное имя в Германии». Возможно, это «переводы»  из Хафиза, выполненные Даумером. «Я старался, — поясняет Фет, — до последней крайности держаться не только смысла и числа стихов, но и причудливых, форм газелей в отношении к размерам и рифмам, часто двойным в соответствующих строках».
В XX веке к персидской поэзии обращались русские поэты М. Кузьмин, Вяч. Иванов, В. Брюсов; «Несколько персидских газел, прочитанных и переведенных мне С. А. Поляковым, — отмечает B. Брюсов, — дали мне безмерно больше представления о персидской поэзии, нежели целые томы исследований о персидской, литературе».
Итак, в XIX и XX веках увлечению персидской поэзией отдают дань лучшие переводчики, подчиняют ум и сердце крупнейшие поэты мира.
В первой четверти XX века поэзия Хайяма и Саади была уже достаточно широко представлена и на русском языке. Поэтому встреча с ней не представляла труда, и нет оснований сомневаться в том, что Есенин уже в двадцатом году знал и, так же как другие, испытал на себе ее очарование. Поэт, знавший наизусть большую часть произведений Пушкина, Лермонтова, Мея и Фета, был, конечно, знаком со стихотворениями», написанными ими в подражание персидской лире. «Из поэтов, — рассказывал Есенин в 1921 году Розанову, — я рано узнал Пушкина и Фета. Со стихами Бальмонта познакомился гораздо позже… Я решил, что Фет гораздо лучше, и продолжаю неизменно думать так и до сего дня». М. Бабенчиков дополнил и уточнил эту запись Розанова: «Мне и ряду других лиц Есенин не раз говорил о своей любви к Фету». Творчество поэтов М. Кузьмина, Вяч. Иванова и В. Брюсова Есенин также знал хорошо. Довольно часто он встречался с некоторыми из них. И не раз, верно, при этих встречах был свидетелем, а то и участником горячих дискуссий о шести веках славы персидской поэзии. Тут поэт имел возможность и проверить и пополнить свои знания.
В «Персидских мотивах» наряду с именами Хайяма и Саади упоминается и имя классика таджикской поэзии Фирдоуси (Абуль Касим Фирдоуси Туси, 941-1020). Избранные места из «Шахнамэ» Фирдоуси были опубликованы на русском языке в 1905-1915 гг. Следовательно, Есенин мог ознакомиться с этим произведением не только по рассказам. Но составить представление о Фирдоуси и его «Книге царей» (Шахнамэ) Есенин мог, например, и по балладе Генриха Гейне «Поэт Фирдуси» в переводе Льва Александровича Мея. Этот перевод на русском языке получил широкое распространение. Есенин любил стихи Мея. И. Грузинов вспоминает, что в 1919 году поэт одно время даже не расставался с ними. «Есенин увлекается Меем, — пишет И. Грузинов. — Помню книжку Мея, в красной обложке, издание Маркса. Он выбирает лучшие, по его мнению, стихи Мея, читает мне. Утверждает, что у Мея чрезвычайно образный язык. Утверждает, что Мей имажинист». Знакомство Есенина с творчеством Фирдоуси, возможно, по этому источнику подтверждается косвенно и тем, что имя классика таджикской лирики поэт пишет так же, как и Мей, с заменой во втором слоге буквы «о» на «у» и с сокращением общего числа слогов с четырех до трех: Фирдуси. Переводчик «Книги о царях» С. И. Соколов использует в первом выпуске такую же транскрипцию.
Величайший лирик XX века, Есенин даже в переводе уловил необыкновенное изящество персидской поэзии.
Поэт любил пройти по следам своего героя, увидеть и представить себе место и время действия. Это будило воображение, давало пищу уму. Чтобы написать драматическую поэму «Пугачев», он проехал в вагоне Колобова по оренбургским степям, чтобы создать «Москву кабацкую» — пошел в нэповские кабаки и ночлежки. Воспетые уже рязанские раздолья посещает он вновь и вновь, и снова возникают после этого неповторимые есенинские творения.
Что же удивительного, если Есенин захотел подышать воздухом Шираза, пройти к могилам великих лириков Персии. Он был уверен, что произойдет чудо, что его душа отзовется на все увиденное и услышанное в стране роз.
И Персия сделалась для Есенина Меккой классической лирики. Поклониться ее могилам стало целью жизни поэта.
Выезд на Кавказ летом 1920 года в вагоне уполномоченного НКПС и страстного поклонника есенинской поэзии Г. Р. Колобова был второй, возможно, попыткой поэта добраться до Ближнего Востока2). Один из спутников Есенина А. Б. Мариенгоф рассказывает в своих воспоминаниях, что Есенин доехал тогда до Баку.
Современник Есенина и Мариенгофа старший научный сотрудник одного из московских институтов доцент М. И. Таубер сообщил: «Из рассказов Мариенгофа, касающихся Есенина, помню следующее. В 1920 году оба поэта в вагоне Колобова проехали oт Москвы до Баку. Есенину хотелось, как говорил Мариенгоф, побывать в Батуме3), чтобы на фелюге добраться до Турции: он мечтал взглянуть на Константинополь»4).
Другой современник поэта доктор филологических наук А. И. Гербстман любезно предоставил в распоряжение автора следующие любопытные воспоминания о встрече с Есениным в 1920 году в Тифлисе: «Во второй половине 1920 года к нам с женой в гостиницу «Астория» неожиданно явился мой друг детства и соученик по ростовской гимназии — Марк Захарович Цейтлин. Память позволяет мне назвать время приезда его в Тифлис с полной уверенностью. Дело в том, что я женился в апреле 1920 года, а 20 сентября 1920 года выехал с женой из Тифлиса в Сухум. Цейтлин появился за месяц до нашего отъезда. Уже в гимназические годы он был известен тем, что стал редактором-издателем молодежного печатного журнала «Юная мысль», выходившего в Ростове-на-Дону. Появившись у нас, он отрекомендовался комендантом поезда, прибывшего из Советской России в меньшевистскую Грузию. Во время этой первой встречи и в последующее время с Цейтлиным не было особенных разговоров о том, как протекала эта поездка, так как подобного рода передвижения советских поездов через границу между меньшевистской Грузией и Советским Азербайджаном не были редкостью. А вот сообщение М. 3. Цейтлина о том, что он привез в Тифлис «гордость и надежду советской поэзии — Сережу Есенина», вызвало у нас с женой большой интерес. И когда он пригласил нас на встречу с поэтом у известного тифлисского юриста Захара Рохлина, мы тут же решили непременно быть…
Я сначала не поверил, что встретился с Есениным: он выглядел совсем по-мальчишески, был навеселе, его разговор не совпадал с моими представлениями о знаменитом поэте… Во втором часу ночи поэта начали уговаривать прочесть стихи. Он, как мне показалось, несколько кокетливо отказывался вначале, потом согласился. Читал Есенин изумительно: очень эмоционально, всем телом жестикулируя, особенно руками и головой. Мои сомнения полностью рассеялись. Я был потрясен…
Сын адвоката, Константин Захарович Рохлин, стал большевиком. В семье был раскол. Костю искала меньшевистская милиция. В эту ночь он явился к отцу, чтобы послушать Есенина.
Встали из-за стола. Есенин завел беседу на политические темы. Он говорил: «Мы — советские…», «Советская Россия — наша родина…». Рохлин предложил ему выйти на веранду. Есенин подошел к решетке, перегнулся и вдруг закричал, обращаясь к кому-то на улице: «Да здравствует Советская Россия!» И еще что-то в этом роде. В доме вскоре появились гости из особого отряда меньшевистской милиции. Костю спрятали: то ли в сундук, то ли закатали в ковер, не помню уже. Рохлин откупился. А нас уложили спать»5).
Итак, в 1920 году Есенину не удалось побывать на Ближнем Востоке. Но теперь мы знаем, что он доехал не до Баку, а до Тифлиса.
Надежда выехать в Персию не оставляет поэта. В конце 1921 — начале 1922 года Мариенгоф утратил веру в возможность изолировать Есенина от Дункан (он всю жизнь подчеркивал трагическое для Есенина значение этой связи). И Мариенгоф готовит новую, третью поездку Есенина на Кавказ. «Розовый полусумрак, — пишет он в «Романе без вранья». — С мягких больших плеч Изадоры стекают легкие складки красноватого шелка». Стали обдумывать, как вытащить из Москвы Есенина. Соблазняли и соблазнили Персией». Однако случилось так, что в феврале 1922 года Есенин доехал лишь до Ростова-на-Дону: в Москве он опоздал на поезд, к которому был прицеплен вагон Колобова, отправлявшийся в Тифлис и далее в Батум, догнал этот вагон лишь в Ростове. Но тут поэт поссорился с хозяином вагона, отказался от дальнейшей поездки с ним и вернулся в Москву.
2...3 сентября 1924 года Есенин едет на Кавказ в четвертый раз. Движет им (а частности) всё то же желание побывать в Персии. Непосредственным толчком к поездке была встреча поэта с П. И. Чагиным, вторым секретарем ЦК компартии Азербайджана и редактором газеты «Бакинский рабочий». Чагин пригласил Есенина в Баку, пообещав содействие в выезде в Персию. Есенин охотно принял это приглашение, приехал в Баку. Потом жил в столице Грузии, временами — снова в Баку. «Сижу в Тифлисе, — писал он 17 октября 1924 года своему другу Галине Артуровне Бениславской, — Дожидаюсь денег из Баку и поеду в Тегеран. Первая попытка проехать через Тавриз не удалась».
Спокойная уверенность, что днями он будет в стране обетованной, что следующее письмо, насыщенное новыми впечатлениями, он отправит уже оттуда, так тверда в Есенине, что в том же письме от 17 октября 1924 года появляются строки: «Из Батума получил приглашение от Повицкого. После Персии заеду». И далее: «Из Персии напишу подробней». Вера в реальность этой поездки не покидает его и позднее. «Несколько времени поживу в Тегеране, — пишет он через пять дней Г. А. Бениславской, — а потом поеду в Батум или в Баку». Однако в октябре-ноябре 1924 года поездка в Персию вновь не состоялась.

НАЧАЛО ПЕРСИДСКОГО ЦИКЛА

Есенин задумал создать «Персидские мотивы» давно, по-видимому, еще в те времена, когда наблюдал и сам испытывал тревожное волнение от встречи с персидской классикой. Мысль о таком цикле стихотворений возникла вместе с мечтой о Персии. Он, этот цикл, должен быть необыкновенным — вершиной его творчества. Есенину было ясно, что она еще не достигнута.
Персы оставили миру перлы лирической поэзии. Им известна была тайна создания поэтической ткани на века. И он узнает ее, эту тайну. И, может быть, ему станет ведомо еще такое, чего мир никогда не знал. Вот только бы побывать на Востоке, увидеть своими глазами его своеобразие, цветовую гамму, контрасты, послушать пульс жизни.
В 1921 году Есенин побывал в Ташкенте в мае, в дни мусульманского праздника уразы. С того времени, как ранним утром начинает алеть восток и невооруженному глазу удается различить белую и черную нить, правоверному запрещено пить и есть, купаться и курить, работать и предаваться утехам. Словом, не дозволено вести обычную жизнь, к которой он привык, до той поры позднего вечера, когда те же белая и черная нити не станут вновь неотличимыми. В этот час мулла приглашает верующих на молитву. Затем рокочут жертвенные барабаны, созывая мусульман на праздник. И начинается тогда жизнь, жизнь ночью. Подается отличный зеленый чай и жирный бараний плов. Идут ритуальные хороводы и танцы под зурну. Цветы, персидские и узбекские ткани, и снова цветы… Пиршество на всю ночь.
Есенин впервые увидел Восток. Тут, на улицах и площадях Ташкента, он был красочен и удивителен. Поэт бродил, очарованный этим невиданным зрелищем. Смотрел на ночную жизнь города, входил в чайхану, пил, как и все, освежающий чай, сидя на узбекском ковре, и слушал незнакомую гортанную речь. Ее иногда переводил Есенину Саша Абрамов, друг, изредка публиковавший в столичной прессе стихи за подписью А. Ширяевец.
Это была та реальная обстановка, которой не хватало Есенину, чтобы вообразить себя в Персии. И ему подумалось, может быть, на минуту тогда, что ключ от персидского цикла у него в кармане. Но в то время он так и не написал стихов о Персии. И не мог бы, верно. Шла еще та пора становления есенинского творчества, когда поиски казались нужнее результатов, и талант поэта блуждал во тьме имажинистского лабиринта, хотя и различал уже нить, ведущую к выходу.
Желание посмотреть настоящий Восток не оставляло поэта. В феврале 1922 года, когда ссора с Колобовым на ростовском вокзале прервала, как тогда полагал Есенин, поездку в Персию, поэт, дожидаясь обратного поезда, провел день в семье поэтессы Нины Грацианской. Оставив в передней зимнее, очень добротное пальто, он не снял боярскую шапку. Сидел весь день в кабинете хозяина дома, большого любителя есенинской поэзии, затем — в гостиной. Пояснил сразу же: снять шапку никак не может — всю дорогу от Москвы до Ростова-на-Дону кутили, ну и повредил голову малость. И больше к этому возвращаться не хотел. Разговор шел о поэзии. «Упрекнула его, — записала Грацианская, — почему в «Пугачеве» нет ни одной женщины. Улыбнулся милой своей неповторимой улыбкой и сказал: «О женщине еще скажу, это обещаю, обязательно скажу».
Шел самый трудный период в судьбе поэта: жизнь с Дункан. Потом они уехали за границу, и там Есенин опубликовал первые стихи из цикла «Москва кабацкая». В 1923 году возникло продолжение — цикл «Любовь хулигана», в котором наметилось, наконец, освобождение от темы, так долго истощавшей его душу. Год спустя поэт почувствовал, что оторвался окончательно от этой темы.
В самом деле, с июня 1924 года ему «работается и пишется... дьявольски хорошо». В мае-июне он закончил поэму «Ленин», затем написал: в июне — «Русь советскую», в июле — «Песнь о великом походе», в августе — «Поэму о 36», в сентябре — «Баладу о 26». Форма и содержание слились, образовали единство, о котором может мечтать любой современник. Отброшен не только имажинизм как школа, которая «не имела под собой почвы», но и сомнения недавнего прошлого. Вошла в русло великой есенинской поэзии спокойная, широкая и светлая струя.
Появилась реальная возможность вернуться к персидской теме, к встрече с неведомым, завораживающе прекрасным, что, как сполохи зарниц, возникало временами в его сознании.
В Тифлисе он стал, наконец, осуществлять свой замысел. Произошло это в середине октября (не позднее 20 октября) 1924 года.
Вот что рассказывает Н. К. Вержбицкий о рождении «Персидских мотивов»: «Подвернулся мне томик — «Персидские лирики X-XV веков» в переводе академика Корша. Я взял его домой почитать. А потом он оказался в руках Есенина, который уже не хотел расставаться с ним. Что-то глубоко очаровало поэта в этих стихах. Он ходил по комнате и декламировал Омара Хайяма… (Далее Н. К. Вержбицкий цитирует рубайят Хайяма в четырехстрочном переводе). Как-то вечером, за ужином, Есенин прочел нам свое первое стихотворение из будущего цикла «Персидские мотивы».
Воспоминания Н. К. Вержбицкого впервые были опубликованы в феврале 1958 года в журнале «Звезда». Из них следует, что познакомился с персидской поэзией и полюбил ее Есенин впервые осенью 1924 года в гостях у Вержбицкого. На версии первого знакомства Есенина с поэзией персидских лириков на Кавказе в 1924-1925 гг. остановилась и выпускница МГУ М. Вайнштейн в своей дипломной работе. «Прекрасно знающий поэзию древней Руси, он познакомился на Кавказе с творчеством величайших лириков Востока».
Выше мы показали, что поэт не мог не знать персидские переводы еще до поездки на Кавказ в 1920 году. Выезд на Кавказ осенью 1924 года был четвертой попыткой поэта проехать в Персию, предопределенной давним уже знакомством его с персидской лирикой.
У Вержбицкого Сергей Есенин ходит с томиком переводов Корша и декламирует Омара Хайяма. Автор мемуаров помнит не только книгу, которую читал осенью 1924 года Есенин, но и конкретные строки стихов, произносимых вслух тридцать лет назад.
Однако Есенин не мог читать рубайят Хайяма, цитируемые Вержбицким. Не мог по простой причине: их нет в книге, на которую указывает автор воспоминаний. Затем, стихи Хайяма, вошедшие в этот сборник, переведены И. П. Умовым, учеником Ф. Е. Корша. Умов переводил рубаи персидского поэта восьмистишием. У Вержбицкого же Есенин читает переводы, выполненные четырехстишиями. Словом, стихи Хайяма взяты Вержбицким не из книги, на которую он ссылается, в из другого источника и в другом переводе. Кроме того, книга называется «Персидские лирики», а не «Персидские лирики X-XV веков». В книге представлены поэты Саадий, Хейям, Фирдовсий. В есенинском цикле мы найдем имена тех же лириков, но в другой транскрипции: Саади, Хайям, Фирдуси. В стихотворных переводах Корша встречается рифма: Саади — подойди. Следовательно, переводчик произносит: Саади. Есенин рифмует: Саади — ради, Саади — взгляде, то есть, при произношении имени поэта переносит ударение с третьего на второй слог: Са'ади.
Если бы Есенин познакомился с персидской поэзией впервые при чтении книги «Персидские лирики», то вряд ли бы стал тут же, вопреки воле переводчика, открывшего ему неизвестное до того искусство, изменять имена поэтов и их произношение по своему вкусу. Навязывать Есенину такого рода использование источников неосмотрительно. Уже знакомый с рядом других переводов с персидского языка, знающий, что у Брюсова в переводах Саади, у Мея — Фирдуси, у Уманца — Хаям, поэт мог отметить в памяти ничем не ограниченное разнообразие транскрипций и сознательно выбрать ту, какую признал наиболее приемлемой для своих стихов.
Можно не сомневаться, однако, что Вержбицкий не погрешил против истины в той части, что том «Персидские лирики» действительно попал в Тифлисе в руки Есенина, напомнил ему о давнем намерении написать цикл персидских стихов.
В середине октября 1924 года вопрос о поездке в Персию Есенин считал решенным. Посещение Тегерана представлялось ему не сложнее экскурсии в Ереван. Письма поэта в столицу в этот период полны планами издания поэтических сборников и рекомендациями по ним, хмурыми рассказами о жизни в Тифлисе и расспросами о Москве, замечаниями о гостях, мешающих работать, и проектами встречи с друзьями. Словом, заполнены чем угодно, только не беспокойством о том, что поездка в Персию не состоится.
После нетерпеливых ожиданий наступила реакция. Он почти не может работать. Его давит скука. Тифлис надоел. Есть надежда, что вдохновенье появится в Тегеране, но он далеко не уверен в этом, ибо Персия почти утратила притягательную силу. В конце концов, он уже имеет опыт жизни за границей: не очень-то ему там писалось. 17 октября 1924 года он сообщил Бениславской: «Довольно тоскливо. Пишу мало. Думаю засесть писать в Тегеране. Зачем черт несет — не знаю».
В эти дни и появляется, по-видимому, в комнате Вержбицкого книга персидских стихов. Есенин оживляется. Читает и критикует бесцветные переводы. Думает, как бы он написал сам. Пробует. И отдается внезапному счастливому вдохновенью.
Рукопись «Я спросил сегодня у менялы…»В последующие пять дней происходит чудо, которого Есенин ждал так долго: он создает два первых стихотворения персидского цикла: «Улеглась моя былая рана…» и «Я спросил сегодня у менялы…». Поэт читает их Вержбицкому и другим тифлисским друзьям. Их одобрение ничуть не удивляет, он знает, что написал хорошие стихи. И все-таки восхищение друзей приятно. Получилось, кажется, то, о чем мечтал. Теперь уже хандры и в помине нет. Ему некогда, ему даже хочется уединиться.
20 октября 1924 года Есенин пишет Бениславской: «На днях я пошлю… персидские стихи. Стихи, говорят, очень хорошие, да и я доволен ими… Гости, гости, гости, хоть бы кто меня спас от них. Главное, мешают работать».
Итак, в период с 17 по 20 октября 1924 года происходит перемена творческого состояния поэта; 17 октября он не знает, куда себя деть, почти не работает над стихами, а 20 октября так занят ими, что ему уже мешают те самые гости, без которых пять дней назад он не мог обойтись. До 20 октября он уже не только написал персидские стихи, но и успел прочесть их, и знает даже мнение о них первых слушателей.
Мы с полным основанием можем поэтому датировать создание первых двух стихотворений персидского цикла «Улеглась моя былая рана…» и «Я спросил сегодня у менялы…» — периодом времени: 18...20 октября 1924 года6).
29 октября 1924 года поэт вложил листки с новыми стихами в конверт и послал в Москву Бениславской с письмом, в котором сообщал: «Посылаю Вам 2 стихотворения из «Персидских мотивов». После пришлю еще». Сделал указания о разделах тома «Собрания стихотворений» и добавил: «Персидские мотивы» не включайте».
Он твердо решил написать цикл стихов о Персии и издать его отдельной книгой.
Отправимся в ЦГАЛИ (Москва), где хранятся бесценные реликвии — автографы Сергея Есенина. Среди других здесь есть двенадцать рукописей стихотворений из цикла «Персидские мотивы», написанных рукой поэта. Возьмем две первые и положим рядом. Мы увидим пожелтевшие от времени листы бумаги совершенно одинаковой фактуры, вырванные из ученической тетради в линейку, размером 170х214 мм. Листы пронумерованы: на втором справа вверху стоит цифра 2. Текст на обоих листах написан химическим фиолетовым карандашом, получившим большое распространение в те годы. На первом листе — черновой автограф стихотворения «Улеглась моя былая рана…» из семи строф, хранящий следы работы поэта над строкой; На втором — беловой автограф стихотворения «Я спросил сегодня у менялы…», состоящий из шести строф. В конце дата: «С. Есенин. 24».
Стихотворение «Улеглась моя былая рана…» затрагивает тему раскрепощения восточной женщины, очень близкую современникам. В те годы периодическая печать Закавказья неизменно уделяла большое внимание борьбе с унизительными для достоинства человека обычаями.
Теплоте и нежность есенинского сердца выплеснулись в ласковых словах, обращенных к восточной красавице, обреченной носить чадру. Естественно, что тем самым начат разговор и на тему о любви к женщине. И не имеет значения, что в стихотворении говорится о синих цветах Тегерана, коврах ширазских и шалях хорасанских, которых ни сам поэт, ни его читатели никогда не видали. Светлый оптимизм, незлобивый юмор строк этого произведения дарят человеку хорошее настроение, будят добрые чувства.
В стихотворении «Я спросил сегодня у менялы…» находит продолжение тема любви. Поэт вопрошает собеседника о языке, который может выразить его чувства к прекрасной персиянке. Меняла наделен философским складом ума, острой наблюдательностью, поэтическим разговорным языком, словом, превращен из рядового персонажа восточного рынка в оракула. Краткие ответы его блестящи по форме и необычны по содержанию. Персиянка имеет традиционное восточное имя Лала. Если меняла наделен определенными, пусть и не свойственными ему достоинствами, то персиянка совершенно лишена какой-либо конкретности, и образ этот носит чисто служебный характер.

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика