Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

БЕЛОУСОВ В.Г. Персидские мотивы

07.12.2010 19:00  |   | 

Рейтинг:   / 3

НА ЗЕМЛЕ БАКИНСКОЙ

В ГОСТЯХ У ЧАГИНА

8 апреля он создает еще одно стихотворение персидского цикла: «Голубая да веселая страна...». По данным «Собрания сочинений в пяти томах», беловой и черновой автографы, хранящиеся у П. И. Чагина, имеют посвящения: «Гелии Николаевне» и «Гелии Николаевне Чагиной». Кроме того, беловой автограф имеет заглавие «Подражание Омар Хаяму» и дату — «8.IV-25. Баку». На полях чернового автографа есть приписка: «Гелия Николаевна! Это слишком дорого. Когда увидите мою дочь, передайте ей. С. Е.».
Стихотворение «Голубая да веселая страна…»³⁵⁾ поэт включает в персидский цикл последним (пятнадцатым). На беловом автографе, хранящемся в ЦГАЛИ, есть надпись: «Конец «Персидских мотивов»³⁶⁾. Стихотворение записано простым черным карандашом на листе газетной бумаги, размером 220х353 мм.
В стихотворении этом развиты две темы: тема дружбы-любви и тема значимости творчества в жизни поэта. Первая раскрывается в традиционной манере персидской классики: сказка о розе и соловье чередуется с рассказом о дружбе поэта и ребенка. У Чагина есть дочь, шестилетняя девочка Роза. Ее голос часто звенит в квартире, где живет теперь поэт. Она серьезна не по годам, мечтает стать актрисой, просит звать ее Гелией Николаевной в честь понравившейся ей, возможно, какой-то артистки. Есенин любит детей, умеет не выделяться в их обществе. Он очень тактично относится к желанию маленькой девочки: зовет ее так, как она хочет. Даже в письмах к Чагину он называет ее то Гелией Николаевной, то Розочкой. Их связывает теплая дружба. «Вспоминается мне, — рассказывает Роза Петровна Чагина, — белокурый, молодой, светлоглазый, красивый дядя. Очень хорошо относился ко мне, с лаской и заботой. Играл по-своему: ставил на голову себе свой бритвенный прибор, брал меня на руки и танцевал со мной. Или становился на четвереньки, я взбиралась ему на спину, и он катал меня по комнате. Часто купался со мной в бассейне. Клал меня на автомобильную камеру, а сам плавал около меня, брызгал водой или брал на руки и учил меня плавать. Иногда играл со мной в театр. Я изображала из себя актрису и очень любила называть себя Гелия Николаевна (почему и откуда я взяла это имя, ни я, ни мама не помним). Часто я изображала телефонный разговор, и мы с ним переговаривались. Он называл меня: Гелия, и я радовалась.
Однажды он и посвятил мне свое стихотворение «Голубая да веселая страна…» (автограф этого посвящения находится у моего отца — Чагина Петра Ивановича).
Сергей Александрович очень любил  животных. Ему  кто-то преподнес ежика. Конечно, он не преминул подарить его мне. Назвали мы его Махрюткой. Он долго жил у нас (в городе) под шкафом и откликался на свое имя. Поехав на дачу, мы взяли его с собой. Когда Сергей Александрович приехал к нам на дачу и узнал, что ежик тоже привезен, стали искать его по дому и по саду, но так и не нашли. Тогда Сергей Александрович, чтобы утешить меня, принес лисичку, и сказал, что купит и ошейник, и вместе со мной поведет ее гулять по городу. Но из этого ничего не вышло, так как лисичка вырвалась и прыгнула на буфет, с него — на письменный стол и т. д. Еле поймали ее и посадили на ремешок, который она быстро перегрызла; и вновь началась погоня за ней по всему дому. Так и пришлось, несмотря на глубокие сожаления Сергея Александровича, отдать ее (кстати, лисичка эта оказалась шакалом,  хоть и была очень красивой). Баловал меня Сергей Александрович и детскими игрушкамик и сластями, и сказками»³⁷⁾.
Так появляется в стихотворении «Голубая да веселая страна…» новое женское имя: Гелия.
Очень мягко дается вторая, крайне важная тема: о роли и значении творчества в жизни поэта. Подчиненность всех жизненных интересов и даже моральных принципов созидательному процессу отмечается в первой строфе строчкой:

Честь моя за песню продана.

Это выражение кажется поэту недостаточно сильным и точным. В последней строфе стихотворения поэт указывает на полную подчиненность всех жизненно важных процессов одному — творческому:

Пусть вся жизнь моя за песню продана.

НА ХАНСКОЙ ДАЧЕ

Они поселились на даче в местечке Мардакяны, находящемся в 32 километрах от Баку. Вот что вспоминает К. Э. Чагина о приезде столичных гостей: «В связи с болезнью свекрови мы в том году очень рано выехали в Мардакяны на дачу. Врачи велели ее срочно вывезти, и мы, можно сказать, первыми открыли дачный сезон. Было тихо. Дача была колоссальная: стройная тополевая аллея, несколько бассейнов. Один бассейн был очень красив, прямо сказочен. Он был огорожен круглой высокой каменной стеной, с чугунной витой решеткой наверху. Надо было подняться на высоту целого этажа по ступенькам до двери, ведущей в бассейн, которая запиралась, так как бассейн был очень глубок, и дети могли затонуть в нем. Я остановилась на описании этого бассейна особо, так как Есенин часто в нем купался. В один прекрасный день раздается телефонный звонок. Подняв трубку, я вновь услыхала голос Сергея Александровича, возвещавшего о своем вторичном приезде, на этот раз с женой — Софьей Андреевной Толстой. — Видите, — говорит он, — не могу долго жить без Баку и бакинцев, опять приехал к Вам. — Чувствую, хочется ему к нам, на дачу. Ну, муж, естественно, пригласил их, и они приехали»⁴²⁾.
Прожили они здесь немногим более месяца. Есенин был намерен полностью закончить в Баку персидский цикл стихотворений. Из намеченного объема его в двадцать стихотворений было создано уже одиннадцать и опубликовано десять. Надо было написать еще девять стихотворений. Эту задачу он и наметил выполнить тут, на бывшей ханской даче.
В первой пятидневке августа 1925 года Есенин написал два стихотворения: «Быть поэтом — это значит то же…», «Глупое сердце, не бейся…»⁴³⁾. Они станут потом, соответственно, одиннадцатым и четырнадцатым стихотворениями персидского цикла.
Автографы этих стихотворений пока не найдены.
Темой одиннадцатого стихотворения цикла Есенин избрал остро полемический вопрос о правде поэтического слова и, следовательно, об особой миссии поэта в жизни. Поэт формулирует в этом стихотворении свое кредо: писать честно, говорить, не боясь никого, чтобы «правду жизни не нарушить», как бы это ни было больно самому и какую бы это не вызвало критику. И, кроме того, не подражать, а излагать своим языком свое же собственное. Иллюстрируя эту мысль, поэт сравнивает канарейку и лягушку и отдает предпочтение последней: она пусть и незадачливо поет свою песню, но зато делает это, как может, «по-свойски», а не «с голоса чужого», Отсюда возникает вопрос об особой миссии поэта в жизни. Есенин полагает, что поэт не только обязан иметь свой собственный голос, но имеет право и на свои желания, на свою особую жизнь. Это обычно встречает сопротивление. Оттого у поэта трудный путь, путь неустроенного в жизни человека, скитальца, беспечного бродяги, который испытал уже все на свете и поэтому никогда не узнает душевной катастрофы:

Будет вслух насвистывать до дома:
«Ну и что ж, помру себе бродягой.
На земле и это нам знакомо».

В четырнадцатом стихотворении звучит тема рока. В конце предшествующей главы мы отмечали, что жизненная ладья поэта в этот период как бы утратила управление и, гонимая шквалом, несется по бушующему морю, готовая в любую минуту скрыться в его пучине. Отсюда лейтмотив стихотворения: «Глупое сердце, не бейся!» Строка эта кольцует все строфы и, кроме того, стихотворение в целом, отчего эмоциональный накал его сильно возрастает. Лишь нищий духом выпрашивает у судьбы счастье. С него, поэта, довольно. Для него не нашлось удачи, и искать ее он больше не намерен. Второй темой этого стихотворения является тема любви. Она возникает впервые после длительного интервала: в четырех предшествующих стихотворениях поэт к ней не возвращался. Есенин снова обращается к образу персиянки Лалы: лишь она не обманула, лишь верность милой Лалы осталась для него в жизни. И на любовь Лалы, как на единственный исход, поэт указывает в заключительной строфе:

Может, и нас отметит
Рок, что течет лавиной,
И на любовь ответит
Песнею соловьиной.
Глупое сердце, не бейся.

И, по-прежнему, образ персиянки Лалы никак не раскрывается, сохраняет условный характер.
Мы уже отмечали ранее три случая несовпадения хронологии написания стихотворений с расположением их в составе персидского цикла. Теперь нужно остановиться на этом особо.
Стихи, которые писал Есенин, были, как всегда, созвучны тому, что он чувствовал. Работа над персидскими стихами шла почти год. Они по мере возникновения не укладывались поэтому в сюжетную линию персидского цикла, и поэт должен был передвигать их, игнорируя датировку написания: либо задерживать, чтобы включить позднее, либо помещать впереди уже написанных стихотворений.
Первые шесть стихотворений, созданные им в Тифлисе и Батуме, избежали анахронизма: по мере их возникновения они точно укладывались в сюжетную канву. Два стихотворения, родиной которых стал Баку, уже не могли войти в цикл после тех, что были закончены в Москве. Сюжетная линия в этом случае неоправданно разрывалась. И поэт был вынужден поместить эти два стихотворения перед московскими.
Стихотворение «Голубая да веселая страна…», написанное в прошлый приезд в Баку, по той же причине пришлось отнести в конец цикла.
То же произошло со стихотворением «Глупое сердце, не бейся…». Оно не может идти вслед за одиннадцатым стихотворением: «Быть поэтом — это значит тоже…». Есенин ставит его в цикл четырнадцатым, наметив написать позднее два промежуточных cтихотворения.
Они создаются им тут же, в ближайшие дни августа 1925 года. Сначала, в период с 6 по 8 августа, возможно, он пишет стихотворение «Руки милой — пара лебедей…», ставшее двенадцатым стихотворением цикла. В пятитомнике оно датируется 1925 годом. Не содержится каких-либо уточнений и в примечаниях (т. 3, стр. 237). Вместе с тем в «Собрании стихотворений» (т. 1, стр. 299) оно имеет дату: «август 1925 г.». Опубликовано впервые в газете «Бакинский рабочий», № 179, от 10 августа 1925 года. Если бы оно было написано до 5 августа 1925 года, то было бы, естественно, опубликовано раньше, например, вместе с подборкой из двух стихотворений «Персидские мотивы» в той же газете за 7 августа 1925 года (см. примечание 43). Этому выводу в какой-то мере противоречит: 1) опубликование данного стихотворения одновременно со стихотворением «Голубая да веселая страна…», написанным 8 апреля 1925 года; 2) наличие в этом стихотворении перифраза поговорки «…если он не пишет, значит он не из Шираза», помещенной поэтом в письме от 8 апреля 1925 года, который мог возникнуть, скорее всего, в тот же период, когда писалось и письмо. Однако впредь, до появления контролирующих материалов, мы имеем возможность с полным основанием датировать стихотворение «Руки милой — пара лебедей…», как указано выше, 6...8 августа 1925 года.
В ЦГАЛИ есть беловой автограф с незначительной авторской правкой⁴⁴⁾. Он не имеет даты.
Стихотворение «Руки милой — пара лебедей…» все целиком о любви. Поэт легко и свободно возвращается к этой теме и, следовательно, к образу персиянки Шаганэ. Он говорит:

Потому и дышит глубоко
Нежностью пропитанное слово.

Вновь зовет Есенин персиянку «милой Шагой». В стихотворении он совершенствует уже известный нам образ «лебяжьих рук». Теперь он говорит: «Руки милой — пара лебедей». Чтобы значение любви персиянки для него, поэта, стало яснее читателю, Есенин говорит, что стихи были бы «нежнее и чудесней», если бы не «сгубила пара лебедей».
В стихотворении мы найдем отголосок нового отношения Есенина к поездке в Персию. Она уже кажется ему не только не притягательной, но даже и не способной вдохновить на стихи лучшие, чем те, что он создал. Он теперь твердо знает, что «тегеранская луна не согреет песни теплотою». Это — завершение темы о поездке в Персию, начатой в пятом и продолженной в десятом стихотворениях цикла.
Затем поэт создает стихотворение «Отчего луна так светит тускло…», включенное в персидский цикл тринадцатым.
В ЦГАЛИ сохранились два автографа этого стихотворения: черновой и беловой.
Черновой автограф⁴⁵⁾ написан простым черным карандашом на служебном бланке редактора газеты «Бакинский рабочий» размером 113х175 мм, вырванном из блокнота. Он не датирован. Автограф содержит пять вместо шести строф и несет следы тщательной работы поэта над строкой. Вторая строка первой строфы имеет запись: «отчего бледна и не шафранна», вместо окончательной «нa сады и стены Хороссана». Вторая строка пятой строфы найдена так: «Сердцу — песнь, а телу нужно тело» (вместо опубликованной: «Сердцу — песнь, а песне — жизнь и тело»). Словом, в черновом автографе канонический текст стихотворения еще не создан.
Беловой автограф⁴⁶⁾ содержит уже полный канонический текст стихотворения, имеет заголовок: «Персидский мотив» и подпись «Сергей Е.». Ниже — приписка поэта для редакции: «Без фамилии. Просто С. Е.». Чтобы написать беловой автограф, поэт должен был, следовательно, найти окончательный текст двух строк, о которых мы говорили выше, и шестой строфы в целом. На это нужно было время. Кроме того, записан беловой автограф красными чернилами, с резким нажимом пера, на двух экземплярах такого же точно служебного бланка, что был использован и для записи чернового автографа. Оба листа (сложенные вместе) одновременно были разорваны на четыре части, затем, позднее, наклеены на листы чистой бумаги. В ЦГАЛИ есть автограф стихотворения «Море голосов воробьиных…»⁴⁷⁾. Автограф этот написан на аналогичном служебном бланке и тоже красными чернилами. Но оттенок цвета их другой. И запись — спокойная, ровная. Мы можем, следовательно, отметить, что беловая запись стихотворения «Отчего луна так светит тускло…» была сделана не одновременно с этим стихотворением, а позднее: на это указывают состоявшаяся публикация, иной оттенок чернил и другой почерк при записи стихотворения «Море голосов воробьиных…».
В первом томе «Собрания стихотворений» (1926-1927), подготовленном с участием Есенина и Толстой, стихотворение «Отчего луна так светит тускло…» имеет дату: «Август 1925 г.». Опубликовано оно было впервые лишь 14 августа 1925 года в газете «Бакинский рабочий», № 183. В предыдущие публикации «Персидских мотивов» в той же газете оно войти не могло оттого, по-видимому, что было еще не готово. Следовательно, оно записано было окончательно в Мардакянах лишь 10-12 августа 1925 года. Такая датировка и принимается нами для стихотворения «Отчего луна так светит тускло…».
По сюжету своему оно является промежуточным звеном любовной линии персидского цикла. Поэт обращается к кипарисам и цветам с вопросом: «Отчего луна так светит тускло?» Не получает от них ответа и горько жалуется о том персиянке Лале. Лишь роза рассказывает поэту об измене Шаганэ, и он заключает:

Оттого луна так тускло светит.
Оттого печально побледнела.

Есенин и Тальян расстались в феврале 1925 года в самых теплых и дружеских отношениях. С тех пор они не виделись. Автобиографического содержания в стихотворении, следовательно, нет. Отсюда следует, что эпизод с изменой Шаганэ был придуман поэтом для завершения романа с персиянкой. Так требовала сюжетная линия цикла. В предыдущем стихотворении «Руки милой — пара лебедей…» поэт, развивая эту линию, спрашивает:

Я не знаю, как мне жизнь прожить:
Догореть ли в ласках милой Шаги
Иль под старость трепетно тужить
О прошедшей песенной отваге?

Теперь мы знаем, что он избирает иной, конфликтный вариант: измену персиянки Шаганэ.
Получает, наконец, конкретное выражение в цикле и роль, предоставленная персиянке Лале. Она — действующее лицо (резонер), через посредство которого поэт выражает свое отношение к персиянке Шаганэ.
Грустная в целом тональность стихотворения получает оптимистическую окраску в последней переломной строфе:

Слишком много виделось измены,
Слез и мук, кто ждал их, кто не хочет.
Но и все ж вовек благословенны
На земле сиреневые ночи.

Это изменение тональности от минорной к мажорной гамме характерно для всех стихотворений персидского цикла, написанных в Баку.
Если учесть стихотворение «Море голосов воробьиных…»⁴⁸⁾, к которому мы вернемся ниже, Есенин написал 16 персидских стихотворений. Мечта о цикле в 20 стихотворений осталась неосуществленной. До конца жизни Есенин к «Персидским мотивам» более не возвращался.
Как же шла жизнь Есенина на даче у Чагина? Последний пишет, что жил Сергей Александрович на этой даче, говоря его же словами, «как некий хан». Более полное и конкретное впечатление об этом периоде мы получаем из воспоминаний К. Э. Чагиной: «Петр Иванович, — пишет она, — днем работал, приезжал на дачу только к вечеру. А мы с Толстой развлекали Сергея Александровича, отвлекали его от кутежей. Он очень любил сидеть наверху описанного мной ранее бассейна или лежал на ковре и мечтал, а зачастую писал стихи, а потом читал их нам. Часто его приглашали в близлежащие дома отдыха почитать стихи, и он никому не отказывал, охотно шел, читал, беседовал с людьми. Были также на даче теннисная и крокетная площадки, где тоже охотно Сергей Александрович коротал время. Ездили и на пляж. Вечерами собирались дачники в комнате, где стояло пианино. Софья Андреевна играла — пели, танцевали, — и, конечно, опять Сергей Александрович читал стихи…
В конце августа⁴⁹⁾ Есенин с Толстой уехали в Москву. Прощаясь, мы, конечно, не думали, что больше не увидимся с ним, что через некоторое время поэта не станет»⁵⁰⁾. 6 сентября 1925 года они вернулись в Москву.
В сентябре-ноябре 1925 года Есенин и Толстая вместе готовили к печати «Собрание стихотворений» в трех томах. В этот период Есениным был определен окончательный объем персидского цикла в 15 стихотворений и установлен порядок расположения последних в пределах цикла, ставший каноническим. При этом стихотворение «Море голосов воробьиных…» из цикла было исключено, а в стихотворении «Золото текучее луны…» слово «текучее» было заменено на «холодное».

Волнение, которое мы испытываем при знакомстве с есенинской поэзией, при чтении персидских стихов поэта достигает своей кульминации.
Интонации этого цикла замечательны чистотой содержания и совершенством формы, с пленительной свежестью и простотой выражают красоту чувств людей. Восточная мозаика, вносимая поэтом с неизменным тактом и привлекательностью, создает иллюзию Персии и будит добрый отклик. Она вплетается в строфу, как вливаются в музыкальную фразу неведомые непосвященному, но глубоко трогающие сердце звуки. Она полна самоцветами, которые сияют для каждого так, как ему доступно.
Однако персидская тональность не изменяет самобытное содержание есенинской лирики. Название цикла является лишь отзвуком увлечения поэта Персией, в которую он пытался выехать много раз.
В персидских стихах есть и горькая интонация. Но в целом они оптимистичны, в них бьет ключом радость жизни.
Стихи читают на концертах. Они переложены на музыку. Слова их афористичны, стали крылатыми.
Если бы Есенин не написал ничего другого, то и персидского цикла было бы достаточно, чтобы обессмертить имя поэта.
Читатель прошел за поэтом всюду, где создавался персидский цикл стихотворений.
Жизнь Есенина — в его лирике. «Что касается остальных авто биографических сведений, — писал он в октябре 1925 года, — они в моих стихах». И в «Персидских мотивах», несмотря на их тематическую обособленность и восточную тональность, есть, как мы установили, страницы реальной жизни поэта.

• < Назад
• Вперёд >