Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58882963
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
26543
49490
205930
56530344
936785
1020655

Сегодня: Март 29, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

КАШИРИН С.И. Знаменосец российского хулиганства

PostDateIcon 29.09.2012 18:20  |  Печать
Рейтинг:   / 5
ПлохоОтлично 
Просмотров: 11135

 

«МЫ — ЗА ЕСЕНИНА!»

Над этой загадкой с того дня мучительно бьются любители и почитатели поэзии, профессиональные литераторы, юристы, историки, есениноведы, медики, графологи, экстрасенсы — словом, все, все, и нет в многомиллионной массе читателей человека, чье лицо не опечалилось бы и не просветлело при песенно-весеннем имени великого русского национального поэта. И как с первого часа его трагической кончины появились две версии, так и существуют доныне, хотя на тех, кто пытается вслух и печатно говорить о преднамеренном и злостном убийстве певца России, неизменно обрушивался и обрушивается неистовый шквал оскорблений, обвинений в погоне за сенсацией и подтасовке фактов. Вот только нужно с должной основательностью разобраться, кто же все-таки подтасовывал факты и зачем их пытаются подтасовывать сегодня. Ибо правда — всегда одна. Двух правд не бывает!
В феврале 1988 года в Калуге проходила встреча читателей с тогдашним главным редактором журнала «Огонек» В. Коротичем. Из зала ему был задан вопрос о том, как он смотрит на предложение писателя Василия Белова расследовать обстоятельства гибели Сергея Есенина. В.Коротич сказал:
— Вот Белов предложил мне опубликовать всю правду об убийстве Есенина. Оказывается, мы не только Христа распяли, но и Есенина убили! Не знаю, кто убил Есенина, документов об этом в редакции «Огонька» нет, а вот кто убил Твардовского, я знаю…
Уклонился, как видите, ушел от ответа, а в дальнейшем и вообще укатил в США, хотя до недавнего времени всячески эту страну «разоблачал» за ее хищническую и агрессивную сущность.
Тем не менее, по предложению патриотической литературной общественности во главе с известным русским писателем Василием Беловым и московским поэтом Иваном Лысцовым, комиссия по расследованию причин загадочной гибели Сергея Есенина была создана. Работала она долго и, надо полагать, с должной ответственностью. К сожалению, какой-либо информации о деятельности этой комиссии ни по телевидению, ни в нашей официальной периодике вроде бы и не было. И вот совершенно случайно мне в руки попала так называемая «газета духовной оппозиции» «Завтра» № 2 (58) за январь 1995 года. Тираж ее, конечно же, весьма скромен, по подписке она не идет, в розницу продается неизвестно где, да по нынешним «демократическо-рыночным» временам далеко не каждому и по карману, а вот именно из этой газеты я наконец-то (еще раз подчеркну — по чистой случайности!) узнал о результатах работы компетентной комиссии. И что же?
Статья большая — во всю полноформатную газетную полосу. Автор — популярный московский поэт Валентин Сорокин. Я читал многие его статьи о гибели Сергея Есенина во многих других газетах и журналах, и до сего времени он вполне убедительно, на фактах обосновывал версию об убийстве Есенина. А тут вдруг уже самим названием своей статьи как бы громко покаялся в прежних заблуждениях: «Прощание с мифами».
Громко? Броско? Нет, пожалуй, вернее будет сказать — не к месту высокопарно. Впрочем, о чем в статье речь? Да, как того и следовало ожидать, судя по заголовку, автор отказывается от ранее обнародованных материалов. Приведя полный список высокой комиссии с обозначением высоких титулов ее многочисленных членов, он известил «широкую читательскую общественность», что… все, хватит, дескать гадать невесть о чем, ибо…
Нет, лучше дадим слово самому автору. Вот его «резюме»:
«Ученые, специалисты не оспаривают вторжения в миг жизни, перед смертью поэта каких-то темных сил: может, кто-то зашел и оскорбил, может, и ударил, но не так, что данная возникшая «схватка» и есть причина смерти, и есть палаческая акция, унесшая жизнь великого человека. Мучайтесь, русские!..»
Мда! Так что же было-то, а? И это, о Боже милостивый, пишет один из авторитетных членов авторитетной комиссии? Недоумевая, продолжим все же цитату:
«Еще и еще говорю: фотография и маски, да, да, маски не доказывают — «убили», не доказывают. Если же, допустим, те, кто составлял акты, скрыли, не сфотографировали следы преступления на теле Есенина, то тогда мы всех и вся уличим? Тогда утюг — высший криминалист… Простимся с мифами».
Не тот предмет разговора, чтобы вступать в пререкания с уважаемым автором, членом уважаемой комиссии, и все же невольная реакция — порыв тем же непререкаемо размашистым слогом сказать: «Нет уж, извините, Милостивый Государь, не убедили!» Не случайно доктор медицинских наук, профессор, врач-патофизиолог и психолог Ф. А. Морохов и юрист, заслуженный работник МВД, следователь по особо важным делам Эд. Хлысталов, что. называется, не сговариваясь, в один голос заявили, что комиссия, несмотря на привлечение маститых ученых и криминалистов, работала, к сожалению, на низком профессиональном уровне, исследовала довольно ограниченный круг документов. Не мог не огорчить их и тот факт, что к работе комиссии были привлечены лишь сторонники одной версии — версии о самоубийстве поэта. А что касается самого В. Сорокина, то он, выходит, занял ту позицию, о которой недвусмысленно говорят: «и нашим — и вашим».
О себе скажу, что я всего лишь в данном случае — читатель, и мне трудно судить о спорах и выводах высококомпетентных специалистов. Читая и перечитывая подробно обозначенные В. Сорокиным впечатляющие многозначительные титулы членов комиссии, я уже готов согласиться с их требованием «проститься с мифами», но в душе вдруг опять шевелится проклятый червячок сомнения: не-е-ет, что-то тут не так! Почему? Да хотя бы потому, что если Есенина и не убили, то почему так настырно, так беспощадно хотели убить еще и саму память о нем? Почему?
И в душе уже не просто протест, а — гнев. Почему от меня — русского читателя, от миллионов русских школьников и студентов, от всей русской молодежи, от всего русского народа попытались скрыть и на десятилетия напрочь скрыли книги Есенина? Почему почти тридцать лет было запрещено издавать его сочинения? Почему тех, кто пытался раздобыть и украдкой прочесть есенинские стихи, преследовали по палаческой «политической» статье 58-1 — контрреволюция, словно они были невесть какими преступниками? Почему вслед за Есениным при некоторых загадочных обстоятельствах погибли и все те, кто хоть что-то знал или намеревался узнать о «тайне гостиницы «Англетер»?
Вспомним, спустя год после смерти Есенина на его могиле застрелилась Галина Бениславская. Она занимала должность секретаря в секретно-оперативном отделе ГПУ Агранова (Сорендзона), ведавшего делами и судьбами творческой интеллигенции и не исключается, что ей было поручено находиться при Есенине в качестве секретного осведомителя. Утверждали, что именно раскаяние в этом при запоздало проснувшейся любви и заставило ее впоследствии покончить с собой. Да еще, заметим, опять же с этакой сентиментально-показушной театральностью — «на могиле любимого». И, пожалуй, не случайно есть предположения о том, что ее, вынудив написать записку о самоубийстве, безжалостно убили, убрали, как многое знавшую свидетельницу.
Непонятно за что был арестован, да так и не вернулся домой, участковый надзиратель Н. Горбов, первым составивший милицейский акт о происшедшей в гостинице «Англетер» загадочной трагедии. Уж не потому ли, что в акте было не сказано главного, о чем он мог в дальнейшем рассказать?
Был репрессирован и не вернулся из мест заключения управляющий гостиницей В. Назаров. По свидетельству его жены он тоже знал о смерти Есенина нечто отличное от официально выдвинутой версии о самоубийстве.
Та же участь постигла врача-анатома профессора А. Г. Гиляревского, который писал акт судебно-медицинской экспертизы. В документе этом, как мы знаем, были сначала кем-то вымараны тушью несколько строк, затем кто-то оторвал от него половину и изодрал зачем-то в мелкие клочки. В конце 20-х вслед за профессором была репрессирована и погибла где-то в концлагерях и его жена.
Вскоре после медицинского освидетельствования убитого Есенина был «за злоупотребление алкоголем» уволен из органов, осужден и бесследно пропал агент уголовного розыска Ф. Иванов.
Был репрессирован и так же бесследно пропал и один из понятых, подписавший акт Н. Горбова писатель П. Медведев.
При загадочных обстоятельствах была зверски убита на своей квартире Зинаида Райх. Был в дальнейшем расстрелян и «уведший ее от Есенина» второй ее муж —Мейерхольд.
Во время одной из постоянных многочисленных поездок была удушена «случайно зацепившимся за колесо автомобиля развевающимся шарфом» А. Дункан.
На следующее утро после неосторожного заявления о том, что собирается написать правду о гибели Есенина, был найден повешенным журналист Г. Устинов.
Был репрессирован и затем расстрелян старший друг и учитель Есенина в поэзии замечательный русский поэт Николай Клюев, одним из последних приходивший в гостиницу «Англетер» поздним вечером 27 декабря.
По мнению профессора Ф. А. Морохова для закрепления официальной версии о самоубийстве Есенина так или иначе были устранены все наиболее осведомленные свидетели. Уж на что большевиствующим старался быть «пролетарский» поэт Василий Князев, проведший, как мы помним, ночь в морге рядом с погибшим Есениным, но и тот был расстрелян. Но если из так называемых пролетарских литераторов и прочих тогдашних литературных групп и группировок погибли единицы, то крестьянские поэты были в конце концов уничтожены все.
В годы гражданской войны шесть раз приговаривался к расстрелу и шесть раз чудом ускользавший от смерти был погублен разносторонне одаренный, самобытный поэт и прозаик, высокий и статный широкоплечий русский красавец Сергей Клычков. Из далекого украинского села Безгиново пришел в Москву, познакомился с Есениным и стал ему одним из самых верных друзей начинающий в ту пору талантливый поэт Иван Приблудный. Он тоже был расстрелян в годы незаконных репрессий.
Одного за другим черная нелюдь беспощадно погубила Петра Орешина, Евгения Соколова, Венедикта Марта, Василия Наседкина и многих, многих других поэтов, чьи имена и творчество, к великому сожалению, остаются пока малоизвестными нынешнему массовому читателю. Благодаря своему социальному и, скажем без обиняков, национальному опыту, эти «мужиковствующие» поэты быстрее «пролетарских» и всех иных, по существу, деклассированных и денационализированных литераторов осознали, куда влечет Россию диктаторский кровавый режим. Пимен Карпов еще в 1925 году на смерть Алексея Ганина написал:

От света замурованный дневного,
В когтях железных погибая сам,
Ты понимал, что племени родного
Нельзя отдать на растерзанье псам…

Глубокий, проницательный взгляд на происходящие события, глубокое проникновение в их суть. А в стихотворении «История дурака», написанном в тот же год, Пимен Карпов выразил свое отношение к репрессиям и расстрелам еще более определенно: Глупцы с тобой «ура» кричали. Чекисты с русских скальпы драли…
Не мог молчать, видя трагедию родного народа. За что, разумеется, и поплатился В раздумьях о тех гонениях и бедах, которые обрушились на него и на других крестьянских поэтов, своему другу библиофилу П. А. Малышеву он, негодуя, писал: «… черт возьми, ведь я же в собственном государстве, живу на родной земле, каждую пядь которой отстаивали мои предки, чьи могилы безмолвно свидетельствуют об этом, — я русский писатель, сделавший вклад в сокровищницу русской культуры, —    чего же мне бояться?..»
Его книга «Пламень» была конфискована цензурой и почти полностью уничтожена. Его перу принадлежат также книги «Говор зорь», «Звезды», «Трубный голос», «Верхом на солнце», «Русский ковчег» и другие, но талантливый русский поэт и прозаик был репрессирован, и до 1956 года ни одной его строчки в печати больше не появлялось.
В гордом ряду возвысивших голос протеста против душителей свободы слова, против антинародного режима, и беспощадно этим режимом погубленных следует с благодарным почтением вспомнить крестьянина из деревни Панкратовка Пензенской губернии поэта Григория Никитина и крестьянина из местечка Барановичи Минской губернии поэта Евгения Заугольникова, братьев из города Жиздры молодых поэтов Петра и Николая Чекрыгиных, сына сельского священника из Тверской губернии Виктора Дворяшина, крестьянина из села Обуховка Нижегородской губернии Александра Потеряхина и крестьянина из Черниговской губернии Тимофея Сахно, бывшего дворянина юриста Михаила Кроткова и многих, многих других русских литераторов. Они — как их иногда и ныне называют — «деревенщики, почвенники» — хорошо понимали, что землю, на которой рождаются, не выбирают, как не выбирают мать, и что Родину, как и родную мать, грешно оставлять в беде. Настоящий поэт приходит для одного и только для одного: чтобы не умирал его народ, и поэтому обязан во всем разделить его судьбу.
Горько писать — в горле ком! — они и разделили. И даже сестры Сергея Есенина — Шура и Катя, и даже его старенькая, убитая горем мама Татьяна Федоровна
вынуждены были через определенный срок отмечаться в органах — как подозреваемые в неблагонадежности поднадзорные!
Что, кроме проклятья можно высказать в адрес той черной нелюди, которая додумалась до такого иезуитства и дошла до такой низости!
А потом был расстрелян даже мало помнящий отца сын Есенина и Анны Изрядновой — ни в чем не виноватый молодой красноармеец Георгий Есенин — Юра. Его призвали в армию, и затем он тоже «пропал бесследно». Анна Романовна Изряднова от кого-то услышала, что сын за что-то арестован, но так и не узнала, за что же злодейская пуля прожгла его юное сердце.
Говоря об этом, не могу не вспомнить еще вот о чем.
12 декабря 1923 года в «Правде» под броским заголовком «Суд над поэтами» была дана следующая информация: «В понедельник, 10 декабря, в Доме Печати пол председательством тов. Новицкого состоялся товарищеский суд по делу 4 поэтов: С. Есенина, П. Орешина, С. Клычкова и Ганина, обвиненных тов. Л. Сосновским в черносотенных и антисемитских выходках». Чудовищные оскорбления и яростная травля переросли затем в открытые призывы к расправе, и все — мы теперь знаем — все эти русские поэты были уничтожены.
24 мая 1935 года та же «Правда» сообщила, что сибирский поэт Павел Васильев «избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками…»
Даты публикаций — разные, отстоящие одна от другой более чем на десятилетие, а обвинения шаблонно однотипные, и последствия — одни: самобытный русский поэт Павел Васильев тоже был расстрелян. Инспирировал печатный донос и организовал расправу над очередным «антисемитом» редактор «Правды» Лев Мехлис.
Неправда, что нам ничего неизвестно о палачах и потому можно валить все на одного «усатого тирана» Сталина. Многое, очень многое уже известно. Недавно, скажем, обнародованы злобные, клеветнические, заведомо ложные доносы на талантливых русских поэтов Бориса Корнилова и Николая Заболоцкого, написанные в виде «внутренних рецензий» на их творчество критиком Н. Люсичевским. Эти наветы были явно рассчитаны на их уничтожение, что и было достигнуто. Борис Корнилов был расстрелян, Николай Заболоцкий годы и годы томился в концентрационных лагерях, в ссылке.
Нельзя, неправомерно не вспомнить и о загадочном самоубийстве «горлана-главаря», по определению вождя, «талантливейшего поэта эпохи» Владимира Маяковского. При всей его р-революционности не выдержал и не уцелел.
Господи! Да всех имен затравленных, замученных, «растерзанных псами» мы пока что все-таки еще не знаем. Так что теперь-то я понимаю, почему дожившие до 60-70-х годов поэты, современники Есенина, с которыми мне довелось встречаться и беседовать, всячески от моих расспросов уклонялись. Вспоминая А. И. Солженицына, вслед за ним лишь горько вздохнешь: «Россию оледенила эра казней». Еще как оледенила — до немоты! Такое было время, что при всей твоей русской открытости не перед каждым знакомым распахнешь душу. Вот и помалкивали. А черная нелюдь в сладострастном удовлетворении потирала руки: а-а, поняли, с кем имеете дело?! Кто не с нами — тот против нас. То-то. В две шеренги и — замри. А пикнешь — так мигом успокоим. А на ваше место — своих. Вон их уже сколько, во главе с Бедным Демьяном «толпою жадною стоящих у трона», то бишь — у нашей коммунистической кормушки. И погодите немного — у, то ли еще будет! Ибо — или язык за зубами, или зубы на полку. Так-то. У нас — партийная литература, а не какая-то там частная лавочка.
Под «мудрым руководством», проще говоря, — на коротком поводке с надежным идеологическим намордником, свои, то бишь эти… как их… «наши» хорошо слаженным хором забубнили, заголосили, затараторили: «Ур-ря-а!.. Да здравствует!.. Народ — вперед!.». «Вышли мы все из народа». Не подчеркивалось, разумеется, из какого такого народа. А зачем? Посвященным все и так ясно, а остальным и ни к чему. Вон кто-то сдуру, по старой привычке разглагольствовать обо всем, что взбредет на ум, вякнул про «русские традиции в литературе», как тут же со страниц Центрального партийного органа, лукаво названного «Правдой», главный литераторствующий чекист гаркнул: «Диктатура, где твой хлыст!» И — ша. Это когда-то в стародавние ветхозаветные времена у Ярослава или Святослава — черт их с ихними славянскими именами разберет! — словом, у какого-то русского князя, прозванного, видите ли, Мудрым, была «Русская правда». А теперь — просто «Правда». Наша!.. И пошло. Кажется, как по маслу, пошло. В первых рядах, неважно, под псевдонимом или без, все равно не разберешь, — передовой, задорный р-революционный «комсомольский» барабанщик А. Безыменский. Вон какие стишата шпарит, вон какую поэму сварганил о «железном Феликсе» — пальчики оближешь. А Боря Пастернак? У-у, поэма за поэмой. Да какие! «Девятьсот пятый год». Следом — «Лейтенант Шмидт». Следом, пожалуйста, М. Светлов — «Гренада», «Маленький барабанщик». Понимать надо, маленький, но — тоже барабанщик. Из той же новой — «комсомольской плеяды» И. Уткин, А. Жаров. Последний даже совсем по-деревенски своей «Гармонью» в усладу сельским активистам подсюсюкнул: «Гармонь, гармонь! Родимая сторонка! Поэзия российских деревень!..»
А сколько разномастных подпевал калибром помельче?! Угодливо повиливая хвостиками, эти доморощенные мани-лейбы подвизгивают, подскуливают, подвывают скороговоркой и нараспев, как с пулеметных тачанок сыплют, строчат ямбами и хореями по умам, по сердцам, по душам оглушенных, ошеломленных, сбитых с толку русских читателей. Послушаешь — а что, ничего вроде. «Талант? Божий дар? Вдохновение? — вскидывается помолодевший рядом с третьей юной женой «золотой дитенок партии» Н. Бухарин. И, сам дивясь собственной «гениальной» наглости, в экстазе возглашает: — Чепуха! Мы будем «штамповать» не «мужиковствующих», а «наших» поэтов десятками, сотнями, тысячами». Так что — читайте. Декламируйте. Пойте. Что, не желаете? А ну — к стенке! Запевай «Легко на сердце от песни веселой» или…
И вдруг…

Что такое?
«Кто там шагает правой?!»

Ну до чего же твердолобый, до чего невозможный этот «мужиковствуюший» народ! Ты ему про Фому, а он — про Ерему. Это до чего же втихомолку дошло — есенинщина!
В наше время — я специально проверял, выступая во многих аудиториях перед читателями, беседуя со школьниками и студентами, курсантами военных училищ и солдатами, — никто уже не знает и не может объяснить, что же это такое —есенинщина. А тогда, во второй половине двадцатых годов, в нашей стране произошло явление, какого не знала история русской и, без преувеличения, — всей мировой литературы. Есенина уже два года не было в живых. Подло радуясь его ранней гибели, Троцкий уже в некрологе сорвался на аля-шекспировский фальцет: «Умер поэт. Да здравствует поэзия!» Вскоре в так называемых «Злых заметках» палачу России гнусно подтявкнул Бухарин, безапелляционно заявив, что, дескать, рязанский мужичок повесился от «душевной пустоты». Иначе говоря, два этих литераторствующих вождя попытались убить Есенина вторично. И вдруг…
И вдруг, вопреки их злодейским надеждам, из самых низов, из самых, что называется, народных глубин поднялась такая могучая, такая искренняя волна сострадания и почтения к погибшему поэту, что у черной нелюди от страха перехватило дыхание. До боли сердечной, до самозабвения влюбленный в Россию, ее великий певец сумел затронуть в русских сердцах нечто столь сокровенное, что вся Россия всколыхнулась и ответила ему всенародной — без всякой фигуральности — именно всенародной, доподлинно всенародной любовью.
У каждого народа есть свой художественный гений, в самом духовном облике которого воплощены наиболее глубокие особенности духа народа, его породившего. Но тут было и нечто и того глубже, и перед лицом есенинской поэзии ее толкователи как бы теряли все критерии, в недоумении застывая перед неким необъяснимым пластом поэтической реальности. Лирика Есенина — это контакт с сокрытым миром изначальных качеств русской души, можно сказать, с подсознанием, ибо она сводила с ума — почти в буквальном смысле слова! — многих читателей.
Явление это, которое иначе как феноменальным и не назовешь, было названо упадочным, затем намеренно, путем тотального диктата, предано забвению и потому осталось мало изученным. Горько, разумеется, читать, что в условиях уродливого антинародного режима оно принимало порой и крайне уродливые формы, когда молодые и совсем еще юные люди, не видя выхода, в надрыве кидались из крайности в крайность, вплоть до самоубийств. Тем не менее, если брать все случившееся во всей совокупности его составляющих, то тут есть над чем глубоко поразмыслить не только литературоведам и поэтам, но и философам, и психологам, и социологам. Это был, по существу, невиданный дотоле и небывалый по размаху протест против тиранической власти, захваченной в стране меж-над-национальной правящей верхушкой. И «пролетарские» вожди прекрасно это поняли. Поэтому и кинулись душить «есенинщину» в самом начале, пока это всероссийское движение не приняло организованных и более радикальных форм.
«Чем захватывает молодежь Есенин? Почему среди нашей молодежи есть кружки «есенинских вдов»? Почему у комсомольца частенько под «Спутником коммуниста» лежит книжечка стихов Есенина?» — испуганно вопрошал «идеологический» вождь Бухарин. И призывал дать «хорошенький залп по есенинщине». Залпы, разумеется, следовали один за другим, но движение ширилось, росло, набирало силы. Не только в селах, но и в городах, не только среди крестьянской, но и среди рабочей молодежи, среди школьников, студенчества, интеллигенции — среди всех слоев русского общества создавались есенинские кружки, программы которых все чаще и чаще выходили далеко за рамки изучения поэтического творчества.
«Тот хорошенький залп по есенинщине, который рекомендовал дать Бухарин с очень большим запозданием, этот залп нужно было дать в 1923 году, если не раньше», — с тревогой говорил Лейба Сосновский, признавая тем самым, что есенинщина началась еще при живом Есенине, задолго до его гибели, а теперь лавинообразно набирала мощь. «Я видел, товарищи, приехавшего из Орехова-Зуево редактора тамошней газеты, — продолжает Сосновский. — Оказывается, там на некоторых фабриках, в том числе и на Дулевской фарфоровой имени «Правды», — в комсомоле наряду с официальным бюро, есть и «бузбюро» — от слова «бузить» — из  восторженных  есенинцев  и  есенинок,  которые ставят задачей срывать
организационную работу комсомола!»
Не-е-ет, это уже не просто чтение стихов да рассуждения о рифмоплетстве. Тут нечто гораздо серьезнее и — опаснее. Сегодня «бузят» на фабриках и срывают работу комсомола, а завтра поднимут такую «бузу» по всей стране, что пойдет под хвост и вся «организаторская работа многомудрой ленинской партии»! И уж кто-кто, а прожженные партийные политиканы сразу учуяли, какой «бузой» может разрядиться и без того накаленная общественная атмосфера по всей матушке-России. В Москве, в Коммунистической академии — мозговом центре большевиков было срочно собрано нечто вроде конференции или даже самого настоящего съезда, который для маскировки назвали дискуссией, а тему сформулировали так: «Упадочное настроение среди молодежи. Есенинщина».
Надо отдать должное — темнить черная нелюдь умеет. Ведь вот вам пример — и тут вывернулись наизнанку. Наблюдался, по существу, небывалый подъем, так сказать, рост творческой и, если хотите, политической активности во всех слоях населения, а вместо этого — «упадочное настроение среди молодежи». И продолжалась «дискуссия» ни мало ни много — двадцать дней: с 13 февраля по 5 марта 1927 года. Право, так долго не работали даже иные партийные съезды. Так что уже одно это свидетельствует о том, насколько серьезно большевики встревожились перед лицом есенинщины.
Главным докладчиком был «народный» комиссар просвещения Луначарский, чей псевдоним происходил, надо полагать, от лирических «чар луны». В прениях выступали Карл Радек, Лейба Сосновский, Преображенский, Вяч. Полонский, Кнорин, Фриче, Нусинов, Вл. Ермилов, и многие, многие другие. Все прекрасно понимали, что молодежь — это наиболее чуткая и наиболее максималистски настроенная часть общества. Она, может, еще до конца и не осознала, что в действительности происходит в стране, но если осознает, то неизбежен социальный взрыв.
«Есенинщина, — говорил Карл Радек, — это маленький, случайный кусочек великого — социального и политического — вопроса». «Молодежь-то увлекается Есениным не потому, что он был алкоголиком! — догадывался Вяч. Полонский. — Ведь то поветрие, которое мы наблюдаем среди молодежи, было вызвано громадной силой поэзии Есенина». Но если эти литературные чекисты еще пытались хоть как-то словчить, схитрить, боясь посмотреть правде в глаза, то Лейба Сосновский ярости не скрывал. Он «информировал» собравшихся, что сотрудник «Правды» ездил в Орехово-Зуево разбираться с положением дел, лично разговаривал с комсомольцами и комсомолками, но те смело заявили: «Мы — за Есенина. Мы считаем его нашим учителем». И к каким бы уловкам ни прибегал партийный журналист, в ответ слышалось одно: «Вы нас не переубедите!»
Такого рода «тревожные явления» среди сельской и рабочей молодежи происходили повсеместно. «Мы — за Есенина!» — слышалось отовсюду. Но если за Есенина, то — против кого? И опять в ответ не менее решительное: «Мы — за Есенина, значит — за Россию!» Есенина называли кулацким поэтом, на него продолжали вешать клеветнические ярлыки, его стихи на все лады поносила официальная критика, а молодежь гневно бросала ей в лицо: «Есенин — великий русский поэт! Оплевывать Есенина — значит сплевывать Россию!..»
И если не забывать, какую роль во всей жизни страны играли тогда чекисты, то нетрудно догадаться, какие на московской «дискуссии» были выработаны рекомендации и какие последовали практические меры. Ведь именно после этого под флагом борьбы с есенинщиной комиссарским повелением Луначарского поэзия Есенина была на десятилетия отторгнута от народа. Не подлежит сомнению, что гениальный поэт глубже, перспективнее и прозорливее, чем другие, видел и понимал, куда влекут горячо любимую им Россию ее новые правители в лице Лейбы Бронштейна (Троцкого) и крепко спаянной вокруг него черной нелюди. Поэтому и был наложен строжайший запрет и на изучение его творчества, и даже на упоминание его светлого имени.
Вообще вопросом разгрома есенинских кружков и причинами якобы наблюдавшихся тогда массовых самоубийств есенинцев и есенинок следовало бы заняться не столько литературоведам, сколько юристам, ибо, на мой взгляд, в глубине этого явления могли лежать иезуитски изощренные провокаторские действия засылавшихся в юношескую среду агентов. Известно же, что тогда в ЧК вербовали людей, обладающих даром внушения, гипнотизеров и прочих «специалистов» такого рода. Ведь русские люди того времени — это почти на все сто процентов христиане, а для любого христианина самоубийство — тягчайший грех. Как же мы могли так легко поверить тому, что после смерти Есенина по всей стране «прокатилась небывалая волна массовых самоубийств».
Можно, конечно, предположить, что жесточайшими репрессиями и красным террором, по сути дела — безудержным геноцидом народ был доведен до такой степени отчаяния, что лучше уж и вправду умереть, чем в немыслимо тяжких условиях продолжать жить дальше. Но против смерти у любого человека, особенно — у молодого, юного восстает все его существо, движимое инстинктом самосохранения. А мы как-то легко все взяли и продолжаем брать на веру. Воистину, бесконечная доверчивость — ахиллесова пята русского народа, чем пользовались и продолжают пользоваться его тайные и явные враги. Особенно — тайные.
А Есенин? Глубоко знавший, читавший наизусть Библию и Евангелие, а также множество молитв, набожный с детства, так ли уж быстро стал он убежденным атеистом, чтобы забыть, что самоубийство противно Богу, что самоубийц запрещается даже хоронить вместе со всеми на кладбище? Ведь он сам признался в одном из стихотворений:

Стыдно мне, что я в Бога не верил,
Горько мне, что не верю теперь…

Значит, вера в нем оставалась, жила. И не случайно же в другом стихотворении он сказал еще более категорично:

Я с собой не покончу, Иди к чертям!..

Нет, думается, прав, глубоко прав профессор Ф. А. Морохов, который считает, что надо еще разобраться, кем и чьей кровью написано пресловутое «предсмертное» стихотворение, ставшее чуть ли не магическим в дальнейшем ряду самоубийств в годы есенинщины. Не кроется ли за всей этой «мистикой» чей-то вполне земной злодейский замысел, планомерно воплощенный черной нелюдью в ужасающую реальность?! Ибо слишком уж странной выглядит вся эта «странность» в последовательном ряду неисчислимых «странностей», идущих в подозрительно логическом направлении, которое иначе как геноцидом и не назовешь.
Неоднократно приходилось слышать, что едва ли не главной причиной есенинщины была широко известная, редчайшая в своем роде черта русского характера — способность принимать чужую боль, чужое страдание как свои, способность жалеть всех обездоленных, горемычных, страдающих — вплоть до закоренелых преступников. Очень бы хотелось поверить в это, но вспомним: современнику Есенина — поэту Мандельштаму тоже горькая выпала судьба в годы незаконных репрессий и жизнь его оборвалась в муках, однако, что ни говори, «мандельштамовщины» не было. Немало, можно предполагать, выпало мучений расстрелянному в те же годы Вольфу Эрлиху. Однако «эрлиховщины» тоже не было. А Борис Пастернак? А Иосиф Бродский? И тот и другой подверглись гонениям. И тот и другой были поставлены перед необходимостью покинуть страну, гражданами которой стали с рождения. Но ведь за всеми превратностями и ударами со стороны правящего режима вон какое последовало признание — Нобелевская премия! Это ли не свидетельство незаурядности их поэтического таланта и общественной значимости их творчества. Однако ни «пастернаковщины», ни «бродщины» тоже не было и вроде не ожидается.
Оговорюсь, размышляя об этом, что я ничуть не хочу хоть как-то умалить их поэтическую значимость. Признаюсь, что мне и самому кое-что в их творениях нравится. Но — не больше. А вот чтобы сказать, что они явились властителями дум, каким должен быть настоящий поэт и каким, вне сомнения, был и есть Сергей Есенин, этого, по-моему, утверждать не станет никто. А что до всяких там великих премий, то их пока что выдают все же не путем всенародного референдума.
Понимаю, не миновать мне в данном случае упреков в нарочитом подборе имен и, конечно же, в антисемитизме. Приходилось слышать такие обвинения, когда я говорил об этом, выступая перед читателями. Было такое однажды и во Дворце культуры известного Кировского завода в Санкт-Петербурге, и, скажем, в зале библиотеки Кисловодского военного санатория, и даже в строевых армейских частях. Приходилось обращаться за поддержкой, так сказать, к самому Есенину. Когда ему навесили ярлык антисемита, он недоуменно говорил: «Ну какой я антисемит? Я такой же — антигрузин». И еще, добавлял я от себя, что тогда уж лучше каждого русского называть антитатарином и антимонголом, поскольку Россия около трех веков находилась под татаро-монгольским игом. Но ведь в русском народе ни антитатаризма, ни антимонгольства, ни всяких прочих «анти-измов» такого рода нет и в помине. Разве не так? Зачем же нам навязывать антисемитизм? Не могу в этой связи еще раз не вспомнить А. И. Солженицына, который назвал положение русского народа после революции и до Великой Отечественной войны «всесоюзной каторгой», а ощущение, которое тогда испытывали русские люди — подобным ощущению при татаро-монгольском иге. Касаясь в данном аспекте пресловутого еврейского вопроса, Александр Исаевич мудро заметил: «Дело каждого человека рассказывать о своей вине, и дело каждой нации рассказывать о своем участии в грехах. И потому, если здесь было повышенное участие евреев, то я думаю, что сами евреи напишут об этом, и правильно сделают».
И еще, пожалуй, уместно будет привести суждение голландского посла в Петрограде Удендайка, который в 1918 году писал: «Большевизм организован и осуществляется евреями, не имеющими национальности, единственной целью которых является разрушение существующего порядка для собственной выгоды». Вот! А разве не писал об этом и Есенин? Вспомните о «подлецах всех стран», которые «на Марксе жиреют, как янки». А его — в антисемиты!
Нет, господа-товарищи меж-над-национальные провокаторы, не хватит ли? Как теперь любят говорить, даже ежу понятно, что одно дело — просто бедный еврей, и совсем другое — сионист, троцкист, масон и прочая нелюдь. И сказать, уподобясь Хаиму Вейцману, что все евреи — русофобы, не поворачивается язык. Уж такими мы, русские, рождены. А черной нелюдью на Руси издревле называли и называют «дурной народ» (смотрите Вл. Даля), называли, разумеется, не за цвет глаз, волос или кожи, а за дурные, злые, подлые и потому, значит, черные дела.
Есенина черная нелюдь погубила, есенинщину, то есть саму память о нем, на какое-то время вроде бы приглушила, надеясь, что со временем уничтожит ее совсем. Но, видимо, недаром, вспоминая это слово, вспоминаешь весьма созвучное — пугачевщина. И еще — партизанщина. Именно она — эта есенинщина-пугачевщина-партизанщина, вынужденная в годы владычества черной нелюди уйти в глухие дебри конспирации, и не забыла, и отстояла, и спасла от вечного забвения и светлое имя великого певца России, и его гениальную поэзию.
К сожалению, и сегодня есть силы, препятствующие установлению правды в противоборстве двух версий о трагической гибели поэта, есть вместе с тем и попытки умалить значение его творческого наследия. В книге «13 уголовных дел Сергея Есенина» Эд. Хлысталов отмечает:
«После первой моей публикации о сомнениях по поводу самоубийства Есенина, на меня обрушился шквал оскорблении, обвинений в погоне за сенсацией, подтасовке материалов. Когда же появились новые доказательства в насильственной смерти поэта, Союз писателей СССР организовал даже комиссию по расследованию причин его гибели. Несмотря на привлечение маститых ученых и криминалистов, к сожалению, она работала на низком профессиональном уровне, исследовав довольно ограниченный круг документов».
Об этом же пишет и профессор Ф. А. Морохов. По его словам, сейчас уже совершенно очевидно, что Есенин был убит. Однако появление убедительно показывающих это публикаций вызвало лишь новый яростный всплеск возражений и нападок со стороны тех, кто давно и упорно держится официальной, и потому более широко известной версии о том, будто бы Есенин повесился. Так что трагедия эта, как отмечает Ф. А. Морохов, остается полностью не раскрытой и по сей день, мало того — все больше; запутывается, а память о поэте извращается.
А поэт Иван Лысцов погиб. Автор более двадцати поэтических сборников, он был в том возрасте, который принято считать творчески зрелым, и ему бы жить да жить, как вдруг в один из недобрых дней 1994 года его нашли убитым неподалеку от могилы Сергея Есенина, на Ваганьковском кладбище. Точная дата и причина гибели остались неустановленными. Судя по страшной ране на затылке, убийца нанес жестокий удар, трусливо и подло подкравшись сзади, после чего успел замести следы и скрыться. Понятно лишь, что это бандитское нападение было совершено не ради грабежа: ни документов, ни денег в карманах не тронули. Да и какие там деньги, если в смутное «демократически-рыночное» время поэт, как и все ограбленные честные труженики, еле-еле сводил концы с концами. Красавец с ржаным чубом, ниспадавшим на высокий лоб, весь, что называется, с головы до пят русский, он тяжело переживал распад нашего великого государства и говорил об этом во всеуслышание.
А в своей книге «Убийство Есенина» он писал: «Насущная необходимость сказать всю правду о физическом уничтожении Сергея Есенина врагами России, ненавистниками русского народа, его государственности и культуры стала вопросом нашей собственной жизни и смерти». И — далее: «В целях нашего всеобщего прозрения, а также для гарантии начавшегося национального возрождения нам просто необходима вся правда о злодейском убийстве великого русского поэта».
Книгу эту ему с большим трудом удалось издать лишь за счет своих скромных сбережений. Нынешний «плюралистический» книготорг она, как того и следовало ожидать, «не заинтересовала». Известное дело, русского духа там сейчас, как говорится, и на нюх не выносят, ибо книжный рынок «стихийно» наводнен заграничными бестселлерами и порнографией. Но мужественный борец за правду не отступил, начал распространять свою книгу сам. Не за это ли с ним и расправились?
Борьба за Есенина продолжается. А борьба за Есенина — это борьба за Россию, как правильно сказал Иван Лысцов, за ее начавшееся национальное возрождение, за пробуждение русского национального самосознания, и в этой борьбе недруги России не брезгуют никакими средствами. Даже физической расправой. И сколько погибло замечательных русских людей уже за годы так называемой перестройки и «демократических» реформ.
Погиб автор книги «Вторжение без оружия» Владимир Бегун. Убит видный ученый, председатель Комитета советской общественности против установления дипломатических отношений с Израилем Евгений Евсеев. Жестоко зарезан лидер казачьего движения на Тереке А. Подколзин. Повешен «неизвестными» председатель Союза за национально-пропорциональное представительство Константин Осташвили-Смирнов.
Как недавно рассказала по телевидению Федосеева-Шукшина, не умер, а был жестоко убит известный кинорежиссер и замечательный русский писатель Василий Шукшин.
Во время командировки в Нижневартовск утром 20 мая 1991 года был в гостиничном номере найден мертвым публицист Анатолий Кузьмич Цикунов, писавший под псевдонимом А. Кузьмич.
Во время очередного своего выступления в петербургском Дворце спорта «Юбилейный» выстрелом из нагана застрелен талантливый поэт и композитор певец Игорь Тальков, посвятивший свой самобытный песенный дар святому для него делу возрождения любимой России. Убийца скрылся в Израиле.
Скорбный этот список можно продолжать и продолжать. Гибнут русские юноши и мужчины, солдаты и офицеры, певцы и поэты — цвет нации, ее золотой генофонд. Гибнут от рук террористов, от пуль явных и тайных врагов, на видимом и невидимом фронтах льется русская кровь. И первыми вновь и вновь гибнут лучшие из лучших.
А какую антиесенинскую шумиху, какой шабаш против попыток патриотов установить правду о гибели Есенина развязали в преддверии 100-летнего юбилея со дня рождения поэта так называемые демократические средства массовой информации! Спешно переизданы «Злые заметки» Бухарина, «Роман без вранья» Мариенгофа. В периодике опять, как по команде, воскрешаются лживые легенды и клевета двадцатых и более поздних лет. Этот поток «литературоведческого» крохоборства играет роль новоявленного коллективного Сальери. Бесстыдно шельмуя, великого русского поэта пытаются убить в третий раз. Черная нелюдь вновь и вновь вопит: ага, вы посмотрите, вы видите, какой он на самом деле — этот общий ваш любимец! И уже заранее торжествует: ну уж теперь-то развенчали, доказали, заставили наконец-то забыть. А Есенина, несмотря ни на что помнят. А Есенина, несмотря ни на что почитают. А Есенина — любят! А Есенина — читают! А Есенина — поют!
Да как поют! Услышишь — и вздрогнет, и встрепенется, и защемит от неизъяснимой нежности ко всему живому твое ретивое, и поднимется вдруг из самых потаенных глубин души чувство пронзительной любви и к родным, и к совершенно чужим тебе людям, но более всего — ко всему тому, что с незапамятных времен зовется Святой Русью и матушкой-Россией. И — аж спазм в горле, и на глазах — синий-синий туман от непрошенной горючей слезы.
Ну кто еще так по-русски скажет тебе о самом-самом сокровенном твоем?
Никто!
Ибо в песенной силе своей он воплотил самую-самую русскую душу свою и неиссякаемую богатырскую мощь своего родного русского народа.
Вон даже один из маститых, пылко возмечтавший о Нобелевской премии и потому с трусливо поджатым хвостом ушмыгнувший во избежание каких-либо помех в сибирские кусты, и тот, включив однажды радио, не удержался, молодцевато приосанился, плюнул на всех мани-лейб и залихватски тряхнул стариной:
— Шапки долой, Россия, Есенина поют!
И поверилось: не до конца еще запакостил свою какую-никакую русскую совесть, авось — образумится. Ибо, как сказал великий Николай Гоголь, и «у последнего подлюки, какой он ни есть, хоть весь он изваляется в саже и поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства, и проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши горько жизнь свою, готовый муками искупить позорное свое дело».
И да поможет ему и всем таким, как он, Сергей Есенин! Ибо Есенину, как с изумлением отметил один из русских писателей-эмигрантов Георгий Иванов, удалось то, что не удавалось никому из живых. «Из могилы он объединяет русских людей звуком русской песни, где сознание общей вины и общего братства сливаются в общую надежду на освобождение».
А это нам, русским, сегодня необходимо, как никогда. Заглушенный шумом и пальбой массовых расстрелов в той перманентной вакханалии, что учинила черная нелюдь, поэтический голос Есенина был неуслышанным вовремя набатом, но набат этот достиг нашего слуха, и мы не можем, не имеем права оставаться глухонемыми. Ибо национальная память и национальное самосознание немыслимы, невозможны без национальной гордости. Вспомните Ленина: «О национальной гордости великороссов». Видел, понимал «пролетарский» вождь, в чем сила великого русского народа. Понимал и учитывай.
А Сталин? В так называемые перестроечно-демократические годы редактируемый В. Коротичем журнал «Огонек» не без оснований назвали «желтым». И вот что писал в этом «желтом огоньке» Лев Копелев:
«В 1943 году то ли на февральском, то ли на июльском пленуме ЦК Стали сказал (привожу его слова, как они были записаны членом Военного Совета фронта, который прочел их на собрании работников Политуправления без каких-либо комментариев): «Необходимо опять заняться проклятым вопросом, которым я занимался всю жизнь, но не могу сказать, что мы всегда его правильно решали. Это проклятый национальный вопрос… Некоторые товарищи еще недопонимают, что главная сила в нашей стране великая великорусская нация, а это надо понимать!..»
Комментарии, действительно, не нужны. Потому-то и злопыхает, потому-то и лезет из кожи вон армия сегодняшних Сальери, изо всех сил тужась не допустить пробуждения нашего национального самосознания, нашего объединения, нашего братания. Им много, конечно, удалось. Расколота, раздроблена, разорвана на куски Великая Россия, не по-русски именуемая в течение нескольких десятилетий аббревиатурой СССР. Расколот, раздроблен разогнанный по дальнему и так называемому «ближнему» зарубежью великий русский народ. На малочисленные партии и партийки расколото, раздроблено русское общество. Это, по сути, и не партийки даже, а так — мелкие кружки. А отдельные малочисленные кружки и «решить легче, и уничтожать проще. Опыт на сей счет у черной нелюди огромный. И она не пощадит, будет дробить, стравливать одних с другими, чтобы те — свои своих! — добили, уничтожили то, что еще хоть как-то пытается сопротивляться. Это для Есенина Россия — Родина, Отечество, Святая Русь, а для черных вурдалаков — «эта страна», территория, регионы, зоны. Вот почему неугоден, неприемлем для них и великий русский национальный поэт. Ведь он был и остается знаменосцем борьбы русского народа за свою самостоятельность, за свою свободу и независимость.
Весьма характерно, что за нами не признают уже даже права быть самостоятельным народом, именуя подброшенным откровенными русоненавистниками термином — «русскоязычное население» (то есть — безродное, безнациональное быдло, у которого если что и осталось общего, то всего лишь язык). Но, несмотря на невероятно мощное противодействие, возвращение национальной памяти и национального самосознания не остановить. Русские люди хотят осмыслить прошлое, чтобы ответить на вопросы, что же это с нами было и куда нас ведут.
Убийство Есенина — преступление. Но потому-то и страшно черной нелюди признать факт убийства, что таких преступлений были миллионы. А если так, а если преступлений были миллионы и если совершены они не в далекую пору «мрачного» средневековья, а в XX веке, по существу — на памяти ныне живущих поколении, и не в результате иноземного нашествия, то надо же в конце концов ответить: кто виноват и что виновато?! Так называемый демократический плюрализм хотел бы весь красный геноцид свести и ограничить лишь периодом «сталинщины», но ведь даже самым закоренелым меж-над-националистам здравая логика подсказывает, что ложь не может быть долговечной. Истина рано или поздно обретет свои права.
Когда-то татаро-монгольские завоеватели рубили головы не только русским мужчинам, не только юношам, но даже и подросткам, чья голова была выше колеса арбы. Однако потом грянула Куликовская битва, где в рядах русских ратников наравне со взрослыми с истинно русским мужеством сражались даже 15-17-летние русские юноши. И не надо бы об этом забывать и до этого доводить! Уж на что, говорят, трусишка — заяц, а и тот, когда неотвратима беда, оборачивается к врагу и бьет его когтями. Или кто-то питает надежду, что русские стали слабее зайцев?! И вновь вспоминается Есенин:

Видел ли ты.
Как коса в лугу скачет,
Ртом железным перекусывая ноги трав?
Оттого, что стоит трава на корячках,
Под себя коренья подобрав.
И никуда ей, траве, не скрыться
От горячих зубов косы,
Потому что не может она, как птица,
Оторваться от земли в синь.
Так и мы! Вросли ногами крови в избы,
Что нам первый ряд подкошенной травы?
Только лишь до нас нее добрались бы,
Только нам бы,
Только б нашей
Не скосили, как ромашке, головы.
Но теперь как будто пробудились…

Вот этого-то наши недруги и опасаются: а вдруг пробудимся! А ведь пробуждаемся!
Убийство Есенина — преступление. Попытка убить память о нем — преступление вдвойне! Это, прямо скажем, — обыкновенный фашизм, и запрет на издание сочинений Есенина — это то же самое, что сожжение книг нацистами в центре Берлина.
Фашизм не пришел к мировому господству благодаря России, благодаря великим жертвам великого русского народа. А сегодня черная нелюдь исподтишка коварно протаскивает подлую версию о зарождении в нашей стране некоего русского фашизма. Лжете, господа, «плюралисты»! Фашизм в России начат не русскими и не сегодня. Фашизм в России начат тогда, когда запрещали издавать книги Есенина и когда собрания сочинений Л. Толстого, Лескова, Куприна, Блока, Достоевского, Андрея Белого и других русских писателей начали издавать в урезанном виде. Такая практика не прекращена и до сих пор, причем сокращения как касались, так и касаются одного — еврейского вопроса. И как ни поднимали бы вой ярые борцы с антисемитизмом, вот они — ядовитые побеги фашизма, которые, дай им волю, не оставят о русском патриотизме и малейших воспоминаний. Русским крестьянством давно и мудро замечено: поле можно выжечь, но можно, не выжигая, заполонить его чертополохом и дурниной — результат будет один.
Но фашизм и геноцид в России не пройдут! Веру в это вселяют в нас слова нашего замечательного русского писателя Василия Шукшина: «Вечен великий народ, и он вечно будет выводить вперед своих мыслителей, страдальцев, заступников, творцов».
Не так давно один из доморощенных «мэров», когда на собрании творческих союзов зашла речь о бедственном сегодняшнем положении русской культуры, гнусаво парировал: «А что вы хотите? Часть культуры при демократических преобразованиях безусловно отомрет». И редактор одного из прозябающих ныне «плюралистических» журнальчиков угодливо подтявкнул: «Ты прав, брат мой!» И невольно с печальным вздохом вспомнилось: «Те, которые идут сейчас в литературном разброде, будут идти мимо жизни до тех пор, пока не воспримут новой материалистической культуры. Они попадут между жерновами, будут стерты, прах их развеется по ветру, и о них не будет помнить даже последующее подрастающее поколение».
И кто бы это так пылко мечтал о гибели «части» русской культуры? Да, конечно же, известный нам автор слащаво-елейного панегирика Бронштейну-Троцкому, высокопарно озаглавленного — «Трибун революции», троцкистствующий литератор Георгий Устинов. Это ведь он Есенину предрекал, что о нем и его друзьях крестьянских поэтах не будет помнить даже последующее поколение, что прах их «развеется по ветру».
Что же, история повторяется?!
Похоже, что так. И — в который раз. Ведь о подобном в не менее смутное время мечтал не кто иной, как иноземный ставленник Лжедмитрий, не расстававшийся с Талмудом даже тогда, когда воровски нацепил золотую корону русского царя.
А итог? Чей прах зарядили в пушку и выстрелили в ту сторону, откуда талмудист пришел?..
Давно сказано: главный урок истории в том, что никто не извлекает из нее никаких уроков. Поэтому и не переводятся пылкие талмудисты, мечтающие о том, что «часть русской культуры отомрет». И вот уже совсем недавно, когда в «мэрии» зашла речь о проведении 100-летнего юбилея Сергея Есенина, один из «мэриков» по «демократической культуре» пренебрежительно скривился: «Ну, нам-то зачем? Это же московский поэт…»
Тоже ведь знакомый мотив. Помните — как только ни называли Есенина: деревенский, крестьянский, провинциальный, кулацкий, рязанский… Теперь вот — всего лишь московский. Ах, как хотелось бы кое-кому умалить, отмахнуться, предать забвению! А Есенин был и остается великим русским поэтом. Более того, уже при жизни его произведения были переведены на десятки языков, а сегодня о нем знает и высоко ценит его творчество, как в таких случаях говорят, вся передовая общественность мира.
Даже если говорить о Есенине как о певце «рязанских раздолий», то и тут не следовало бы забывать, что само содержание, сам дух его поэзии ведет в изначальный космос русской души, ибо русский народ, как, разумеется, и любой народ, имеют свой собственный духовный космос. Только ведь такие прописные истины нынешним «рыночникам» явно не по зубам. Да и что с них взять! Справедливо заметил известный русский писатель патриот Валентин Распутин, что доморощенному мэру уже по нерусскому званию своему полагается ответствовать: «Россия-с, Марья Ивановна, одно невежество». А «провинциальный», стало быть — невежественный, рязанский пастух еще в 1918 году в статье «Ключи Марии» писал: «Человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности. Буря наших дней должна устремить нас от сдвига наземного к сдвигу космоса». Словом, от космоса национального — до космоса вселенского. Вот ведь какого масштаба великий русский поэт Сергей Есенин! И если тщетными оказались потуги русофобов развеять его прах по ветру и добиться того, чтобы о нем забыло уже последующее поколение, то тщетными окажутся и впредь. Ибо все, что основано на зле, ненависти, лжи и эгоизме, неизбежно обречено на гибель. А истинная поэзия во все времена владела и владеет умами и сердцами людей независимо от того, как к ней и ее творцам относятся высоковознесенные временщики и их жалкие лизоблюды. Они, как известно, приходят и уходят, а дело поэта — бессмертно, а имя его — вечно, и в год столетия великого певца России русские люди с самой сердечной любовью провозглашают ему свою русскую здравицу:
— Здравствуй, Сергей Есенин!
— Здравствуй, во веки веков!
— Да святится имя твое!

Комментарии  

+3 #1 RE: КАШИРИН С. И. Знаменосец российского хулиганстваVera 02.10.2012 01:15
Я знаю и верю,что правда восторжествует! !!!
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика