Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

КАШИРИН С.И. Знаменосец российского хулиганства

29.09.2012 18:20  |   | 

Рейтинг:   / 5

ПРОТИВ УЗАКОНЕННЫХ ДЕРЖИМОРД

Особенно участились провокационные нападки на поэта после его заграничной поездки. Вернулся он оттуда, по свидетельству близких ему людей, совершенно иным человеком. Рюрик Ивнев, например, отмечал, что в нем не было теперь прежней есенинской простоты и непосредственности. Смотрел он как-то рассеянно, порой гак бы отряхивал с себя что-то ему чуждое, становился самим собой, улыбался и балагурил, но потом опять задумывался и э чем-то сосредоточенно размышлял.
Было видно, что пятнадцатимесячная поездка оставила на нем какой-то мрачный неизгладимый след. Почти месяц Есенин провел в Берлине, посетил ряд городов Германии, Италии, Бельгии, в конце июля приехал в Париж, в сентябре вместе с Айседорой Дункан отправился в Нью-Йорк, и лишь в феврале 1923 года на трансатлантическом лайнере «Джордж Вашингтон» начал свое возвращение в Европу. Многое передумал и перечувствовал поэт за это время. В Европе, как известно, у него произошло несколько бурных стычек с белоэмигрантами, и по приезде в США он будто бы был настолько взвинчен, что никуда не хотел выходить из отеля.
Что же случилось? Об этом тоже можно лишь догадываться. По одним сведениям, он якобы там много пил и скандалил. Но есть факты совершенно иные. Они свидетельствуют о том, что белоэмигранты, несмотря на их яростные нападки на Есенина, все-таки сумели раскрыть ему глаза на подлинную сущность событий, происходивших тогда в России, а вместе с тем заставили его многое переоценить и в собственных взглядах, и в своем творчестве. В частности, работая тогда над поэмой «Страна негодяев», задуманной еще в 1921 году, Есенин заново переосмыслил ее содержание. Первоначально поэма должна была широко охватить революционные события в России с героическими эпизодами гражданской войны. Поездка за границу внесла в замысел существенные изменения, и поэт, что называется, на ходу все переделывал. И, как это обычно за ним водилось, отрывки из только что написанного он тут же, на встречах и вечерах, читал, проверяя результаты по реакции слушателей. И вот там, в Америке, при чтении «Страны негодяев» произошел у него, из ряда выходящий случай. Об этом поведал затем известный прозаик, критик и мемуарист Русского зарубежья Роман Гуль.
А дело вот в чем. По приезде в Нью-Йорк в отель к Есенину заявился его прежний приятель Леонид Гребнев (Файнберг), который в Москве «ходил в имажинистах», а в Америке стал писать на идише и «сделал себе имя» в еврейской печати. Пришел и еще один «корешок», бывший левый эсер Вениамин Левин, с которым Есенин общался в 1918-1920 годах в Москве. Они пригласили его на квартиру к еврейскому поэту Брагинскому, писавшему под псевдонимом Мани-Лейб. В Америке тогда был «сухой закон», но «радушные хозяева» расстарались, уставили стол разнокалиберными бутылками и, сговорившись, настойчиво побуждали Есенина пить крепкие спиртные напитки. Подпоив, потребовали читать стихи. Есенин, работавший как раз над «Страной негодяев», прочел из нее следующим, отрывок, представляющий собой циничную исповедь комиссара Чекистова перед красноармейцем Замарашкиным:

Чекистов
Мать твою в эт-твою!
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь…
День и ночь…
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочо.
Нет бездарней и лицемерней.
Чем ваш русский равнинный мужик.
Коль живет он в Рязанской губернии.
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты.
Которым, как глупым курам.
Головы нужно давно под топор…

Замарашкин
Слушай, Чекистов!..
С каких это пор
Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты еврей.
Фамилия твоя Лейбман,
И черт с тобой, что ты жил
За границей…
Все равно в Могилеве твой дом.

Во всех наших изданиях сочинений Есенина эти строки печатаются так. На самом деле было: «Я знаю, что ты жид». Слово «жид» и фамилия Лейбман, за которой легко угадывался Лейба Бронштейн-Троцкий, да еще перекликающаяся с псевдонимом хозяина квартиры Мани-Лейб, вызвали у присутствовавших на вечере пьяных евреев бурю негодования. В ярости они кинулись на Есенина. Завязалась драка. Казавшийся в одиночестве беззащитным, Есенин неожиданно дал крепкий отпор, да еще во гневе покрыл всех «проклятыми жидами». Будучи не в силах с ним справиться, провокаторы всем кагалом ринулись его вязать. «Распните, распните меня, как Христа! — бешено отбиваясь, с дерзким вызовом кричал он. Уже скрученному, озверевший Мани-Лейб не по-мужски, подло дал ему пощечину, и Есенин, лишенный возможности ответить тем же, плюнул ему в лицо.
И что бы там ни говорили, что ни писали бы недруги, а я, прочитав об этом, и тут всей душой на стороне любимого поэта. Ибо не представляю, как можно было бы поступить иначе на его месте.
А уж раздуть ими же спровоцированный скандал этим мани-лейбам труда не составляло. Описание «инцидента» было незамедлительно размазано сионистской американской прессой, после чего обошло все газеты мира и, конечно же, было услужливо положено на кремлевский стол лично Бронштейну-Троцкому. Ясно, чем обернулся «американский скандал» для поэта. Громогласно приклеив ему ярлык антисемита, его бесцеремонно выдворили из США. Но если на то пошло, то в те годы слово «жид» еще не было воровски изъято из словаря Владимира Даля, из книг Гоголя, Лескова и других русских классиков, а в повседневном обиходе, в бытовой разговорной речи оно как существовало, так и продолжало существовать повсеместно, хотя за его употребление в России уже была введена жестокая уголовная кара. Да, впрочем, если даже считать его оскорбительным, то и в лицо Мани-Лейбы, и в адрес Лейбы Бронштейна-Троцкого оно было брошено Е соответствующий момент и в соответствующей обстановке, то есть — вынужденно и по прямому назначению. А наряду с тем можно лишь восхищаться, что Есенин и как патриот, и как поэт первым в нашей литературе возвысил свой гневный голос против кровавой своры палачей и их верховного главаря. Ведь дальше в «Стране негодяев» шла и вовсе уж наглая, циничная исповедь комиссара Чекистова, в которой он до конца раскрывал свое подлое нутро:

Чекистов
Ха-ха!
Ты обозвал меня жидом.
Нет, Замарашкин!
Я, гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей,
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей.
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы божие…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие…

Тут вне всяких сомнений угадывалась зловещая фигура Лейбы Бронштейна-Троцкого. Именно он родился в России, учился в Веймаре, жил в Америке и приехал в Россию «укрощать» русских людей расстрелами и концлагерями, превращать русские православные храмы в «места отхожие». А каков был р-революционный размах! Как ни скрывали от нас, как ни лгали, ныне стало известно, что в годы так называемой борьбы с «религиозным дурманом», проводимой под руководством «Союза воинствующих безбожников» во главе с Емель-яном Ярославским (Моисей Израилевич Губельман), в нашей стране было снесено 114 тысяч христианских храмов. Эта страшная цифра еще уточняется и дополняется новыми данными, но вы только вникните — более ста тысяч! Где еще был такой варварский погром древней национальной культуры? Нигде. Ни одна страна в мире не знала ничего подобного!
И отнюдь не ради «выразительного» словца говорит Лейбман-Чекистов о намерении перестроить русские храмы в места отхожие. На месте многих разрушенных и оскверненных храмов и церквей, скажем, в Москве, на месте Казанского собора, возведенного Мининым и Пожарским в честь победы над полчищами иудея Лжедмитрия, и в самом деле был сооружен… общественный туалет. Что это, как не надругательство не только над верой, но и вообще над всей Святой Русью, над всем русским народом! И первым во всеуслышание ударил в набат об этом поэт, о котором всякого рода имажинисты на всех перекрестках кричали как о безбожнике и богохульнике. А какими же словами обзывать после всего этого самих новоявленных геростратов?!
В посмертном издании собрания сочинений Есенина из поэмы «Страна негодяев» были в первую очередь выброшены именно те строки, что вызвали приступ бешенства у нью-йоркских мани-лейб:

Я знаю, что ты настоящий жид,
Ругаешься, как ярославский вор…

Вникните: не просто — жид, а — «настоящий жид». То есть, надо понимать, нечто близкое «ярославскому вору» или, скажем, «вору тушинскому» — в отличие от какого-нибудь там простого, бедного местечкового жида. Суть, по-моему, в комментариях не нуждается, и вешать на поэта ярлык антисемита неправомерно. Однако в том же посмертном издании «Сочинений» и во втором отрывке из «Страны негодяев» изъята строка:

Ты обозвал меня жидом…

Выброшена и такая вот строфа, оставшаяся лишь в рукописи поэмы, хранящейся в архиве Института мировой литературы:

Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен…

Не восстановлены все эти строки и в последующих изданиях сочинений Есенина. Не восстановлены пока что и до сего дня.
Хотя что удивляться! В 1923 году в статье «Евреи в русской литературе» Д. Заславский сурово осудил даже «антисемита» Пушкина («Еврейская летопись». Сборник первый. Пг., 1923). Еще бы, ведь вы только посмотрите, что Александр Сергеевич писал, скажем в «Скупом рыцаре». Не приемля «меркантильный дух», гений России создал беспощадный образ златолюбца, барона, что «богат и сам, как жид». Альбер, сын скупщика, обращается за помощью к ростовщику, тот предлагает ему для папаши … яд.

Альбер
Как! отравить отца! и смел ты сыну…
Иван! держи его. И смел ты мне!..
Да знаешь ли, жидовская душа,
Собака, змей! что я тебя сейчас же
На воротах повешу.

Жид
Виноват! Простите: я шутих.

Альбер
Иван, веревку.

Жид
Я… я шутил. Я деньги вам принес…

В те же годы критик В. Шкловский в статье «Как ставить классиков» («Советский экран» № 33, 1927) наставлял: «С Толстым, Пушкиным, Лермонтовым и Достоевским нужно бороться (!) по линии изменения сведений, которые они сообщают. «Капитанская дочка», «Герой нашего времени» и «Бесы» — все это запас неправильных фактов».
И — «боролись». Да еще как. Где целыми абзацами текст вымарывали, а где и вовсе целиком книги в специальные хранилища отправляли.
Крепко досталось, к примеру, Николаю Васильевичу Гоголю. Это ведь в его повести еще в 1835 году русские читатели познакомились с героем, который «очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех… в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, как после пожара или чумы выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство.»
А Гоголя Есенин, между прочим, особенно любил. И всю родную русскую литературу любил. Мог ли он оставаться равнодушным к тому, как ее теперь корежили, норовя «сбросить с корабля современности» и Пушкина, и Толстого, и Достоевского, и вообще чуть ли не всю классику!
Будучи в Америке, Есенин специально ходил посмотреть знаменитую нью-йоркскую биржу, в огромном зале которой толпятся тысячи людей, в обстановке гула и гама совершая тысячи сделок. «Это страшнее, чем быть окруженным стаей волков, — говорил он. — Что значат наши мелкие воришки и бандюги в сравнении с ними? Вот она где — страна негодяев». И, вероятно, эти впечатления послужили основой для монолога комиссара Рассветова, который был напечатан в газете «Бакинский рабочий» и в сборнике «Страна Советская» под названием «Страна негодяев (отрывок из драматической поэмы)» с датой «Нью-Йорк. 14 февраля 23 года»:

Места нет здесь мечтам и химерам.
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры.
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца.
Проходимец и джентльмен.
Все в единой графе считаются
Одинаково — бизнесмен.
На цилиндры, шало и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.
Если хочешь здесь душу выржать.
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она — мировая биржа!
Вот они — подлецы всех стран…

В совсем еще недавнем прошлом, вовлеченный в компанию именующих себя имажинистами обыкновенных мани-лейб, Есенин вместе с ними подписывал вроде бы безобидный шутейный «Приказ о всеобщей мобилизации» под девизом — «Имажинисты всех стран, объединяйтесь!» Но теперь-то он понял, что действительно подразумевалось, что таилось под ширмой якобы простодушного балаганного скоморошества. Он с истинно крестьянской сметливостью, с тем чутьем, которое в ту пору назвалось классовым, зорко рассмотрел единоутробное происхождение всего этого «мирового жулья», кующего «мировые цепи» и объединяющего во имя своих хищнических интересов вне зависимости от национальности «подлецов всех стран».
Вот так-то. А ему — «антисемит»! Улавливаете, проницательный читатель? Думайте, думайте. Смекайте сами. И еще прикиньте, о ком это говорит не до конца утративший совесть комиссар Чарин:

Да, Рассветов! но все же, однако
Ведь и золота мы не хотим.
И у нас биржевая клоака
Расстилает свой едкий дым.
Никому ведь не станет в новинки.
Что в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера…

«Булыжник — оружие пролетариата», а тут что ни слово, то — булыжина, но в чей огород? Откуда у нас-то, у большевиков, своя «биржевая клоака», и в какие такие «кремлевские буфера» уцепилась когтистая стая маклеров?
Сюжет «Страны негодяев» занимательный, можно сказать, детективно-авантюрный. Красноармейцы и рабочие везут по железной дороге из отдаленных глухих мест большой запас золота. Номах (Махно) и его сообщники нападают на поезд и, ограбив, скрываются. Начинаются их поиски. Но главное не в этих приключенческих событиях, не в динамическом сюжете, а в тех рассуждениях и спорах, которые ведут действующие лица, и в комментариях автора. В них, в этих монологах, диалогах и репликах, — основной, историко-социальный и философский план драматической поэмы. А если учесть, что главное действующее лицо — комиссар из железнодорожной охраны Чекистов, то сразу же становится ясным, кто под ним подразумевается. Во-первых, об этом красноречиво говорит уже его подлинная фамилия — Лейбман, образованная от имени Лейба, что в сочетании с указанием «гражданин из Веймара» прямо намекает на Лейбу Бронштейна-Троцкого. Во-вторых, прямолинеен псевдоним — Чекистов. Ну и не будем забывать, что сразу после IX съезда партии, где речь шла об улучшении состояния транспорта, была создана транспортная комиссия из представителей Наркомата путей сообщения во главе с Троцким. То есть все настолько понятно, что тут и гадать-то не о чем.
Комиссар Лейбман-Чекистов — коммунист, один из главарей командной верхушки, и сочувствующий коммунистам красноармеец Замарашкин (экий, право, контраст в фамилиях!), казалось бы, борются за общее для них дело под самым передовым лозунгом: «Свобода. Равенство. Братство». Но какое же между ними равенство и братство, если комиссар, марксист, в отличие от бандита Номаха относится к Замарашкину (и вообще к «русскому равнинному мужику») с нескрываемым презрением, бесцеремонно его унижает и требует лишь беспрекословного повиновения. И тот же Номах, видя это, с печальным вздохом говорит Замарашкину:

Я думал — ты смел,
Я думал — ты горд,
А ты лишь лакей
Узаконенных держиморд…

Это уже не просто «пощечина общественному вкусу» и не просто булыжина в огород «узаконенных» большевистских держиморд, а нечто пострашнее брошенной в них бомбы. Поэт, как мы видим, напрямую заклеймил правящую комиссарскую верхушку, лицемерно маскирующую свою гнусную суть красивой марксистской демагогией. Ведь они, «народные комиссары», дорвавшись до власти, тут же захватили барские особняки и дворцы прежней знати, вплоть до царских палат в Кремле, где завели себе многочисленную челядь, к детям приставили бонн и гувернеров, посылали своих жен рожать только за рубеж, под наблюдением европейских врачей, а сами ездили наслаждаться курортными благами во Французской Ривьере. Вспомним, как тот же Лейбман-Чекистов говорит тому же Замарашкину:

То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты…

А уж как вцепились в «кремлевские буфера»! Лейбу Бронштейна-Троцкого, например, никак не выселить было из Кремлевского дворца. Полгода выдворяли его оттуда. Вот вам — «равенство и братство»! Прикрываясь подобной лозунговой трепотней да еще хитро подхваченным исконно русским обращением «товарищи», эта черная нелюдь напрочь отгородилась от народа глухой стеной отчуждения и разнузданной лжи. Слетевшись, как воронье на падаль, со всех концов света, эта интернациональная (хочется сказать — интернацистская) нечисть принялась осуществлять в истерзанной России свои бредовые идеи, ставить эксперименты на добрых, доверчивых русских людях. Но то, что казалось легким в теории, никак не получалось в жизни. И тогда эти лицемерные пустобрехи явили миру свое подлинное палаческое мурло, прибегнув к открытому насилию и массовому «красному террору.»
Обо всем этом и говорит в открытую поэт, вкладывая свои слова в уста Номаха, пытающегося объяснить суть происходящего Замарашкину:

Все вы носите овечьи шкуры,
И мясник, пасет для вас ножи.
Все вы стадо!
Стадо! Стадо!
Неужели ты не видишь?
Не поймешь?
Что такого равенства не надо?
Ваше равенство — обман и ложь.
Старая гнусавая шарманка
Этот мир идейных дел и слов.
Для глупцов — хорошая приманка,
Подлецам  порядочный улов.

Сколько лет нам морочили голову: «Страна негодяев» — это то ли не удавшийся, то ли не до конца осуществленный замысел автора написать всю правду о капиталистической стране. Надо полагать — об Америке, о США. Сколько лет «партийные» критики, литературоведы и есениноведы о поэме говорили так, будто совсем не понимали ее. Сколько лет это редчайшее в своем роде произведение попросту скрывали от нас, равно как и все творчество Сергея Есенина. Даже тогда, когда его книги вновь начали выходить в свет, «Страна негодяев» в них не включалась, и теперь ясно — почему, Поэма-то не только об Америке, но и о России, точнее — и об Америке, и о России в той их и до сегодня пока что в должной мере не проясненной взаимосвязи, которую не увидишь поверхностным взглядом. Есенин одним из первых рассмотрел свору тех взаимоповязанных общими тайными интересами политических и экономических рвачей и хищников, составляющих единую банду той черной нелюди, которая ради владычества над миром, ради денежного мешка не пощадит и родного отца.
Вспомним еще раз пушкинского Альбера, которому жид предлагал для папаши яд. Или гоголевского Янкеля, что «силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида». Есенин хорошо знал творчество Пушкина и Гоголя, преклонялся перед ними и любил их, вообще русскую литературу, но шел, разумеется, не только и не столько от литературы, сколько от жизни. Видя много общего в маклерах нью-йоркской биржи и «вцепившихся в кремлевские буфера» большевистских «маклеров с Ильинки», он осознал, что эта нечисть мимикрирует и внешняя окраска у ее особей разная: у кого — коммунистическая, у кого — демократическая, но сущность, нутро у всех одно — черное. Это неоднократно подчеркивается в поэме то отдельными репликами второстепенных персонажей, то страстными монологами главных действующих лиц. Вот, к примеру, что говорит прозревающий комиссар Рассветов:

Не все ли равно,
К какой роже
Капиталы текут в карман.
Мне противны и те и эти.
Все они —
Класс грабительских банд…

А далее — «голоса из группы», то есть — из «низовой» массы, из народа: «Правильно!.. Конечно, правильно!..»
Что ж, давно известно, что красивыми словесами, высокопарной демагогией и броскими, заманчивыми лозунговыми посулами на некоторое время можно кого хочешь ввести в заблуждение и даже увлечь за собой. Можно в какой-то момент одурачить едва ли не всех, но обмануть весь народ и обмануть навечно — нельзя. Сначала лучшие его представители, а потом и весь он в своей здоровой духом трудящейся массе все-таки разберется, кто есть кто, и куда и ради чего его увлекают. Ведь у черной нелюди и правда — черная, гибельная, то есть изощренно вывернутая наизнанку, насквозь фальшивая и до того подле напичканная подлой отравой обольщения, что в сравнении с ней меркнет самая гнусная ложь.
Постепенно осознает это комиссар Рассветов. Потом начинает прозревать и комиссар Чарин. То есть комиссары, оказывается, — они тоже разные. Одно дело — «гражданин из Веймара» (не намек ли на немецкого иудея Карла Маркса? Или, в фигуральном смысле на его «идеи»?), и совсем иное — выходцы из народа, граждане России. Ибо они, даже зачисленные в комиссары, не могут не видеть того, что творится в стране, и как патриоты своей страны не могут мириться с тем «новым порядком», который им, в силу их «партийности» приходится теперь самим же и насаждать. С горечью, с болью душевной Никандр Рассветов говорит:

Люди с голоду бросились в бегство,
Кто в Сибирь, а кто в Туркестан,
И оскалилось людоедство
На сплошной недород у крестьян.
Их озлобили наши поборы,
И, считая весь мир за бедлам,
Они думают, что мы воры
Иль поблажку даем ворам.
Потому им и любы бандиты.
Что всосали в себя их гнев.
Нужно прямо сказать, открыто.
Что республика наша — блеф…

Даже сегодня, когда все здесь поведанное давно уже стало историей, невозможно читать этот страстный монолог без глубокого душевного волнения. Вспомните печально знаменитую продразверстку и так называемые рабочие продотряды. Наделенные неограниченными полномочиями, они до зернышка выгребали у российских хлебопашцев и без того скудные их запасы, так что не оставалось даже семян для посева. Вспомните, как в богатейшей сельскохозяйственной России, еще недавно считавшейся житницей Европы, разразился потом небывало страшный голод. Вспомните, как якобы для помощи голодающим изымались церковные ценности и исчезали неизвестно где, а указывающие на это священники тысячами обрекались на жестокую казнь. Вспомните, как на месте без суда и следствия чрезвычайные «тройки» ставили к стенке любого и каждого, заподозренного в неблагонадежности.
«Грабь награбленное!» — с ухмылкой «обронил в шутку» бандитский лозунг «великий пролетарский вождь» Ульянов-Ленин. И — «гениально» обосновал необходимость репрессий и расстрелов: «Террор — это средство убеждения».
«Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить, их надо уничтожить», — ставил «коммунистическую» задачу ленинский наместник во второй столице — Петрограде Г. Зиновьев (Евсей-Гершен Аронович Апфельбаум). Этот, не знавший удержу, палач и садист тонким бабьим голосом истерично вопил: «Мы прольем моря крови, и нет силы, которая бы нас остановила».
«Мы ограбили всю Россию, чтобы победить белых», — выхвалялся перед своим драгоценным дружком Карлом Радеком (Собельсоном) наркомвоенмор и «главковерх мировой революции» Лейба Бронштейн-Троцкий. В окружении многочисленной охраны разъезжал он в комфортабельном бронированном вагоне по истерзанной России и внушал своим единоутробным собратьям по устроенной им резне: «Наша задача сегодня — поставить свои головы на славянские шеи». И, стервенея от пролитой крови, приходил в садистское неистовство: «Если нужно будет срезать триста миллионов голов, мы, не задумываясь, срежем эти головы».
Невиданно жестокие злодеяния палачей России, когда русскую кровь и мозг интернационалистские банды ВЧК спускали в водосточные трубы, А. И. Солженицын назвал «великим замыслом канализации». В широко известном романе «Архипелаг ГУЛАГ» он заметил: «Это было в светлые 20-е годы, еще до всякого «культа личности», когда белая, желтая, черная и коричневая раса смотрела на нашу страну как на светоч свободы». Роман этот, как мы знаем, был создан уже более 50-ти лет спустя после тех кошмарных событий, и то, сколько пришлось пережить и перетерпеть автору, прежде чем его книга увидела свет. А представьте себе, какую смелость, какое мужество нужно было иметь Сергею Есенину, чтобы написать и обнародовать «Страну негодяев» в те, по определению И. Бунина, окаянные дни! Это поистине был подвиг былинного русского витязя, дерзновенно вышедшего на заведомо неравный поединок с оголтелей бандой Лейбы Бронштейна-Троцкого. И прежде всего, разумеется, с ним самим. Знал, прекрасно знал поэт, что его ждет, но — не отступил и не склонился, не стал молчать, не дрогнул. Создание и публикация «Страны негодяев» было для него делом всесторонне обдуманным и решенным, вопреки тому, что это был для него, по существу, вопрос жизни и смерти.
Поэт не просто обличал лицемерие и звериную сущность большевистских мани-лейб. Далеко не во всем разделяя взгляды бандита Номаха, то есть — анархиста Махно, от его лица он высказал главное в тех настроениях, что все больше и все сильнее проявлялись тогда в среде широких масс крестьянства, поднимающегося на борьбу против троцкистской установки на раскрестьянивание. Особенно отчетливо проявилось это в таком монологе:

У меня созрела мысль
О российском перевороте.
Лишь бы только мы крепко сошлись.
Как до этого в нашей работе.
Я не целюсь играть короля
И в правители тоже не лезу,
Но мне хочется погулять
И под порохом и под железом.
Мне хочется вызвать тех.
Что на Марксе жиреют, как янки…

Сказано, как видите, с такой определенностью, что дальше, кажется, и некуда. А меж тем сколько так называемых критиков и литературоведов на протяжении десятилетий словно бы не понимали, о чем тут речь, словно бы и вообще не видели этих в упор бьющих строк. Словно слепые и глухие, они занудно долдонили, да и ныне долдонят свое: это — об Америке. Полно, разуйте глаза, позовите Вия, чтобы он поднял веки: разве выше процитированный отрывок о каких-то там американских капиталистах? Да капиталисты как тогда, так и сегодня воротят нос от «великого основоположника». Недавно вон в печати проскользнуло, что его, «величайшего интернационалиста» даже в антисемиты произвели. За что? А за то, что еще в 1884 году этот «экономист и философ» писал:
«…еврей может относиться к государству только по-еврейски, т.е. относиться к государству как к чему-то чуждому, противопоставляя действительной национальности свою химерическую национальность, действительному закону — свой иллюзорный закон, считая себя вправе обособляться от человечества.. Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги… Деньги — это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога…»
Иными словами, ничего святого — кроме денег, кроме корысти. И если этой «химерической национальности» выгодно, то она и в антисемиты запишется, и одновременно — в марксисты, как это и происходило в правящей верхушке большевиков. Об этом более чем красноречиво говорят открываемые ныне архивные документы. Вот, в частности, хотя бы такой факт. В 1921 году, когда в России начались голод и мор, у Зиновьева (Апфельбаума), Каменева (Розенфельда), Радека (Собельсона) и у каждого из других «народных комиссаров», включая «железного» Феликса Дзержинского, в швейцарских банках лежало по несколько миллионов долларов. Зная это, К. Радека, к примеру, они в своем узком кругу с комиссарским гоготом называли — «Крадек». А. И. Солженицын в своем романе пишет, что у жены Я. Свердлова (Ешуа Соломона Мовшевича) Клавдии Новгородцевой хранился дома награбленный большевиками алмазно-бриллиантовый партийный фонд.
Черная нелюдь, составлявшая Политбюро, держала этот запас на случаи провала ее противозаконной власти. А тем временем эти «народные комиссары» распродавали еще за границей художественные ценности из музеев, сокровища из монастырей и храмов, дарили любовницам дорогие колье да окружали себя многочисленными телохранителями, нанятыми из латышей, китайцев и прочей, не знающей русского языка, денационализированной нечисти. Один из типичных представителей такого сброда выпукло выписан в «Стране негодяев». Это готовый ради денег на see авантюрист, желтокожий проходимец, «шанхайский китаец» Литза-Хун, один из вернейших холуев Лейбмана-Чекистова.
Да и псевдонимы, как в поэме Есенина, так и в самой жизни, тоже о многом говорят. Таковы уж повадки любого преступника — прятать свое подлинное лицо, скрываться под различными кличками и искать новых приключений там, где их еще не разоблачили. Но правды, как известно, не утаишь, и рано или поздно любой черной нелюди за свои черные дела придется предстать перед грозным и неподкупным судом народа. Понимая это, еще более определенно, чем Номах, высказывается Никандр Рассветов:

Дело совсем не в Номахе,
А в тех, что попали за борт.
Нашей веревки и плахи
Ни один не боится черт.
Страна негодует на нас.
В стране еще дикие нравы.
Здесь каждый Аким и Фанас
Бредит имперской славой.
Еще не изжит вопрос,
Кто ляжет в борьбе из нас.
Честолюбивый росс
Отчизны своей не продаст.
Интернациональный дух
Прет на его рожон.
Мужик если гневен не вслух,
То завтра придет с ножом…

Тут уж и вовсе каждая строка, каждое слово — напрямую. И смешно после читать о том, будто бы Есенин в образе комиссара Рассветова показал нам «страстного и убежденного коммуниста». Меж тем именно так трактует его облик профессор П. Ф. Юшин. И не в какой-нибудь газетной рецензии, а в учебнике «История русской советской литературы» (М., 1975), предназначенном для педвузов. Ну, а если на таких «высоконаучных» методических вывертах готовили будущих преподавателей литературы, то нетрудно представить, что они несли ученикам и студентам. Хотя, конечно, смотря что под «страстностью и убежденностью» понимать. И если «по-своему» поняли «Страну негодяев» многие наши есениноведы, утверждая, как, скажем, Е. Наумов, что в этой поэме Есенин «целиком на стороне комиссара Рассветова», то «по-своему» понял суть этого произведения и Л. Троцкий.
А вот тут-то, вне всяких сомнений, и надо искать ключ к разгадке трагедии в тайне гостиницы «Англетер».

• < Назад
• Вперёд >