Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58852676
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
45746
39415
175643
56530344
906498
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

КОМАРДЕНКОВ В. Дни минувшие

PostDateIcon 30.11.2005 00:00  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 7944
В. Комарденков
ДНИ МИНУВШИЕ
(Из воспоминаний художника)

<…>

В Москве в 1917—1921 годах было несколько мест, где встречались работники искусств.
На Поварской (ныне ул. Воровского), в бывшем доме Сологуба (там теперь помещается Союз писателей СССР) был открыт при содействии А. В. Луначарского «Дом искусств». Руководил домом поэт И. С. Рукавишников. Тем, кто работал в области искусства, давали билеты, и по ним можно было посещать дом, где устраивались концерты, диспуты и собрания. На билет можно было получить в буфете один стакан желудевого кофе с сахарином и пирожок из мороженой, синеватого цвета картошки с морковной начинкой. А главное, было тепло. Здесь можно было встретить В. Брюсова, Г. Якулова, А. Лентулова, В. Каменского, П. Бромирского, А. Осмеркина, В. Шершеневича, редко В. Маяковского. Бывал и А. В. Луначарский.

<…>

После Октября помещение «Питтореска» перешло к работникам искусств и получило новое название «Красный Петух», но художник Г. Б. Якулов продолжал его доделывать.
В «Красном Петухе», несмотря на то, что было холодно (потолок был стеклянный), народу собиралось достаточно. Интерьер его был довольно оригинально устроен. Потолок стеклянный, витраж ярко расписан по эскизам Г. Б. Якулова В. Е. Татлиным, А. А. Осмеркиным и другими художниками. Висели две огромные люстры из белой сверкающей жести, над созданием которых работал скульптор П. Бромирский. По бокам эстрады-сцены стояли две фанерные фигуры, изображающие негров, в настоящих цилиндрах, красных фраках и белых крахмальных манишках. Стены расписаны на темы блоковской «Незнакомки», очень красочно и условно. По залу расставлены столики и железные складные стулья. Не было только официантов. Посещали «Красный Петух» работники искусства всех направлений, возрастов и положений: молодежь консерватории и М. Ипполитов-Иванов, В. Брюсов и поэты-«ничевоки», ребята из Свободных государственных художественных мастерских и тут же Н. Касаткин, Б. Григорьев, П. Кончаловский, А. Лентулов, Д. Моор, Л. Попова, А. Веснин, А. Родченко, В. Степанова, М. Шагал, В. Кандинский, К. Малевич, А. Шевченко, Б. Королев, В. Татлин, А. Осмеркин, Д. Штеренберг, В. Полонский, В. Каменский, В. Шершеневич, актеры разных театров и студий. В зале было очень оживленно. Дым, поднявшись к потолку, смягчал пеструю роспись стен и витража. Собравшись кучками, о чем-то спорили люди в валенках, шинелях, солдатских ботинках с обмотками, в дубленых полушубках и в прочем, довольно потрепанном одеянии. На полу — обрывки бумаги от принесенного с собой кусочка хлеба: многие здесь ужинали. Пустые стаканы из-под простокваши и ни единой крошки хлеба на мраморных столиках, только блеск от жестяных люстр, когда был свет, или от свечей в бутылках. Так фантастично выглядел «Парнас» тех дней.
Здесь было совсем не «аристократично», не так, как в «Доме искусств» у И. С. Рукавишникова, но он и сам здесь часто бывал. В «Красном Петухе» за хозяина был Г. Б. Якулов, который старался создать непринужденную атмосферу, что ему удавалось. На эстраду зовут Алика Оленина, актера Камерного театра, и он читает «Двенадцать» А. Блока, «Левый марш» В. Маяковского. Поэт Василий Каменский читает «Степана Разина». Но вот внимание завсегдатаев привлекают двое вошедших. Их раньше здесь не видели. Раздаются вопросы: «Кто это?» Поэт В. Шершеневич, обращаясь к вошедшим, говорит: «Знакомьтесь. Здесь все свои». А к товарищам: «Это поэты Сергей Есенин и Николай Клюев». Есенин был в синей поддевке, простой меховой шапке, шея обмотана шарфом, в сапогах. Когда он снял шапку, то копна светлых волос спала на лоб, из-под расстегнутой поддевки виднелась косоворотка с расшитым воротом. Синие глаза светились добротой, задором и удалью, он сразу привлек к себе внимание. На Николая Клюева, скомканного, с быстро бегающими и испытующе смотрящими по сторонам глазками, мало кто обратил внимание.
Многие, пытаясь определить облик Есенина того времени, сходились на том, что это — Лель из «Снегурочки». Первое впечатление действительно роднило его с Лелем, но когда доводилось узнать его ближе, то сравнение казалось внешним и далеко не полным. Скорее в поэте было что-то от русской бунтующей души. То был он ласков, а то вдруг задумчиво-грустен. То озорно весел или даже деловито хитер. Но во всех своих проявлениях был правдив и искренен. Есенина, который успел ко всему присмотреться, стали просить читать. Он в этот вечер, видно, был в ударе и вышел на эстраду. Читал он просто, как бы рассказывал. Я тогда впервые увидел и услышал его. Он читал «О Русь, взмахни крылами...» Казалось, что это стихотворение он читал для Н. Клюева, который сидел понурый. Читал также «Вот оно глупое счастье, с белыми окнами в сад...».

<…>

В 1917 году в маленьком доме в Настасьинском переулке было организовано первое литературное кафе в послереволюционной Москве. Оно называлось «Кафе футуристов». Организатором его был поэт Василий Каменский. Футуристы оборудовали кафе своими силами, ярко и необычно расписали стены, установили небольшую эстраду, столики.
Мне пришлось побывать в нем всего раз. Как-то, направляясь в Театр имени В. Ф. Комиссаржевской, я зашел туда мимоходом. Мне хотелось увидеть и услышать то, чем славилось это кафе. Я знал, что там собираются поэты и художники, безоговорочно принявшие революцию, и маленькая эстрада превращается в трибуну литературных выступлений и горячих споров. Выступал какой-то молодой, неизвестный мне поэт, за столиками сидела разношерстная публика. Маяковского в тот момент не было. Говорили, что обычно он приходит позже. Торопясь в театр, я ушел с твердым намерением прийти сюда снова.
Возвращаясь вечером, я в окно увидел могучую фигуру Маяковского, который, размахивая руками, что-то говорил. Проникнуть в переполненное помещение было невозможно.
Кафе это просуществовало недолго.
На Тверской, в доме 18 открылось новое «Кафе поэтов». Здесь, в помещении бывшего кафе «Домино», обосновался незадолго до этого организованный «Всероссийский союз поэтов». Одно время председателем его был Валерий Яковлевич Брюсов.
Известному художнику Ю. Анненкову хорошо знакомый с ним поэт Василий Каменский предложил расписать помещение организуемого «Всероссийского союза поэтов». Ю. Анненков согласился и, в свою очередь, предложил мне сделать эту работу вместе.
В это время я помогал ему раскрашивать рисунки к книге А. Блока «Двенадцать» (рисунки первых ста книг были раскрашены от руки).
В небольшом помещении «Союза» было два зальца: первый — с эстрадой, побольше, второй — две ступени вверх через арку, с двумя большими зеркалами по бокам. У этого зальца две двери: одна из них в крохотную комнатушку, где помещалось правление. Между дверей стойка-буфет. За стойкой «папа» Ройзман, на котором лежали все хозяйственные заботы, — вот и весь «Союз». Для отделки не было материалов: досок, фанеры, гвоздей, материи, красок, клея. Ю. Анненков принес листов 150-200 цветной глянцевой бумаги, клей, ножницы и, сославшись на какую-то спешную работу, скрылся, оставив меня одного. Эскиза не было. Только благодаря активному участию Василия Каменского и Вадима Шершеневича, удалось что-то сделать.
Василий Каменский принес свои старые брюки и клетку для птиц. Я растерялся и не знал, как применить этот «материал». Тогда В. Каменский взял брюки и, распластав, прибил их на центральную стену первого зальца. На брюках была укреплена клетка, под этим сооружением на листе бумаги размашисто и крупно написано: «Вот в чем ходил раньше, смотрите, в чем хожу теперь!». В клетку на жердочку прикрепили бумажку с надписью «Птичка улетела». Василий Васильевич мне объяснил, что это все для задора.
Из бумаги стали вырезать силуэты самолетов и воздушных шаров (ведь В. Каменский был авиатором и когда-то гастролировал, поднимаясь в воздух на первых летательных аппаратах по разным городам России, пока чуть не разбился в Ченстохове).
Резались из бумаги всякие причудливые формы, и все это наклеивалось на стены, в результате получилось очень пестро и не слишком красиво. Но Каменский был доволен, что все получилось необычно, а понятие о красоте в то время было очень неопределенным.
Во время работы, а ее приходилось делать и ночами, Василий Васильевич разгонял сон, разудало наигрывая на гармошке. Эстраду делал Вадим Шершеневич, доски и гвозди изымались с наступлением темноты активом «Союза» из близстоящих уцелевших заборов. Пока шла так называемая отделка, кафе было закрыто, и днем работала организация «Всероссийского союза поэтов». Определялись и регистрировались группировки, читались их уставы и придумывались названия.
Футуризм представлял Василий Каменский (В. Маяковский был занят «Окнами РОСТА»). «Ничевоков» — Борис Земенков. Ведущими были имажинисты: В. Шершеневич, С. Есенин, А. Мариенгоф, С. Кусиков, Р. Ивнев, И. Грузинов, Н. Эрдман. Вадим Шершеневич был вожаком, а Сергей Есенин — опорой, хотя он мало декларировал, но чувствовалось, что именно вокруг него все группируется и вертится.
«Союз» открывался далеко за полночь. Аудитория его состояла из смешанной публики. В Москве это было единственное место, где так долго можно было сидеть в тепле, пить Желудевый кофе с сахарином и неизвестно из чего сделанными лепешками, но зато сколько хочешь, конечно, за деньги. Поэтому сюда на огонек заходили многие. Вход был для всех свободный. Но кто же были эти «все»? Молодежь, сидящая за стаканом кофе весь вечер, интересующаяся стихами и докладами. Граждане, которых привлекала необычная обстановка. Просачивались сюда и люди другого плана: продавцы наркотиков, самогонщики, девицы легкого поведения и их друзья, то есть уцелевшие остатки ночных дореволюционных чайных, типа «Комаровки» или «Идола». Правда, вскоре на это обратила внимание ВЧК, и случались облавы. Входили несколько человек в кожаных костюмах с маузерами, раздавалось лаконичное «спокойно». Выступление поэтов приостанавливалось, происходила проверка документов. После проверки патруль подозрительных уводил с собой. Дверь затворялась, и вновь звучали стихи.
Бывал в «Союзе» художник, называвший себя Дид-Ладо. Этот человек в годах, с бородкой, по манерам напоминал Луку из пьесы М. Горького «На дне». За небольшую мзду он рисовал на четвертушке бумаги портреты посетителей, рисовал плохо, но похоже. Его рисунки лежали на столиках под стеклом. Когда приходили патрули, он старался увильнуть от проверки.
Специальная афиша извещала, когда и какая группа будет выступать. Имажинисты пользовались большим успехом, на их выступлениях всегда было много народу.
Внимание всех привлекали стихи Сергея Есенина. Когда он выступал, вся смешанная аудитория, которая к вечеру наполняла «Союз», принимала его очень сердечно. Сергей Александрович читал просто, не столь нараспев, как И. Северянин или К. Бальмонт, и не так резко и громогласно, как В. Маяковский, который свое чтение сопровождал жестами; голос Есенина звучал ровно и негромко, без всякого надрыва. Искренность его стихов захватывала, аудитория стихала, ловя драгоценные слова и образы.
Его манера читать заставляла слушателей быть очень внимательными, а объединить всех этих слушателей могла только сила большого таланта. Сергей Александрович обычно читал одно-два новых, еще не опубликованных стихотворения и несколько старых. Его долго не отпускали, прося читать еще, раздавались выкрики: «Сергей! Жарь еще!» — или нежное: «Сергей Александрович, просим еще прочесть, пожалуйста!» Но он молчал. Когда же вдруг все голоса сливались в один и раздавалось: «Сергей Есенин, просим!» — Есенин читал... Расходились поздно ночью. Шершеневич деловито спешил домой, а Есенин любил ночную Москву. Шли обычно к памятнику Пушкину. Иногда попадались патрули. Они требовали документы, мы показывали. Помню было однажды так: патруль проверил документы, а Есенин неожиданно начал читать стихи. Патруль, в нем было человек пять-шесть, пошел за нами, а Сергей Александрович все читал и читал. А когда уже у памятника Пушкину Сергей Александрович перестал читать, начальник сказал: «Расскажи еще про деревню, уж больно складно у тебя получается». Поэт прочитал «Закружилась листва золотая...»
Патруль пошел назад по Тверской улице, а Есенин, сидя на скамейке, задумчиво смотрел на памятник. В такие ночи на фоне темного, спящего в тревоге города Пушкин был особенно торжественно величав, и казалось, что вот он поднимет голову и сойдет с пьедестала.
Побыв у памятника, расходились по домам. Сергей Александрович и Анатолий Мариенгоф шли в Богословский переулок, где они жили в маленькой комнатке. Очевидно, эти прогулки к памятнику Пушкину и возрастающая любовь к великому поэту были причиной появления известных стихов Есенина:
Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой!!!
Однажды я был в новой квартире Вадима Шершеневича у Никитских ворот. Вадим говорил Сергею Есенину: «Вы с Анатолием живете в маленькой комнате, к тебе товарищи в верхах относятся хорошо, проси и тебе дадут, наверное, хорошую комнату». На что Есенин ответил: «Просить, Вадим, это, если дадут, значит взять чужое, а мне чужого не надо. Я привык требовать, что мне полагается. Но вот я не знаю и не уверен, что я сделал достаточно, чтобы требовать». Больше разговора о комнате не было.
Иногда во «Всероссийском союзе поэтов» возникали скандалы. Их причиной было то, что некоторые посетители, не имевшие к поэзии отношения, мешали слушать стихи. Экспансивный Сергей Есенин пытался водворить порядок, а любителям скандалов только этого и было нужно. Кончалось тем, что скандаливших общими силами выгоняли. А некоторые «доброжелатели» приписывали все скандалы Есенину, негодяйски пользуясь его популярностью. Чаще во время этих стычек большая часть собравшихся просила читать, несмотря ни на что. Поэты читали, и публика обретала спокойствие. Василий Каменский читал главу из «Степана Разина» «Сарынь на кичку», Сергей Есенин — «Я последний поэт деревни» и часто из ранних стихов:
Туча кружево в роще связала,
Закурился пахучий туман,
Еду грязной дорогой с вокзала
Вдалеке от родимых полян...
Его обычно долго не отпускали с эстрады.
Бывал здесь Сергей Городецкий, который, после В. Я. Брюсова был председателем «Союза». Он также выступал, читая свои стихи. Часто бывали два друга Н. Адуев и А. Арго, последний читал стихи о старой Англии.
Приходил Лев Никулин в бушлате, бескозырке, с наганом в кобуре. Он работал тогда в политотделе Балтфлота и тоже писал стихи. Когда он читал, многие одобряли, крича: «Вот это матрос!» Мы иногда дергали его за кобуру с наганом. Лев Вениаминович отскакивал в сторону и громко говорил: «Дураки — это может выстрелить!»
Заходили сюда и художники А. Осмеркин, Г. Якулов, А. Лентулов, Г. Ечеистов, А. Родченко, В. Степанова и много других.
Публика в тех местах, где собирались деятели искусства, была разной. Более изысканная — в «Доме искусств», жаждущая разговоров об искусстве — в «Красном Петухе», а любители стихов — в «Союзе поэтов».
Спорили часто. Дискуссии были везде, где собирались люди искусства, и все-таки они помогали во многом разобраться и найти всему свое место.
Однажды в кафе «Союза» вошел Владимир Владимирович Маяковский. Расставив широко ноги, закурил и не тронулся ни на шаг от двери, несмотря на то, что его просили войти. Он что-то сказал, но был слышен только конец фразы: «И это Союз поэтов? Протестую!» — повернулся и ушел, хлопнув дверью.

<…>

Когда в Москву прибыл министр искусства Франции Де-Монзи, он также неоднократно посещал мастерскую Якулова, приезжая с А. В. Луначарским, который был здесь частым гостем. Заходили сюда В. Шершеневич, А. Мариенгоф, С. Есенин, последний особенно часто. Читали стихи и продолжались нескончаемые споры и разговоры о путях искусства. Когда в 1921 году летом в Москву приехала Айседора Дункан, то Анатолий Васильевич познакомил ее с Георгием Богдановичем, и она была приглашена в мастерскую.
Якулов в это время начал большую работу над памятником 26-ти бакинским комиссарам для Баку, совместно с архитектором В. Щуко. Проектировалось соорудить спиралеобразную башню, внутри которой должен был помещаться музей. Памятник предполагали поставить на месте расстрела. Во время работы над этим памятником Есенин изучал документы, относящиеся к зверскому расстрелу английскими интервентами бакинских комиссаров, подолгу держал в руках фотографии, а когда приезжали товарищи из Баку, принимал участие в обсуждении проекта.
Сергей Александрович написал поэму о 26-ти бакинских комиссарах и посвятил ее Якулову.
Подружившись с Георгием Богдановичем Якуловым, Сергей Есенин приходил к нему в мастерскую запросто, иногда оставался ночевать. Оно и понятно. В Георгии Богдановиче он встретил верного, доброго, очень талантливого, хорошо знающего искусство и литературу друга.
Якулов выступал с Шершеневичем и Мариенгофом на диспутах и принимал участие в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном», а когда имажинисты отделились от поэтов при «Союзе» и перебрались в кафе «Бим-Бом» на Тверской улице, то по эскизам Якулова отделывалось помещение, и очень интересно и необычно была решена вывеска. На полированной фанере был изображен в облаках Пегас и вокруг затейливым шрифтом написано «Стойло Пегаса».

<…>

«Стойло Пегаса» было своеобразной штаб-квартирой имажинистов, там они выступали со своими стихами, правили гранки, готовились к очередным выступлениям, а вечерами по очереди дежурили.
Предприимчивые имажинисты открыли два книжных магазина. Один — на Никитской, рядом с консерваторией, где сейчас гомеопатическая аптека, а другой — в Газетном переулке. В первом торговали Есенин и Мариенгоф, а во втором — Шершеневич. Он же организовал «бюро газетных вырезок».
Сергей Александрович торговал с достоинством заправского букиниста; перед тем, как дать требуемую книгу, он ласково гладил ее рукой или похлопывал, это должно было означать, что «товар» добротный.
В 1918—1919 годах группа имажинистов собралась издать сборник своих стихов. В Москве был бумажный голод. Каждый листок бумаги был на учете. Некоторые делали так: находили типографию с бумагой, договаривались, с кем надо, и книжечка выходила. Обычно книжки стихов были очень тощие и печатались на обрезках оберточной или цветной бумаги. Некоторым удавалось достать обои. Чтобы избежать существовавшего запрета на московские лимиты бумаги, для частных изданий местом печати указывали любой «свободный» город.
За организацию дела взялся Есенин. Он и Вадим Шершеневич предложили мне сделать обложку. Книжка называлась «Все, чем каемся». Я написал крупно по вертикали начальные буквы каждого слова, получилось ВЧК, и мелко около каждой большой буквы остальные. Первые буквы были сделаны жирным красным шрифтом и обведены желтым, а остальные — мелко черным.
Сергею Александровичу эскиз понравился, он весело говорил, что будет очень оригинально, но тут же с сожалением заметил, что найденная им типография не имеет цветной печати, а отказаться от цветной обложки жаль, больно она броская и интригующая. Шершеневич взялся найти кустарный способ ее напечатать, лишь бы была бумага. Нашли и бумагу, и типографию. Скоро первая пачка обложек была готова, текст тоже. Сергею Александровичу были вручены обложки для соединения с текстом. А мне через некоторое время была вручена повестка с предложением явиться в ВЧК. Не приходится говорить, что получение повестки с таким предложением вызвало тревогу. В назначенный день раньше времени сижу в приемной около указанного номера двери. Жду, можно сказать, решения своей судьбы. Но вот входит Есенин, и делается как-то легче. На вопрос, не знает ли он, в чем дело, он загадочно улыбается, говорит, чтобы я не волновался. И я в самом деле успокоился, не чувствуя за собой вины, и стал присматриваться к быстро проходящим людям во всем кожаном, с маузерами. Ну, люди как люди. Один из них, заметив мой понурый вид, угостил папиросой. В назначенный час явился пунктуальный Шершеневич, и вскоре нам предложили войти в кабинет. Человек в кожаной куртке предложил нам сесть и, глядя усталыми глазами, спросил: «Зачем все это?» Есенин спросил: «Что?» Он вынул из стола книжку, промолвив: «Вам это должно быть знакомо?» Броская яркая обложка притягивала взгляд. Сергей Александрович не выдержал и сказал: «Представляете, как будет выглядеть на витрине? Вмиг все раскупят!» — и потом, совсем освоившись, похлопал меня по плечу: «Молодец, Вася!» Чекист проговорил более резко: «Молодец, да не совсем, а книжки на витринах не будет. Нам не нужна реклама!» — и к Сергею Александровичу: «Как вы ее сдали печатать в нашу типографию?» — «Я давно с печатниками в дружбе и бумага у вас лучше. Сдал заказ, кое-как уговорил. Стихи нужные, разрешение есть».
Нас добродушно поругали, сказали, чтобы мы в типографию носа не показывали больше и обложки делали без всяких намеков. Мы снова весело шли по солнечной улице. С плеч как будто сняли давящий груз.
Это было, кажется, в 1922 году. Мы сидели в «Стойле Пегаса», когда поэт Вадим Шершеневич предложил пойти в цирк. Ему надо было дать для журнала очередной отчет о борьбе. Пошли Сергей Есенин, Александр Веснин и я.

<…>

Мы в цирке, на арене клоуны, и хотя смешного мало, галерка хохочет. Гвоздем программы была борьба. Она занимала целое отделение, которое по времени равнялось двум предыдущим. Пришедшие на борьбу ждут сдержанно.
На арене дрессированные лошади. Есенин вдруг встрепенулся. Лошади проделывали сложные движения под звуки вальса. Дрессировщик с остервенением хлопал хлыстом. Сергей Александрович помрачнел, глаза сделались грустными, он встал: «Лошади хотя и умные, но не живые, как автоматы. Вот в ночном, на заливных лугах, лошади со спутанными ногами, не куда живей. И дрессировщик, как парикмахер. Вот бы его во фраке в ночное». Вадиму Шершеневичу удалось задержать Есенина до начала борьбы. Она ему также не понравилась: «Не поймешь, где человек, а где туша животного». Вес¬нин пробовал робко объяснить, какой чудный «двойной нельсон» сделал борец. Сергей Александрович решительно встал и, сказав: «Нет уж, лучше я пойду в «Стойло», — ушел.

<…>

Пришлось мне быть при таком разговоре. Когда дело касалось имажинизма, Есенин терял душевное равновесие. Он говорил Шершеневичу: «Скажи мне, ну какой я имажинист? Какой?» Шершеневич доказывал, что пора написать новый устав. На что Есенин замахал руками и горько улыбнулся. Было видно, что имажинизм ему надоел.
Познакомившись с Айседорой Дункан, Сергей Есенин стал бывать в особняке на Пречистенке, где помещалась ее балетная студия. Тут она жила с приемной дочерью Ирмой и камеристкой Жанной.
Иногда Сергей Александрович оттуда вырывался, и Дункан начинала искать его по Москве, заезжала в мастерскую Якулова и, не обнаружив его там, ехала с сопровождающими ее на Красную Пресню, в мастерскую к С. Т. Коненкову, где иногда удавалось найти Есенина и увезти в особняк. Через некоторое время они уехали в Европу.
Я видел Сергея Александровича Есенина по возвращении его из-за границы лишь несколько раз.
Однажды в «Привале энтузиастов» Бориса Константиновича Пронина, в подвале в Кисловском переулке мы с В. Шершеневичем ужинали. Мимо нас прошел С. Есенин в великолепном черном костюме, бледный, с впалыми глазами. Сел один за столик. То ли он нас не видел, то ли не хотел видеть. Так он сидел долго, пока Вера, жена хозяина подвала, не принесла ему графин, он выпил, стал немного подвижней, повернул голову в нашу сторону и крикнул: «Что же молчите?» Вадим ответил: «А что ты не узнаешь?» Наконец сели за один стол. Сергей Александрович говорил, что не видел нас, когда вошел. Он был вялым, и вино его не оживляло. Был мрачен, от прежней удали ничего не осталось. Говорил мало. Ясно было, что он устал и увял, собирался к себе в деревню.
...И вот на ограде «Дома печати» черная полоса материи и роковая надпись, извещающая о смерти Есенина.

КОМАРДЕНКОВ В. П. Дни минувшие. (Из воспоминаний художника).
М.: Советский художник, 1972.

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика