Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58845495
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
38565
39415
168462
56530344
899317
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ПОВИЦКИЙ Л. О Сергее Есенине

PostDateIcon 18.12.2010 16:28  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 14286


В ХАРЬКОВЕ

Меня друзья давно звали в Харьков — город и без того мне близкий по студенческим годам. Я приехал в Харьков и поселился в семье моих друзей. Конечно, в первые же дни я им прочел все, что знал наизусть из Есенина. Девушки, а их было пятеро, были крайне заинтересованы как стихами, так и моими рассказами о молодом крестьянском поэте. Можно себе представить их восторг и волнение, когда я, спустя немного времени, неожиданно ввел в дом Есенина. Он только что приехал в Харьков с Мариенгофом, и я их встретил на улице. Конечно, девушки настояли на том, чтобы оба гостя поселились у нас, а те, разумеется, были этому очень рады, ибо мест в гостиницах для таких гастролеров в то время не было.
С. Есенин, Л. Повицкий, А. Мариенгоф. Харьков, 1920 г.Пребывание Есенина в нашем доме превратилось в сплошное празднество. Есенин был тогда в расцвете своих творческих сил и душевного здоровья. Помину не было у нас о вине, кутежах и всяких излишествах. Есенин, как в Туле, целые вечера проводил в беседах, спорах, читая свои стихи, шутил и забавлялся от всей души.
Девушки ему поклонялись открыто, счастливые и гордые тем, что под их кровлей живет этот волшебник и маг художественного слова. Есенин из этой группы девушек пленился одной и завязал с ней долгую нежную дружбу. Целомудренные черты её библейски строгого лица, по-видимому, успокаивающе действовали на «чувственную вьюгу», к которой он прислушивался слишком часто, и он держался с ней рыцарски благороден и чист.
Есенин часто оставался дома. Вечером мы выходили во двор, где стоял у конюшни заброшенный тарантас. Мы в нем усаживались тесной семьей, и Есенин занимал нас смешными и трогательными рассказами своих детских лет. Изредка к тарантасу подходил разгуливавший по двору распряженный конь, останавливался и как будто прислушивался к нашей беседе. Есенин с нежностью поглядывал на него.
Однажды за обеденным столом одна из молодых девушек, 16-летняя Лиза, стоя за стулом Есенина, вдруг простодушно воскликнула: «Сергей Александрович, а вы лысеете!», — и указала на еле заметный просвет в волосах Есенина.
Есенин мягко улыбнулся, а на другое утро за завтраком прочел нам:

По-осеннему кычет сова
Над раздольем дорожной рани.
Облетает моя голова,
Куст волос золотистый вянет.

Полевое, степное «ку-гу»,
Здравствуй, мать голубая осина!
Скоро месяц, купаясь в снегу,
Сядет в редкие кудри сына.

Скоро мне без листвы холодеть,
Звоном звезд насыпая уши.
Без меня будут юноши петь,
Не меня будут старцы слушать.

Новый с поля придет поэт,
В новом лес огласится свисте.
По-осеннему сыплет ветр,
По-осеннему шепчут листья.

Девушки просветлели и от души простили свою молодую подругу за ее вчерашнее «нетактичное» восклицание.
Очень заботили Есенина дела издательские. В Москве издаваться становилось все труднее и труднее, и он искал возможностей на периферии. Здесь, в Харькове, ему удалось выпустить небольшой сборник стихов, о котором я упомянул выше. Стихи были напечатаны на такой бумаге, что селедки бы обиделись, если бы вздумали завёртывать их в такую бумагу. Но и это считалось успехом в то нелегкое время.
Воинствующие имажинисты в своих публичных выступлениях применяли в Харькове обычные свои крикливо-рекламные приемы. Пестрые афиши извещали харьковскую публику, что кроме обычного чтения стихов на вечере в городском театре состоится торжественное объявление поэта Хлебникова «Председателем Земного шара». Это «торжество» представляло жалкое и обидное зрелище. Беспомощного Хлебникова, почти паралитика, имажинисты поворачивали во все стороны, заставляли произносить нелепые «церемониальные фразы», которые тот с трудом повторял, и делали больного человека посмешищем в глазах ничего не понимавшей и так же бессмысленно глядевшей публики.
Один, без Мариенгофа, Есенин иногда делал более интересные вещи. Утром, в один из дней пасхи, мы с ним вдвоем прогуливались по маленькому скверу в центре города, против здания городского театра. Празднично настроенная толпа, весеннее солнце, заливавшее сквер, вызвали у Есенина приподнятое настроение.
— Знаешь что, я буду сейчас читать стихи!
— Это дело! — одобрил я затею.
Он вскочил на скамью и зычным своим голосом, еще не тронутым хрипотой больничной койки, начал импровизированное чтение. Читал он цикл своих антирелигиозных стихов.
Толпа гуляющих плотным кольцом окружила нас и стала сначала с удивлением, а потом с интересом, слушать чтеца. Однако, когда стихи приняли явно кощунственный характер, в толпе заволновались. Послышались враждебные выкрики. Когда он резко, подчеркнуто, бросил в толпу:

Тело, Христово тело
Выбрасываю изо рта!

раздались негодующие крики. Кто-то завопил:
— Бей его, богохульника!
Положение стало угрожающим, тем более, что Есенин с азартом продолжал свое совсем не «пасхальное» чтение.
Неожиданно показались матросы. Они пробились к нам через плотные ряды публики и весело крикнули Есенину:
— Читай, товарищ, читай!
В толпе нашлись сочувствующие и зааплодировали. Враждебные голоса замолкли, только несколько человек, громко ругаясь, ушли со сквера.
Есенин закончил чтение, и мы вместе с матросами, дружески обнявшись, побрели по праздничным улицам города.
Есенин рассказывал им про Москву, про себя, расспрашивал о их жизни. Расстались мы с матросами уже к вечеру.

* * *

Среди старых товарищей по университету я разыскал в Харькове Михаила Степановича Тарасенко.
В 1905 году это был неизменный наш председатель на всех студенческих митингах и сходках в университете. Он был тогда на 5-ом курсе и должен был готовиться к выпускным экзаменам, но вместо этого головой ушел в дела Совета Студенческих Депутатов, председателем которого он был избран единогласно. Студенты искренне любили этого «старого» энтузиаста.
Теперь это был уже солидный по стажу врач, но душой был молод и отзывчив, как прежде. Он уже перешагнул мысленно не только через фазу социализма, но и коммунизма и проповедовал теперь новое учение — высшую форму вселенского общения «космизм». Теория и философия этого нового учения были настолько туманны и путаны, что слушатели на 3-й странице этого «труда» спокойно засыпали и пробуждались только тогда, когда он, закончив чтение, громовым басом вопрошал:
— Ну, что скажете, друзья?
Друзья отвечали веселым смехом, а иногда, чтобы не обидеть «лектора», пробовали дискуссировать с ним, но вскорости, сами так запутывались в просторах космизма, что только безнадежно разводили руками. Михаила Степановича я разыскал в дни приезда Есенина в Харьков. После первых объятий и дружеских восклицаний он взволнованно произнес:
— Знаешь, ведь сюда приехал Сережа!
— Какой Сережа?
— Да Есенин, Сережа Есенин!
— А ты его знаешь, Михаил Степанович?
— Как же не знать Сережу! Я его люблю, как сына, да вот не знаю, где он остановился.
— Сергей Александрович у меня.
— Что?! У тебя? Ах ты разбойник! И ты молчишь! Тащи к себе.
Есенин обрадовался Тарасенко. Он с ним, оказывается, встречался не то у Серафимовича, не то у Гусева-Оренбургского.
Тарасенко горячо заговорил:
— Вот что, Сережа, и ты, Лев Осипович: у меня тут есть добрые люди, врачи. Есть у них супруги, есть и дочки, и, представь себе, почти все медики. Вот у одного из этих врачей мы соберемся. Будет, конечно, горилка, будет и ладная закуска. За столом послушаем тебя, Сережа, твоего приятеля Мариенгофа и, может быть, Лев Осипович нам что-нибудь скажет. Ну, а я Вам почитаю свой «космизм». Очень хочу, Сережа, твое мнение услышать о моем учении.
Мы дали свое согласие.
В назначенный день поздно вечером мы отправились по указанному нам адресу. Нас встретили градом упреков за опоздание и предложили «догонять» пирующих. Стол был сервирован на славу, вина было вдоволь, хозяева-врачи блеснули и пирогами и всякими другими, для москвичей особенно аппетитными, домашними яствами. Мы сели «догонять».
Два-три раза Есенин, по настойчивому требованию гостей, читал стихи. Подогретые вином, а теперь не менее хмельной брагой есенинского слова, гости вскакивали с места, бросались к чтецу и целовали его так, как умеют только добрые украинцы.
Михаил Тарасенко вскакивал из-за стола, хватался руками за голову и, взволнованно шагая по комнате, громким шепотом повторял:
— И я кого-нибудь зарежу под осенний свист!
Мы пили, пели, славили Шевченко и Пушкина, гордились нашей Родиной, вспоминали её великого печальника Некрасова.
Прошло часа три. Я, сидя между двумя молодыми женщинами, спокойно «догонял» пьющих. Соседки мои, казалось, пили не меньше моего. Случайно подняв глаза на висевший против меня портрет на стене, я заметил, что лицо на портрете двоится у меня в глазах. Я понял, что перешагнул через мою обычную алкогольную норму. Потихоньку, под шумок пирующих, я поднялся и побрел по комнатам просторной квартиры.
Шатаясь, я добрел до спальни хозяев. Здесь я без чувств повалился на постель.
Почти в одно и то же время поднялся и Есенин из-за стола, также побрел по комнатам, ища тихого пристанища, попал в спальню и повалился на другую кровать.
Очнулся я от шума голосов, женский голос громко повторял:
— Вы ведь труп, что же Вы целуете мне руки!
Есенин полулежа, целовал руку хозяйке, которая его спасала не то нашатырём, не то одеколоном.
Когда заметили наше отсутствие за столом, пошли нас искать и нашли нас обоих в спальне без чувств. Нам оказали «скорую медицинскую помощь», благо во врачах недостатка не было, мы полежали спокойно полчаса и вернулись в столовую. Однако, «догонять» пирующих мы уже не стали: врачей-украинцев не догонишь…
Мариенгоф почему-то пострадал меньше нашего.

* * *

Недавно я встретил на Красной Пресне Тарасенко. Это седой, сгорбленный годами и жизнью, человек. Мы обнялись.
— К кому ты здесь ходил, Михаил Степанович?
— К Сереже. Я часто у него бываю, он тут на Ваганьковском. Посижу около него, подумаю о прошлом и мне легче, светлее становится на душе. Ведь это сын мой, роднее сына…
И слезы, крупные слезы засветились в глазах старика. Сколько горячих слез пролито на нашей родной земле по этом, недолго побывшем с нами, чудесном госте…

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика