МОСКВИНА З.В. Текст как свидетель
08.12.2010 13:33
|
/ 3
Зинаида МОСКВИНА
ТЕКСТ КАК СВИДЕТЕЛЬ
Кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»?
Последним произведением С. А. Есенина, написанным его собственной кровью 27 декабря 1925 года в номере гостиницы «Англетер», принято считать стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья». Вот оно в том виде, в каком печатается в собрании сочинений поэта:
До свиданья, друг мой,
до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой,
без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Связанное с трагической кончиной поэта стихотворение не вызывало особых сомнений. Однако в ходе работы писательской комиссии по выяснению обстоятельств смерти Есенина в 1992 году всё же были проведены две экспертизы.
Одна из них установила, что текст на листке написан кровью. И хотя можно было бы тут же выяснить, была ли это кровь человека или животного, и если человека, то является ли она кровью Есенина, сравнив её с данными родственников поэта, которые принимали участие в работе комиссии, но этого сделано не было.
Вторая экспертиза, почерковедческая, установила, что текст на листке написан рукой Есенина, который находился в необычном психофизиологическом состоянии. Но, во-первых, эта экспертиза проводилась по фотокопиям рукописей, чего никогда не делают в серьёзных случаях, причём рукописи для сравнения были даже не 1925, а 1924 года. И, во-вторых, эти рукописи были написаны автором в обычном состоянии. Можно было бы для сравнения затребовать рукописи Есенина, написанные им в необычном психофизиологическом состоянии, например, некоторые из его писем. Но эксперт ознакомлен с ними не был и свои выводы делал чисто теоретически. Исходя из этого, признать выводы обеих экспертиз окончательными было бы несколько преждевременно.
Ничто не мешает нам проанализировать текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», который, заметим, не был найден в номере гостиницы «Англетер», как некоторые думают, рядом с мёртвым телом Есенина. Не попал он и на страницы следственного дела о его смерти. Текст этого стихотворения впервые появился в ленинградской «Красной газете. Вечерний Выпуск», где оно было названо «посмертным» стихотворением Есенина (не каждая ошибка так красноречива), 29 декабря 1925 года, в день, когда проводилось вскрытие и вечером которого гроб с телом поэта был отправлен в Москву.
Попытаемся проанализировать текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», чтобы понять, является ли оно есенинским произведением или это литературная мистификация. Впрочем, мистификацией это назвать трудно. Мистификацией в русской литературе были произведения никогда не существовавших Козьмы Пруткова или Черубины де Габриак.
А стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья», подписанное, заметим, не полным именем Есенина, как обычно, а всего лишь инициалами, за подделку которых никакого наказания не бывает, в случае установления его чужеродности творчеству Есенина будет являться криминальной фальшивкой, имеющей прямое отношение к его гибели.
***
Первая особенность, которая бросается в глаза уже при беглом просмотре стихов Есенина — это малое количество стихов-восьмистрочников. Их всего восемь: пять опубликованы до 1917 года и три в 1925 году. Но именно такой объём в восемь строк имеет стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья». Казалось бы, тут нет противоречия. В октябре 1925 года Есенин написал три восьмистрочника, а потом в конце декабря ещё одно. Но дело в том, что эти три октябрьских восьмистрочника из цикла коротких стихов о зиме, хотя и были напечатаны в журнале «Красная новь» №9 (ноябрь), 1925 г., но в первое собрание сочинений Есенина не попали, поскольку, как пишет о них С.А. Толстая-Есенина в своём «Комментарии», «они его не удовлетворяли». Разочаровавшись в коротких стихах, поэт больше не возвращался к этом стихотворному объёму.
Естественно, что об этом ничего не было известно предполагаемому автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», так как стихи Есенина трёх последних месяцев 1925 года были напечатаны или после его смерти, или где-то далеко, в газете «Бакинский рабочий». Поэтому для своей подделки он выбирает объём в восемь строк. Во-первых, есть свежий есенинский пример в ноябрьском номере журнала «Красная новь», во-вторых, на коротком стихотворении меньше шансов, что называется, «проколоться».
Другая, достаточно неожиданная, характерная примета есенинских стихов, обнаруженная нами, это наличие в тексте почти каждого из них слова «я», то есть, местоимения «я» в именительном падеже, количество таких слов варьируется от одного до двадцати четырёх в стихотворении «Русь уходящая» 1924 года.
Выяснение причины такого словесного предпочтения не входит в нашу задачу. А.А. Блок, например, любил слова «туман», «туманный». Было подсчитано, что в первом томе стихов Блока эти слова встречаются 87 раз, во втором — 61, в третьем — 60 раз.
У Есенина за семь лет, с 1919 по 1925 год включительно, слово «я» встречается в 116 стихотворениях из 127, то есть, без слова «я» им написано всего 11 стихотворений; причём два последних таких стихотворения появились в начале октября 1925 года, а дальше почти за три последних месяца его жизни ни одного стихотворения без слова «я» Есениным написано не было.
Поскольку у предполагаемого автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не имелось в распоряжении собрания сочинений Есенина, которое вышло только в 1926 году, то заметить эту особенность есенинских стихов для него было практически невозможно. Неудивительно, что её нет в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья».
Отсюда сделаем следующий промежуточный вывод: если бы автором стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» был Есенин, то с вероятностью 95% он выбрал бы объём не восемь строк, а другой, и с вероятностью 92% — это стихотворение содержало бы слово «я».
***
Проведём теперь построчный анализ стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья». Вот его первая строка: «До свиданья, друг мой, до свиданья».
Совершенно очевидно, что это вариант строки «До свиданья, пери, до свиданья» из стихотворения Есенина «В Хороссане есть такие двери…», которое впервые было опубликовано 3 апреля 1925 года в газете «Бакинский рабочий», а затем как заключительное стихотворение вошло в цикл «Персидские мотивы», изданный отдельной книгой в мае-июне 1925 в издательстве «Современная Россия» в Москве тиражом 5 000 экземпляров. Там эта строка является кольцевой для последней строфы стихотворения, которая читается так:
Одна из них установила, что текст на листке написан кровью. И хотя можно было бы тут же выяснить, была ли это кровь человека или животного, и если человека, то является ли она кровью Есенина, сравнив её с данными родственников поэта, которые принимали участие в работе комиссии, но этого сделано не было.
Вторая экспертиза, почерковедческая, установила, что текст на листке написан рукой Есенина, который находился в необычном психофизиологическом состоянии. Но, во-первых, эта экспертиза проводилась по фотокопиям рукописей, чего никогда не делают в серьёзных случаях, причём рукописи для сравнения были даже не 1925, а 1924 года. И, во-вторых, эти рукописи были написаны автором в обычном состоянии. Можно было бы для сравнения затребовать рукописи Есенина, написанные им в необычном психофизиологическом состоянии, например, некоторые из его писем. Но эксперт ознакомлен с ними не был и свои выводы делал чисто теоретически. Исходя из этого, признать выводы обеих экспертиз окончательными было бы несколько преждевременно.
Ничто не мешает нам проанализировать текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», который, заметим, не был найден в номере гостиницы «Англетер», как некоторые думают, рядом с мёртвым телом Есенина. Не попал он и на страницы следственного дела о его смерти. Текст этого стихотворения впервые появился в ленинградской «Красной газете. Вечерний Выпуск», где оно было названо «посмертным» стихотворением Есенина (не каждая ошибка так красноречива), 29 декабря 1925 года, в день, когда проводилось вскрытие и вечером которого гроб с телом поэта был отправлен в Москву.
Попытаемся проанализировать текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», чтобы понять, является ли оно есенинским произведением или это литературная мистификация. Впрочем, мистификацией это назвать трудно. Мистификацией в русской литературе были произведения никогда не существовавших Козьмы Пруткова или Черубины де Габриак.
А стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья», подписанное, заметим, не полным именем Есенина, как обычно, а всего лишь инициалами, за подделку которых никакого наказания не бывает, в случае установления его чужеродности творчеству Есенина будет являться криминальной фальшивкой, имеющей прямое отношение к его гибели.
***
Первая особенность, которая бросается в глаза уже при беглом просмотре стихов Есенина — это малое количество стихов-восьмистрочников. Их всего восемь: пять опубликованы до 1917 года и три в 1925 году. Но именно такой объём в восемь строк имеет стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья». Казалось бы, тут нет противоречия. В октябре 1925 года Есенин написал три восьмистрочника, а потом в конце декабря ещё одно. Но дело в том, что эти три октябрьских восьмистрочника из цикла коротких стихов о зиме, хотя и были напечатаны в журнале «Красная новь» №9 (ноябрь), 1925 г., но в первое собрание сочинений Есенина не попали, поскольку, как пишет о них С.А. Толстая-Есенина в своём «Комментарии», «они его не удовлетворяли». Разочаровавшись в коротких стихах, поэт больше не возвращался к этом стихотворному объёму.
Естественно, что об этом ничего не было известно предполагаемому автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», так как стихи Есенина трёх последних месяцев 1925 года были напечатаны или после его смерти, или где-то далеко, в газете «Бакинский рабочий». Поэтому для своей подделки он выбирает объём в восемь строк. Во-первых, есть свежий есенинский пример в ноябрьском номере журнала «Красная новь», во-вторых, на коротком стихотворении меньше шансов, что называется, «проколоться».
Другая, достаточно неожиданная, характерная примета есенинских стихов, обнаруженная нами, это наличие в тексте почти каждого из них слова «я», то есть, местоимения «я» в именительном падеже, количество таких слов варьируется от одного до двадцати четырёх в стихотворении «Русь уходящая» 1924 года.
Выяснение причины такого словесного предпочтения не входит в нашу задачу. А.А. Блок, например, любил слова «туман», «туманный». Было подсчитано, что в первом томе стихов Блока эти слова встречаются 87 раз, во втором — 61, в третьем — 60 раз.
У Есенина за семь лет, с 1919 по 1925 год включительно, слово «я» встречается в 116 стихотворениях из 127, то есть, без слова «я» им написано всего 11 стихотворений; причём два последних таких стихотворения появились в начале октября 1925 года, а дальше почти за три последних месяца его жизни ни одного стихотворения без слова «я» Есениным написано не было.
Поскольку у предполагаемого автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не имелось в распоряжении собрания сочинений Есенина, которое вышло только в 1926 году, то заметить эту особенность есенинских стихов для него было практически невозможно. Неудивительно, что её нет в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья».
Отсюда сделаем следующий промежуточный вывод: если бы автором стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» был Есенин, то с вероятностью 95% он выбрал бы объём не восемь строк, а другой, и с вероятностью 92% — это стихотворение содержало бы слово «я».
***
Проведём теперь построчный анализ стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья». Вот его первая строка: «До свиданья, друг мой, до свиданья».
Совершенно очевидно, что это вариант строки «До свиданья, пери, до свиданья» из стихотворения Есенина «В Хороссане есть такие двери…», которое впервые было опубликовано 3 апреля 1925 года в газете «Бакинский рабочий», а затем как заключительное стихотворение вошло в цикл «Персидские мотивы», изданный отдельной книгой в мае-июне 1925 в издательстве «Современная Россия» в Москве тиражом 5 000 экземпляров. Там эта строка является кольцевой для последней строфы стихотворения, которая читается так:
До свиданья, пери, до свиданья,
Пусть не смог я двери отпереть,
Ты дала красивое страданье,
Про тебя на родине мне петь.
До свиданья, пери, до свиданья.
По свидетельству С. А. Толстой-Есениной, незадолго до смерти Есенин задумал новое издание «Персидских мотивов», где стихи располагались уже в другой последовательности (сохранился список), но по-прежнему стихотворение «В Хороссане есть такие двери…» было заключительным для всего цикла, и строфа «До свиданья, пери, до свиданья…» являлась прощальной строфой для всего цикла, следовательно, это было важно для Есенина.
Авторы статьи «О последнем стихотворении Есенина» Н. Г. Юсов и С. П. Кошечкин, считая его есенинским произведением, проводят параллель с немецкой масонской песней: «Тихо спи, измученный борьбою…» в переводе Аполлона Григорьева 1846 г., но заметим, что и там строфа:
Авторы статьи «О последнем стихотворении Есенина» Н. Г. Юсов и С. П. Кошечкин, считая его есенинским произведением, проводят параллель с немецкой масонской песней: «Тихо спи, измученный борьбою…» в переводе Аполлона Григорьева 1846 г., но заметим, что и там строфа:
До свиданья, брат, о, до свиданья!
Да, за гробом, за минутой тьмы,
Нам с тобой наступит час свиданья
И тебя в сияньи узрим мы!
Автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья...»
является не начальной, как в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья», а заключительной строфой стихотворения, и это важно отметить. К тому же обращено оно к умершему человеку.
Надо сказать, что слово «до свиданья» всего однажды встречается в стихах Есенина в уже упомянутом стихотворении «В Хороссане есть такие двери…», но и для писем Есенина это редкое слово, которое использовалось им 2–3 раза за всю жизнь в тех случаях, когда шла речь действительно о будущей встрече.
Гораздо чаще в стихах Есенина встречается слово «прощай». Например, в таких стихах как: «Прощай, родная пуща…», 1916 г.; «Зелёная причёска», 1918 г.; «Прощание с Мариенгофом», 1922 г.; «Цветы мне говорят – прощай», 1925 г.; «Прощай, Баку! Тебя я не увижу», 1925 г.
Отметим, что Есенин никогда не заимствовал свои же строки из напечатанного уже стихотворения, в данном случае из стихотворения «В Хороссане есть такие двери…».
Вспоминаются слова С. А. Толстой-Есениной, сказанные по аналогичному поводу: «В октябре 1925 года он написал стихотворенье «Цветы мне говорят — прощай», в котором повторялись некоторые строки поэмы «Цветы». Это стихотворение Есенин напечатал и тем самым, разумеется, отказался от возможности напечатать поэму». Здесь речь идёт о поэме «Цветы» 1924 года, которую Есенин не включил в собрание своих сочинений.
Поэту, написавшему «Мы теперь уходим понемногу…» или «Отговорила роща золотая…», совершенно незачем было заимствовать строку для нового стихотворения у себя самого. А вот предполагаемому неизвестному автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», чтобы добиться узнаваемости своего произведения, такие цитаты из стихов Есенина были необходимы, как воздух. По такому же правилу пишут и пародии на кого-либо.
***
Посмотрим, что скажет нам вторая строка стихотворения: «Милый мой, ты у меня в груди».
Можно отметить, что просто обращение «милый мой», без последующего имени или слова «друг», не встречается ни в письмах, ни в стихах Есенина никогда.
Есть:
«Мой милый друг» («Памяти Брюсова»);
«Мой милый Джим» («Собаке Качалова»);
«Милый, милый смешной дуралей» («Сорокоуст»);
«Милый мой Толя» в письмах к А. Мариенгофу из-за границы, но нет обращения «милый мой», именно в таком порядке. Возможно, потому что в разговорной речи оно имеет лёгкий негативный оттенок. Например, фраза: «Милый мой, ну что же вы хотите!» совсем не означает, что человек, к которому вы обращаетесь, вам очень нравится, скорее наоборот.
Чтобы подчеркнуть своё душевное расположение, Есенин и в письмах, и в стихах использует удвоение слова «милый» или «дорогой». «Милая, милая Женя!» (письмо к Е. Лифшиц от 8 июня 1920 года), «Дорогая, дорогая» (письмо А. А. Берзинь от 7 августа 1925 года), «милый, милый Монилейб». (Письмо с извинениями к М. Брагинскому, январь 1923 года), «Милый, милый смешной дуралей» (стихотворение «Сорокоуст», 1920).
Обратимся ко второй части этой строки: «…ты у меня в груди».
Такого признания не удостоился от Есенина ни один из его друзей, включая Н. Клюева и А. Мариенгофа, ни одна из его любимых женщин. Он вообще говорил о себе: «я с холодком».
Слово «грудь», иногда во множественном числе, в стихах Есенина прежде всего относится к женщине («Ты сказала, что Саади…», «Море голосов воробьиных») или к берёзке, которая напоминает автору девушку («Мой путь»).
Говоря о себе, поэт редко использует слово «грудь». Гораздо чаще он говорит о сердце, о душе.
И потому мне
В душу грусть
Вошла, как горькая отрава.
(«Мой путь»)
«Ночью жёсткую подушку к сердцу прижимаю» («Песня»).
Если брать всю фразу целиком: «Милый мой, ты у меня в груди…», то, расположенная сразу же во второй строке стихотворения, она имеет отпечаток некоторой истеричности, совершенно не свойственной лирике Есенина. Сравним:
Прощай, прощай. В пожарах лунных
Дождусь ли радостного дня?
Среди прославленных и юных
Ты был всех лучше для меня.
(«Прощание с Мариенгофом»)
Кроме того, и в стихах Есенина, и в его письмах обращения к мужчинам всегда носят исключительно дружеский или родственный характер:
Голубчик! Дедушка!
(«Письмо деду»)
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
(«Поэтам Грузии»)
без всяких намёков на какие-то особые чувства и отношения.
***
Третья и четвёртая строки стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» образуют предложение:
***
Третья и четвёртая строки стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» образуют предложение:
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
Два слова из пяти никогда не встречаются в стихах Есенина. Это слова «предназначенное» и «обещает». Слово «впереди» в форме «вперёд» мы находим только раз в стихотворении 1918 г. «Заметает пурга белый путь…». Слово «расставанье» встречается только лишь один раз в сочетании «расставанья час» в стихотворении «Голубая родина Фирдуси». Гораздо чаще применяет Есенин слово «разлука» или выражение «в последний раз».
Что касается слова «предназначенное», то оно вообще словно взято из какой-то инструкции или технического руководства, и никогда Есениным не применялось, это и неудивительно.
Четыре буквы «н» в одном слове — совсем не подарок для поэта. Оно и так не простое, имеет две приставки, 15 букв и 6 слогов. К тому же за ним следует слово «расставанье» из 4-х слогов и с ударением на третьем слоге.
Как правило, применяя сверхдлинные слова в своих стихах, Есенин окружает их короткими, в 2–3 слога, словами. Иногда одно из них может быть союзом «и» или однослоговым, часто однобуквенным, предлогом.
А вот нетипичный пример из стихотворения 1924 года «Батум»:
Что касается слова «предназначенное», то оно вообще словно взято из какой-то инструкции или технического руководства, и никогда Есениным не применялось, это и неудивительно.
Четыре буквы «н» в одном слове — совсем не подарок для поэта. Оно и так не простое, имеет две приставки, 15 букв и 6 слогов. К тому же за ним следует слово «расставанье» из 4-х слогов и с ударением на третьем слоге.
Как правило, применяя сверхдлинные слова в своих стихах, Есенин окружает их короткими, в 2–3 слога, словами. Иногда одно из них может быть союзом «и» или однослоговым, часто однобуквенным, предлогом.
А вот нетипичный пример из стихотворения 1924 года «Батум»:
Это значит,
С ловкостью собачьей
Пробирается контрабандист.
Последняя строка состоит из пятислогового слова «пробирается» (11 букв) и четырёхслогового слова «контрабандист» (13 букв, 2 корня). Казалось бы, случай, напоминающий строку «Предназначенное расставанье». Но в ней расстояние между двумя ударными слогами составляет пять безударных слогов, а строка «Пробирается контрабандист...» не имеет большого расстояния между ударными слогами из-за слабого дополнительного ударения на первом слоге в слове «контрабандист».
Однако это всё о деталях. В целом же, любое есенинское четверостишье объединяется, как правило, единым внутренним смыслом и связью. Но в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» в первой строке — прощание, во второй — признание, в третьей — расставание, в четвёртой — обещание. Где единый смысл? Кто с кем расстаётся, почему и куда собирается уходить, по первым четырём строкам совершенно непонятно. Не лучше обстоит дело и со следующими четырьмя строками стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».
***
Поговорим о пятой строке этого стихотворения: «До свиданья, друг мой, без руки, без слова».
Обратим внимание на то, что первая строка стихотворения и пятая начинаются одинаково «До свиданья, друг мой». Казалось бы, перед нами классический поэтический приём — применение анафоры (единоначатия), повтора в начале стиха. Но в случае со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья» нельзя говорить о первом и втором четверостишии, поскольку на листке, где было написано стихотворение, никакого деления на четверостишия нет. Скорее можно предположить, что оно написано двустишиями, как стихотворения «Песня» («Есть одна хорошая песня у соловушки…»), «Слышишь — мчатся сани, слышишь — сани мчатся» или «Клён ты мой опавший…». В связи с этим вспоминаются строки из письма Есенина Г. Бениславской, написанного в Баку весной 1925 года: «…поместить двустишиями. Привет Васе Наседкину. Он знает, что такое двустишие…». Из этого отрывка видно, насколько это было существенно для Есенина как автора.
Во всяком случае, никакой разбивки на четверостишия, какую мы видим в современных публикациях стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», в его автографе нет. А значит, применение анафоры бессмысленно, и Есенин это хорошо знал. Например, в стихотворении 1925 года «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» весь текст делится на три четверостишия с помощью слов «Прощай, Баку!».
Любопытно, что даже А. Вертинский, написавший по мотивам стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» свой романс «Письмо Есенина», более известный под названием «Последнее письмо», привёл его текст с помощью анафоры к трём четверостишиям, убрав и слова «милый мой, ты у меня в груди» и «друга», который без руки и без слова.
Вот что у него получилось:
Однако это всё о деталях. В целом же, любое есенинское четверостишье объединяется, как правило, единым внутренним смыслом и связью. Но в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» в первой строке — прощание, во второй — признание, в третьей — расставание, в четвёртой — обещание. Где единый смысл? Кто с кем расстаётся, почему и куда собирается уходить, по первым четырём строкам совершенно непонятно. Не лучше обстоит дело и со следующими четырьмя строками стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».
***
Поговорим о пятой строке этого стихотворения: «До свиданья, друг мой, без руки, без слова».
Обратим внимание на то, что первая строка стихотворения и пятая начинаются одинаково «До свиданья, друг мой». Казалось бы, перед нами классический поэтический приём — применение анафоры (единоначатия), повтора в начале стиха. Но в случае со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья» нельзя говорить о первом и втором четверостишии, поскольку на листке, где было написано стихотворение, никакого деления на четверостишия нет. Скорее можно предположить, что оно написано двустишиями, как стихотворения «Песня» («Есть одна хорошая песня у соловушки…»), «Слышишь — мчатся сани, слышишь — сани мчатся» или «Клён ты мой опавший…». В связи с этим вспоминаются строки из письма Есенина Г. Бениславской, написанного в Баку весной 1925 года: «…поместить двустишиями. Привет Васе Наседкину. Он знает, что такое двустишие…». Из этого отрывка видно, насколько это было существенно для Есенина как автора.
Во всяком случае, никакой разбивки на четверостишия, какую мы видим в современных публикациях стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», в его автографе нет. А значит, применение анафоры бессмысленно, и Есенин это хорошо знал. Например, в стихотворении 1925 года «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» весь текст делится на три четверостишия с помощью слов «Прощай, Баку!».
Любопытно, что даже А. Вертинский, написавший по мотивам стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» свой романс «Письмо Есенина», более известный под названием «Последнее письмо», привёл его текст с помощью анафоры к трём четверостишиям, убрав и слова «милый мой, ты у меня в груди» и «друга», который без руки и без слова.
Вот что у него получилось:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Мне так трудно жить среди людей.
Каждый шаг мой стерегут страданья.
В этой жизни счастья нет нигде.
До свиданья, догорели свечи…
Как мне страшно уходить во тьму!
Ждать всю жизнь и не дождаться
встречи,
И остаться ночью одному.
До свиданья, без руки, без слова —
Так и проще будет и нежней…
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Последующие исполнители этого романса внесли исправление в его заключительную строку, заменив слово «конечно» на слово «понятно».
Стоит задуматься, почему этот мелодичный, берущий за душу романс, написанный А. Вертинским в 1927 году, записанный на пластинку, не вошёл в золотой фонд русского романса. Текст его вполне в духе жанра, однако романс «Последнее письмо» слушателям практически неизвестен.
На наш, взгляд причина кроется в том, что слово «до свиданья», механически перенесённое из жизнеутверждающего есенинского стихотворения «В Хороссане есть такие двери…» сначала в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья», а затем в тексте романса «Последнее письмо», где оно однозначно связывается с мыслью о смерти, наталкивается на психологическое препятствие со стороны слушателей. Мы не связываем смерть с будничным словом «до свиданья», а главное, не хотим связывать. Наше подсознание ожидает встретить на месте этого слова другое – «прощай».
Сегодня слово «до свиданья» почти совсем вытеснило некогда такое распространённое и в письмах, и в разговорной речи слово «прощай». У В. И. Даля в толковом словаре сказано: «прощай, прости – привет расстающихся. «Прости, коли в чём виноват, не поминай лихом».
Слово «до свиданья» такой смысловой нагрузки не имеет. Расставаясь, люди говорят друг другу «до свиданья», т.е. «до следующей встречи». Но если поискать слово «до свиданья» в письмах Пушкина, Лермонтова или Гоголя, то там мы его не встретим, там есть только слова «прощай», «прощайте».
У Льва Толстого изредка появляется в письмах слово «до свиданья», но только когда речь идёт о конкретной встрече. Двадцатый век постепенно вытеснил слово «прощай» более легковесными «до свиданья», «пока» и т.д., оставив ему незыблемое законное место при прощании в случае кончины кого-либо. Изменившийся быт изменил и язык общения. Поэтому мы испытываем чувство бессознательного сопротивления, когда слышим слово «до свиданья», упомянутое не на своём месте, как в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» или в романсе А. Вертинского «Последнее письмо», где мы ожидаем услышать слово «прощай».
Но вернёмся к нашей пятой строке стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» и сравним её с первой строкой, в которой десять слогов, и среди них три ударных.
Строка пятая: «До свиданья, друг мой, без руки, без слова».
В ней уже двенадцать слогов, из них четыре ударных. Получив ещё два слога, один ударный и один безударный, пятая строка лишилась ясности смысла. Вместо прощания «без руки, без слова», т.е. молча, без рукопожатия, получился друг «без руки, без слова», фактически инвалид. И вместо того, чтобы поддержать несчастного друга, автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» готовит ему новый удар, намекая на свою близкую кончину.
Словесные казусы, подобные этому, Есенин чувствовал очень хорошо, и никогда бы такого не написал. Это первый аргумент.
Второй — это сам намёк на рукопожатие в такой именно ситуации, при прощании с душевным другом. Если перечитать письма Есенина, то можно заметить, что слова «жму Ваши/твои руки/руку» — это обычная концовка писем к людям, в отношении с которыми у Есенина была или возникала в процессе общения определённая дистанция. С очень близкими людьми поэт прощался в письмах и в стихах по-другому, словами: «обнимаю», «целую», «люблю», «твой», без всякого рукопожатия. Примеры в письмах многочисленны.
Таким образом, в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» имеется противоречие между второй строкой, где «милый мой, ты у меня в груди», и пятой строкой, где описывается расставание, которое не состоялось, в виде сцены с рукопожатием.
У Есенина есть стихотворение, где мы находим естественный для поэта пример дружеского прощания. Это стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…» 1925 года. Из биографии Есенина мы знаем, что в апреле-мае 1925 года он находился на лечении в одной из больниц г. Баку с подозрением на скоротечную горловую чахотку. Сколько отчаяния вложено поэтом в письмо от 19 апреля 1925 года к сестре Екатерине при получении этого известия.
«У меня туберкулёз!!! Скоротечный или не скоротечный, не знаю. Одним словом, кашляю кровью. …Прощай, родная! Обними Шуру. Привет родителям.
Дружок мой, помни, что я брат.
От кого у нас может быть чахотка?
…Кашляю. Кашляю с кровью».
И вот стихотворение, в которое переплавились все эти чувства. Посвящено оно В. Болдовкину, брату П. И. Чагина, с которым Есенин подружился в Баку.
Стоит задуматься, почему этот мелодичный, берущий за душу романс, написанный А. Вертинским в 1927 году, записанный на пластинку, не вошёл в золотой фонд русского романса. Текст его вполне в духе жанра, однако романс «Последнее письмо» слушателям практически неизвестен.
На наш, взгляд причина кроется в том, что слово «до свиданья», механически перенесённое из жизнеутверждающего есенинского стихотворения «В Хороссане есть такие двери…» сначала в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья», а затем в тексте романса «Последнее письмо», где оно однозначно связывается с мыслью о смерти, наталкивается на психологическое препятствие со стороны слушателей. Мы не связываем смерть с будничным словом «до свиданья», а главное, не хотим связывать. Наше подсознание ожидает встретить на месте этого слова другое – «прощай».
Сегодня слово «до свиданья» почти совсем вытеснило некогда такое распространённое и в письмах, и в разговорной речи слово «прощай». У В. И. Даля в толковом словаре сказано: «прощай, прости – привет расстающихся. «Прости, коли в чём виноват, не поминай лихом».
Слово «до свиданья» такой смысловой нагрузки не имеет. Расставаясь, люди говорят друг другу «до свиданья», т.е. «до следующей встречи». Но если поискать слово «до свиданья» в письмах Пушкина, Лермонтова или Гоголя, то там мы его не встретим, там есть только слова «прощай», «прощайте».
У Льва Толстого изредка появляется в письмах слово «до свиданья», но только когда речь идёт о конкретной встрече. Двадцатый век постепенно вытеснил слово «прощай» более легковесными «до свиданья», «пока» и т.д., оставив ему незыблемое законное место при прощании в случае кончины кого-либо. Изменившийся быт изменил и язык общения. Поэтому мы испытываем чувство бессознательного сопротивления, когда слышим слово «до свиданья», упомянутое не на своём месте, как в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» или в романсе А. Вертинского «Последнее письмо», где мы ожидаем услышать слово «прощай».
Но вернёмся к нашей пятой строке стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» и сравним её с первой строкой, в которой десять слогов, и среди них три ударных.
Строка пятая: «До свиданья, друг мой, без руки, без слова».
В ней уже двенадцать слогов, из них четыре ударных. Получив ещё два слога, один ударный и один безударный, пятая строка лишилась ясности смысла. Вместо прощания «без руки, без слова», т.е. молча, без рукопожатия, получился друг «без руки, без слова», фактически инвалид. И вместо того, чтобы поддержать несчастного друга, автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» готовит ему новый удар, намекая на свою близкую кончину.
Словесные казусы, подобные этому, Есенин чувствовал очень хорошо, и никогда бы такого не написал. Это первый аргумент.
Второй — это сам намёк на рукопожатие в такой именно ситуации, при прощании с душевным другом. Если перечитать письма Есенина, то можно заметить, что слова «жму Ваши/твои руки/руку» — это обычная концовка писем к людям, в отношении с которыми у Есенина была или возникала в процессе общения определённая дистанция. С очень близкими людьми поэт прощался в письмах и в стихах по-другому, словами: «обнимаю», «целую», «люблю», «твой», без всякого рукопожатия. Примеры в письмах многочисленны.
Таким образом, в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья» имеется противоречие между второй строкой, где «милый мой, ты у меня в груди», и пятой строкой, где описывается расставание, которое не состоялось, в виде сцены с рукопожатием.
У Есенина есть стихотворение, где мы находим естественный для поэта пример дружеского прощания. Это стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…» 1925 года. Из биографии Есенина мы знаем, что в апреле-мае 1925 года он находился на лечении в одной из больниц г. Баку с подозрением на скоротечную горловую чахотку. Сколько отчаяния вложено поэтом в письмо от 19 апреля 1925 года к сестре Екатерине при получении этого известия.
«У меня туберкулёз!!! Скоротечный или не скоротечный, не знаю. Одним словом, кашляю кровью. …Прощай, родная! Обними Шуру. Привет родителям.
Дружок мой, помни, что я брат.
От кого у нас может быть чахотка?
…Кашляю. Кашляю с кровью».
И вот стихотворение, в которое переплавились все эти чувства. Посвящено оно В. Болдовкину, брату П. И. Чагина, с которым Есенин подружился в Баку.
Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе
испуг.
И сердце под рукой теперь больней
и ближе,
И чувствую сильней простое слово:
друг.
Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.
Прощай, Баку! Прощай, как песнь
простая!
В последний раз я друга обниму...
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму.
Какое благородное, несуетное настоящее есенинское стихотворение! Написал его поэт, ощущавший себя на краю могилы. Много ли общего у этого стихотворения со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья»? Ничего.
Проверим на нём наши промежуточные выводы. Мы видим, что стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» не восьмистрочник, содержит два слова «я» в тексте. Анафора правильно разделяет его на три четверостишья. Понимая разницу в значении слов «прощай» и «до свиданья», Есенин выбирает слово «прощай». Объём его всего лишь на четыре строки больше, чем у стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», но какая у него богатая словесная палитра, настоящая «золотая словесная груда», которой гордился Есенин и которая ни в какое сравнение не идёт с бесцветным, в прямом смысле слова, текстом стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья». И сцена прощания с другом проходит не с помощью рукопожатия, а так же, как в письмах Есенина: «В последний раз я друга обниму…».
Стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» было напечатано при жизни поэта только в газете «Бакинский рабочий» 25 мая 1925 года и широкой читательской публике, в том числе и неизвестному автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», знакомо не было, в отличии от нас. Как нельзя лучше стихотворение «Прощай, Баку», выявляет искусственную сущность стихотворения-подкидыша «До свиданья, друг мой, до свиданья».
***
Следующая, шестая, строка стихотворения: «Не грусти и не печаль бровей».
Казалось бы, здесь особенно по-есенински звучит «печаль бровей». Но всё дело в том, что слово «печаль» в данном случае не существительное, а повелительное наклонение глагола «печалить», отнюдь не синонима глагола «хмурить». Глагол «печалить» одного корня со словами «опека», «опекун» (корень «печа» — забота, хлопоты), и «печалить», по сведениям толкового словаря В. И. Даля, можно только кого-то, но не что-то. То есть, русский язык не позволяет печалить или не печалить брови или что-то ещё. И Есенину, который призывал смотреть всегда в корень слова и сам к этому стремился, труд В. И. Даля был хорошо известен, в отличие от автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».
В качестве доказательства этого утверждения можно привести другой пример. Из-за того, что в почерке Есенина маленькие прописные буквы «г» и «ч» очень сходны по начертанию, литературоведы не устают спорить о том, какое слово написано Есениным в конце десятой строки поэмы «Чёрный человек». Вот отрывок с этой строкой:
Проверим на нём наши промежуточные выводы. Мы видим, что стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» не восьмистрочник, содержит два слова «я» в тексте. Анафора правильно разделяет его на три четверостишья. Понимая разницу в значении слов «прощай» и «до свиданья», Есенин выбирает слово «прощай». Объём его всего лишь на четыре строки больше, чем у стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», но какая у него богатая словесная палитра, настоящая «золотая словесная груда», которой гордился Есенин и которая ни в какое сравнение не идёт с бесцветным, в прямом смысле слова, текстом стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья». И сцена прощания с другом проходит не с помощью рукопожатия, а так же, как в письмах Есенина: «В последний раз я друга обниму…».
Стихотворение «Прощай, Баку! Тебя я не увижу» было напечатано при жизни поэта только в газете «Бакинский рабочий» 25 мая 1925 года и широкой читательской публике, в том числе и неизвестному автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», знакомо не было, в отличии от нас. Как нельзя лучше стихотворение «Прощай, Баку», выявляет искусственную сущность стихотворения-подкидыша «До свиданья, друг мой, до свиданья».
***
Следующая, шестая, строка стихотворения: «Не грусти и не печаль бровей».
Казалось бы, здесь особенно по-есенински звучит «печаль бровей». Но всё дело в том, что слово «печаль» в данном случае не существительное, а повелительное наклонение глагола «печалить», отнюдь не синонима глагола «хмурить». Глагол «печалить» одного корня со словами «опека», «опекун» (корень «печа» — забота, хлопоты), и «печалить», по сведениям толкового словаря В. И. Даля, можно только кого-то, но не что-то. То есть, русский язык не позволяет печалить или не печалить брови или что-то ещё. И Есенину, который призывал смотреть всегда в корень слова и сам к этому стремился, труд В. И. Даля был хорошо известен, в отличие от автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».
В качестве доказательства этого утверждения можно привести другой пример. Из-за того, что в почерке Есенина маленькие прописные буквы «г» и «ч» очень сходны по начертанию, литературоведы не устают спорить о том, какое слово написано Есениным в конце десятой строки поэмы «Чёрный человек». Вот отрывок с этой строкой:
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Однако и следующее слово «маячить» не менее загадочно, если знать то его единственное значение, которое имеется, например, в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова – «виднеться в отдалении».
Если же обратиться к словарю В. И. Даля, то там можно найти не один десяток значений этого слова, малознакомых уже современникам Есенина, иначе проблема в понимании последнего слова десятой строки не возникла бы. В том числе, там есть и значение «таскать», «носить», которое использовано Есениным в поэме. Смысл фразы: голове на шее ноги таскать больше невмочь. Таким образом, мы видим, что Есенину были знакомы эти многочисленные значения слова «маячить», которые мы находим в словаре В. И. Даля.
***
Наконец, мы добрались до заключительных строк стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»:
Если же обратиться к словарю В. И. Даля, то там можно найти не один десяток значений этого слова, малознакомых уже современникам Есенина, иначе проблема в понимании последнего слова десятой строки не возникла бы. В том числе, там есть и значение «таскать», «носить», которое использовано Есениным в поэме. Смысл фразы: голове на шее ноги таскать больше невмочь. Таким образом, мы видим, что Есенину были знакомы эти многочисленные значения слова «маячить», которые мы находим в словаре В. И. Даля.
***
Наконец, мы добрались до заключительных строк стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
На первый взгляд, эта фраза также вполне есенинская, особенно с этим «конечно».
Сразу вспоминается троекратное «конечно» из стихотворения Есенина «Возвращение на родину»:
Сразу вспоминается троекратное «конечно» из стихотворения Есенина «Возвращение на родину»:
«Да уж и я, конечно, стал не прежний…»
«Конечно, мне и Ленин не икона…»
«Ни при какой погоде… я этих книг, конечно, не читал…»
Это стихотворение в июне-июле 1924 года было опубликовано в журнале «Красная новь» № 4 и разлетелось по всей стране.
Но что останется, если убрать слово «конечно» из нашей фразы: «В этой жизни умирать не ново, но и жить не новей». Невелика премудрость.
Известно, как Есенин относился к новизне.
Во-первых, о себе он говорил:
Но что останется, если убрать слово «конечно» из нашей фразы: «В этой жизни умирать не ново, но и жить не новей». Невелика премудрость.
Известно, как Есенин относился к новизне.
Во-первых, о себе он говорил:
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою…
(«Русь уходящая», 1924 г.)
Во-вторых, разве за новизну ценил жизнь Есенин, скорее наоборот. Вот строки из его стихотворения «Спит ковыль. Равнина дорогая…», опубликованного при его жизни только в газете «Бакинский рабочий» 20 июля 1925 года, за полгода до смерти.
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Всё равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.
Но и всё же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Всё любя, спокойно умереть!
В этом отрывке слова «брызжет новью» словно прикрывают другие — «брызжет кровью».
Только один этот пример полностью противоречит смыслу заключительной фразы стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…», а главное, её духу. Видно, что ничего есенинского в этих якобы многозначительных есенинских словах нет, обычная тавтология, повтор близких по смыслу и звучанию слов (в жизни — жить, ново — новей), за которыми нет ни чувства, ни мысли.
В 1924 году в поэме «Песнь о Великом походе» Есенин вложил в уста Петра Великого почти фольклорное выражение на тему жизни и смерти:
Только один этот пример полностью противоречит смыслу заключительной фразы стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…», а главное, её духу. Видно, что ничего есенинского в этих якобы многозначительных есенинских словах нет, обычная тавтология, повтор близких по смыслу и звучанию слов (в жизни — жить, ново — новей), за которыми нет ни чувства, ни мысли.
В 1924 году в поэме «Песнь о Великом походе» Есенин вложил в уста Петра Великого почти фольклорное выражение на тему жизни и смерти:
Помирать боюсь.
Помирать боюсь,
Да и жить не рад…
написанное в духе русских народных пословиц на ту же тему: «Жить горько, да и умереть не сладко», «Жить грустно, а умирать тошно», «Жить мучиться, а умереть не хочется», «Жить тяжко, да и умирать не легко».
Сам Есенин любил и ценил жизнь. Даже знаменитому теперь Джиму он внушал, «что жить на свете стоит» («Собаке Качалова», март 1925 г.).
А вот его слова, сказанные летом 1924 года в Ленинграде: «Я люблю жизнь, я очень люблю жизнь — быть может, потому я захлёбываюсь песней, что жизнь, с её окружающими людьми, так хорошо приняла меня и так меня лелеет. Я часто думаю: как было бы прекрасно, если бы всех поэтов любили, так же, как и меня». И там же: «У меня слава и деньги, все хотят общения со мною, всем лестно, но я в чужом обществе теряюсь — и только для храбрости я пью» (Воспоминания Вл. Ричиотти «Есенин перед самим собой». «Красная газета. Вечерний выпуск». 29 декабря 1926 г.). Привожу здесь эти слова, поскольку воспоминания Вл. Ричиотти не попали ни в один сборник воспоминаний о Есенине.
И разве не о том же стихи, написанные 14 октября 1925 года, за два с половиной месяца до смерти:
Сам Есенин любил и ценил жизнь. Даже знаменитому теперь Джиму он внушал, «что жить на свете стоит» («Собаке Качалова», март 1925 г.).
А вот его слова, сказанные летом 1924 года в Ленинграде: «Я люблю жизнь, я очень люблю жизнь — быть может, потому я захлёбываюсь песней, что жизнь, с её окружающими людьми, так хорошо приняла меня и так меня лелеет. Я часто думаю: как было бы прекрасно, если бы всех поэтов любили, так же, как и меня». И там же: «У меня слава и деньги, все хотят общения со мною, всем лестно, но я в чужом обществе теряюсь — и только для храбрости я пью» (Воспоминания Вл. Ричиотти «Есенин перед самим собой». «Красная газета. Вечерний выпуск». 29 декабря 1926 г.). Привожу здесь эти слова, поскольку воспоминания Вл. Ричиотти не попали ни в один сборник воспоминаний о Есенине.
И разве не о том же стихи, написанные 14 октября 1925 года, за два с половиной месяца до смерти:
Пусть на окошках гнилая сырость,
Я не жалею, и я не печален.
Мне всё равно эта жизнь полюбилась,
Так полюбилась, как будто вначале.
(«Свищет ветер, серебряный ветер»)
При таком взгляде на жизнь, смерть для Есенина явление уникальное, она первая и последняя, а не «предназначенное расставанье» или что-то новенькое, для него это неизбежное завершение так горячо любимой им жизни.
Совсем другое отношение к жизни и смерти мы находим у автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».
И тут можно согласиться с той негативной оценкой, которую дал в 1926 году стихотворению «До свиданья, друг мой, до свиданья» современник Есенина — поэт А. Е. Крученых: «Какое надругательство над жизнью! Какие неуклюжие слова! Какой Сологуб водил рукой Есенина?!..» («Гибель Есенина». М., 1926 г., с. 10).
***
По итогам нашего построчного анализа стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…» можно сделать следующий вывод.
Стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» представляет собой литературный коллаж из кусочков есенинских стихов, вроде «до свиданья, пери, до свиданья», «друг мой, друг мой», «конечно» и многочисленных эпитетов «милый».
Цель была простая: написать нечто прощальное «под Есенина».
Профессионально текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» сделан плохо:
— имеется раздвоение смысла в пятой строке;
— деформация ритма в третьей строке;
— неоправданное применение анафоры в стихотворении, написанном двустишьями в первой и пятой строках;
— незнание особенностей русской разговорной речи во второй строке;
— неправильное сочетание слов в шестой строке;
— сомнительной мудрости сентенция в седьмой и восьмой строках.
Кроме того, в тексте стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» отсутствует слово «я» — яркая характерная примета есенинских стихов 1919–1925 годов.
По этим причинам считать стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» есенинским можно только в надежде когда-нибудь получить анализ его текста от апологета официальной версии его есенинского происхождения.
***
Помимо текста стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», о его неесенинском происхождении свидетельствуют такие факты:
1. Отсутствие даже упоминания об этом стихотворении в следственном деле о смерти Есенина, несмотря на то, что следствие велось несколько недель.
2. Отсутствие упоминания об этом стихотворении в дневниках, письмах и разговорах ленинградских литераторов до опубликования его текста в «Красной газете. Вечерний выпуск» 29 декабря 1925 г.
3. Несовпадение свидетельских показаний В. Эрлиха и Г. и Е. Устиновых, которые не были рассчитаны на чтение посторонними лицами, и их же литературных воспоминаний о Есенине, особенно в описании событий последнего дня жизни поэта 27 декабря 1925 г.
4. Ссылка Вольфа Эрлиха на то, что он забыл о подаренном ему стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья». Из воспоминаний А. Берзинь известно, что он мог без ошибки по памяти записать весь текст поэмы Есенина «Песнь о Великом походе». Но в «Англетере» он забывает о стихотворении, написанном кровью, о портфеле с доверенностью, о том, что на доверенность полагается ставить печать.
Забывчивость В. Эрлиха, связанная со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья», продолжалась и в 1926 году. На просьбу С. А. Толстой-Есениной, собиравшей материалы для музея Есенина, принести автограф этого стихотворения для пересъёмки ленинградскому фотографу В. В. Преснякову Эрлих отреагировал только 27 мая, а затем просто забыл об автографе почти на полгода. Вот что писал Пресняков Софье Андреевне 24 мая 1926 г.:
«Наконец объявился Эрлих и для начала — надул, обещав принести автограф в воскресенье и не исполнив этого», и через пять месяцев 21 октября 1926 г: «Посылаю Вам один экземпляр автографа Сергея Александровича. Оригинал до сих пор у меня, так как Эрлих после неприятного разговора со мной скрылся, конечно, не заплатив, как и подобает действовать арапу плохой марки».
Согласитесь, что с дорогой для тебя вещью так не поступают, тем более с последним творением знаменитого поэта.
5. В автографе стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» нет разделения текста на две строфы. В то время как первая публикация текста в ленинградской «Красной газете. Вечерний выпуск» 29 декабря 1925 г. в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть» имеет разделение на две строфы, причём не по четыре строки, как оно делится сейчас, а на четверостишье и пятистишье, где слова «без руки, без слова» выделены в отдельную строку. Такой произвол говорит о том, что на момент публикации автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не был известен Г. Устинову, только текст. Текст написать гораздо проще, чем квалифицированно подделать автограф, для этого требуются и образцы почерка, и время, и специалисты.
6. Промежуток времени длиной в один месяц между публикациями в печати текста стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» — 29 декабря 1925 г. и фотокопии автографа — 28 января 1926 года. За это время вполне было возможно перенести его текст на бумагу есенинским почерком, особенно если подключить к этому определённые службы, которые всегда имелись в России и до революции, и после. Известный пример — письмо Б. В. Савинкова гражданину Дзержинскому накануне выпадения террориста с высоты пятого этажа в мае 1925 г. на Лубянке.
7. Упоминание о том, что стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» было написано Есениным собственной кровью по причине отсутствия чернил в номере «Англетера». Многочисленные свидетельства родственников и знакомых Есенина, а также строки его стихов и писем и, в первую очередь, конечно, сами рукописи поэта говорят о том, что в качестве любимого инструмента для письма у Есенина был карандаш: простой, чернильный или цветной, который всегда был при нём, а чернила были совсем не обязательны.
Эта деталь — написание стихотворения кровью — была придумана, чтобы отвлечь внимание от нежелательных вопросов: почему нет предсмертной записки, откуда у Есенина раны на голове и руках, почему у него такая нехарактерная для повесившегося поза и растерзанный вид. К тому же, отдельные несовпадения в почерке можно было объяснить необычным способом записи.
***
Как это ни странно звучит, но история о писании кровью имела своё продолжение в 1965 году. Это был юбилейный для Есенина год, и журнал «Литературная Грузия» в десятом номере напечатал воспоминания о Есенине Нины Александровны Табидзе, вдовы Тициана Табидзе, грузинского поэта, расстрелянного в 1937 году, хорошего знакомого Есенина в период его пребывания на Кавказе в 1924–1925 годах. Воспоминания вышли через полгода после смерти Нины Александровны, и никакого упоминания о том, что Есенин что-то писал кровью, на страницах этих воспоминаний не было.
Но очень скоро появилась в печати другая редакция этих воспоминаний, как писалось в комментариях, «расширенная и дополненная», с новыми колоритными деталями, в том числе и о том, что сборник «Страна советская», оставленный Есениным для Нины Александровны 21 февраля 1925 года, был надписан его кровью, но затем эта книга была у неё украдена. С тех пор именно этот вариант воспоминаний Н. А. Табидзе о Есенине время от времени переиздаётся. Более того, некоторые ретивые литературоведы через много лет после смерти Н. А. Табидзе стали приписывать ей слова о том, что и стихотворение «Поэтам Грузии» Есенин записал своей кровью, поскольку не было чернил в гостинице.
Факт мифотворчества очевиден, но оказалось, что не для всех. В связи с этим несколько замечаний. Если, действительно, случаи написания кровью со стороны Есенина имели место, то почему об этом ничего не написали в своих воспоминаниях ни муж Н. А. Табидзе — Тициан Табидзе в 1927 году, ни другие грузинские поэты, ни русские служащие редакции тифлисской газеты «Заря Востока», дружившие с поэтом, например, журналист Н. К. Вержбицкий. И почему об этом вспомнили только в 1965 году и позже, когда проверить что-либо было уже невозможно.
Попытка обратиться к автографу воспоминаний окончилась ничем. Родственники Н. А. Табидзе сообщили, что авторизованная машинописная рукопись находится в Музее литературы Грузии в Тбилиси, откуда поступил ответ, что воспоминаний Н. А. Табидзе о С. А. Есенине у них в фондах нет.
По этому поводу вспоминается случай с Н. Н. Горбачёвым, который в начале 1926 года написал «Послание евангелисту Демьяну (Бедному)» и выдал его за есенинское стихотворение. На вопрос, зачем он это сделал, тот ответил: «А на мёртвых валить легче». Эти слова вполне можно было бы поставить эпиграфом ко всей истории со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья». Само это стихотворение, по всей вероятности, и в самом деле оказалось посмертным для Есенина.
Совсем другое отношение к жизни и смерти мы находим у автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».
И тут можно согласиться с той негативной оценкой, которую дал в 1926 году стихотворению «До свиданья, друг мой, до свиданья» современник Есенина — поэт А. Е. Крученых: «Какое надругательство над жизнью! Какие неуклюжие слова! Какой Сологуб водил рукой Есенина?!..» («Гибель Есенина». М., 1926 г., с. 10).
***
По итогам нашего построчного анализа стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…» можно сделать следующий вывод.
Стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» представляет собой литературный коллаж из кусочков есенинских стихов, вроде «до свиданья, пери, до свиданья», «друг мой, друг мой», «конечно» и многочисленных эпитетов «милый».
Цель была простая: написать нечто прощальное «под Есенина».
Профессионально текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» сделан плохо:
— имеется раздвоение смысла в пятой строке;
— деформация ритма в третьей строке;
— неоправданное применение анафоры в стихотворении, написанном двустишьями в первой и пятой строках;
— незнание особенностей русской разговорной речи во второй строке;
— неправильное сочетание слов в шестой строке;
— сомнительной мудрости сентенция в седьмой и восьмой строках.
Кроме того, в тексте стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» отсутствует слово «я» — яркая характерная примета есенинских стихов 1919–1925 годов.
По этим причинам считать стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» есенинским можно только в надежде когда-нибудь получить анализ его текста от апологета официальной версии его есенинского происхождения.
***
Помимо текста стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», о его неесенинском происхождении свидетельствуют такие факты:
1. Отсутствие даже упоминания об этом стихотворении в следственном деле о смерти Есенина, несмотря на то, что следствие велось несколько недель.
2. Отсутствие упоминания об этом стихотворении в дневниках, письмах и разговорах ленинградских литераторов до опубликования его текста в «Красной газете. Вечерний выпуск» 29 декабря 1925 г.
3. Несовпадение свидетельских показаний В. Эрлиха и Г. и Е. Устиновых, которые не были рассчитаны на чтение посторонними лицами, и их же литературных воспоминаний о Есенине, особенно в описании событий последнего дня жизни поэта 27 декабря 1925 г.
4. Ссылка Вольфа Эрлиха на то, что он забыл о подаренном ему стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья». Из воспоминаний А. Берзинь известно, что он мог без ошибки по памяти записать весь текст поэмы Есенина «Песнь о Великом походе». Но в «Англетере» он забывает о стихотворении, написанном кровью, о портфеле с доверенностью, о том, что на доверенность полагается ставить печать.
Забывчивость В. Эрлиха, связанная со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья», продолжалась и в 1926 году. На просьбу С. А. Толстой-Есениной, собиравшей материалы для музея Есенина, принести автограф этого стихотворения для пересъёмки ленинградскому фотографу В. В. Преснякову Эрлих отреагировал только 27 мая, а затем просто забыл об автографе почти на полгода. Вот что писал Пресняков Софье Андреевне 24 мая 1926 г.:
«Наконец объявился Эрлих и для начала — надул, обещав принести автограф в воскресенье и не исполнив этого», и через пять месяцев 21 октября 1926 г: «Посылаю Вам один экземпляр автографа Сергея Александровича. Оригинал до сих пор у меня, так как Эрлих после неприятного разговора со мной скрылся, конечно, не заплатив, как и подобает действовать арапу плохой марки».
Согласитесь, что с дорогой для тебя вещью так не поступают, тем более с последним творением знаменитого поэта.
5. В автографе стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» нет разделения текста на две строфы. В то время как первая публикация текста в ленинградской «Красной газете. Вечерний выпуск» 29 декабря 1925 г. в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть» имеет разделение на две строфы, причём не по четыре строки, как оно делится сейчас, а на четверостишье и пятистишье, где слова «без руки, без слова» выделены в отдельную строку. Такой произвол говорит о том, что на момент публикации автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не был известен Г. Устинову, только текст. Текст написать гораздо проще, чем квалифицированно подделать автограф, для этого требуются и образцы почерка, и время, и специалисты.
6. Промежуток времени длиной в один месяц между публикациями в печати текста стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» — 29 декабря 1925 г. и фотокопии автографа — 28 января 1926 года. За это время вполне было возможно перенести его текст на бумагу есенинским почерком, особенно если подключить к этому определённые службы, которые всегда имелись в России и до революции, и после. Известный пример — письмо Б. В. Савинкова гражданину Дзержинскому накануне выпадения террориста с высоты пятого этажа в мае 1925 г. на Лубянке.
7. Упоминание о том, что стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» было написано Есениным собственной кровью по причине отсутствия чернил в номере «Англетера». Многочисленные свидетельства родственников и знакомых Есенина, а также строки его стихов и писем и, в первую очередь, конечно, сами рукописи поэта говорят о том, что в качестве любимого инструмента для письма у Есенина был карандаш: простой, чернильный или цветной, который всегда был при нём, а чернила были совсем не обязательны.
Эта деталь — написание стихотворения кровью — была придумана, чтобы отвлечь внимание от нежелательных вопросов: почему нет предсмертной записки, откуда у Есенина раны на голове и руках, почему у него такая нехарактерная для повесившегося поза и растерзанный вид. К тому же, отдельные несовпадения в почерке можно было объяснить необычным способом записи.
***
Как это ни странно звучит, но история о писании кровью имела своё продолжение в 1965 году. Это был юбилейный для Есенина год, и журнал «Литературная Грузия» в десятом номере напечатал воспоминания о Есенине Нины Александровны Табидзе, вдовы Тициана Табидзе, грузинского поэта, расстрелянного в 1937 году, хорошего знакомого Есенина в период его пребывания на Кавказе в 1924–1925 годах. Воспоминания вышли через полгода после смерти Нины Александровны, и никакого упоминания о том, что Есенин что-то писал кровью, на страницах этих воспоминаний не было.
Но очень скоро появилась в печати другая редакция этих воспоминаний, как писалось в комментариях, «расширенная и дополненная», с новыми колоритными деталями, в том числе и о том, что сборник «Страна советская», оставленный Есениным для Нины Александровны 21 февраля 1925 года, был надписан его кровью, но затем эта книга была у неё украдена. С тех пор именно этот вариант воспоминаний Н. А. Табидзе о Есенине время от времени переиздаётся. Более того, некоторые ретивые литературоведы через много лет после смерти Н. А. Табидзе стали приписывать ей слова о том, что и стихотворение «Поэтам Грузии» Есенин записал своей кровью, поскольку не было чернил в гостинице.
Факт мифотворчества очевиден, но оказалось, что не для всех. В связи с этим несколько замечаний. Если, действительно, случаи написания кровью со стороны Есенина имели место, то почему об этом ничего не написали в своих воспоминаниях ни муж Н. А. Табидзе — Тициан Табидзе в 1927 году, ни другие грузинские поэты, ни русские служащие редакции тифлисской газеты «Заря Востока», дружившие с поэтом, например, журналист Н. К. Вержбицкий. И почему об этом вспомнили только в 1965 году и позже, когда проверить что-либо было уже невозможно.
Попытка обратиться к автографу воспоминаний окончилась ничем. Родственники Н. А. Табидзе сообщили, что авторизованная машинописная рукопись находится в Музее литературы Грузии в Тбилиси, откуда поступил ответ, что воспоминаний Н. А. Табидзе о С. А. Есенине у них в фондах нет.
По этому поводу вспоминается случай с Н. Н. Горбачёвым, который в начале 1926 года написал «Послание евангелисту Демьяну (Бедному)» и выдал его за есенинское стихотворение. На вопрос, зачем он это сделал, тот ответил: «А на мёртвых валить легче». Эти слова вполне можно было бы поставить эпиграфом ко всей истории со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья». Само это стихотворение, по всей вероятности, и в самом деле оказалось посмертным для Есенина.
Игорь ПАНИН
«О сколько нам открытий чудных…»
Есенина «убивают» снова и снова
Несколько лет назад довелось мне участвовать в одной дискуссии, спонтанно возникшей в ЦДЛ. Некий пиит, только что вступивший в Союз писателей России и по этому случаю демонстративно размахивающий бордовой «корочкой», с пеной у рта доказывал, что «ГПУшники убили нашего Серёжу». Я выразил сомнение относительно данной версии.
– Вы что, не смотрели сериал «Есенин»? – гневно спросил он меня.
– Смотрел.
– И у вас остаются ещё какие-то сомнения относительно того, что это было убийство?
– Простите, но остаются. И очень большие.
Член СП глянул на меня как на врага народа, отошёл в сторону и долго ещё сверлил злыми глазами-буравчиками.
«Ну сумасшедший, что возьмёшь?» – пришла мне на память строчка из популярной песенки Высоцкого.
К чему это я? В № 40 «Литературной России» была опубликована объёмная — аж на три полосы — статья под названием «Текст как свидетель». Подзаголовок ещё более красноречив: «Кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»?» Интригующе, кто бы спорил. Только вот напрасно читатель будет напрягать мозги в надежде на то, что, осилив до конца этот труд, всё-таки узнает, кто же на самом деле был автором упомянутого стихотворения. Ответа на этот вопрос нет. Зато всё сводится к тому, что данный текст перу Есенина не принадлежит. То есть поэт был убит, а стихотворение задним числом написал другой человек, дабы версия самоубийства выглядела более правдоподобной.
Автор статьи Зинаида Москвина, насколько мне известно, — математик. Поэтому и подошла она к теме с позиций математика, высчитывая, сколько раз в произведениях Есенина встречаются те или иные слова и словосочетания, и уже на основании этого выстраивая свою теорию. Вот характерный пример такого «литературоведения»:
«Первая особенность, которая бросается в глаза уже при беглом просмотре стихов Есенина, — это малое количество стихов-восьмистрочников. Их всего восемь: пять опубликованы до 1917 года и три в 1925 году. Но именно такой объём в восемь строк имеет стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья»…
Естественно, что об этом ничего не было известно предполагаемому автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», так как стихи Есенина трёх последних месяцев 1925 года были напечатаны или после его смерти, или где-то далеко, в газете «Бакинский рабочий». Поэтому для своей подделки он выбирает объём в восемь строк…
У Есенина за семь лет, с 1919 по 1925 год включительно, слово «я» встречается в 116 стихотворениях из 127, то есть без слова «я» им написано всего 11 стихотворений; причём два последних таких стихотворения появились в начале октября 1925 года, а дальше почти за три последних месяца его жизни ни одного стихотворения без слова «я» Есениным написано не было.
Поскольку у предполагаемого автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не имелось в распоряжении собрания сочинений Есенина, которое вышло только в 1926 году, то заметить эту особенность есенинских стихов для него было практически невозможно. Неудивительно, что её нет в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья»…
Отсюда сделаем следующий промежуточный вывод: если бы автором стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» был Есенин, то с вероятностью 95% он выбрал бы объём не восемь строк, а другой, и с вероятностью 92% — это стихотворение содержало бы слово «я»…
И таких выводов в статье превеликое множество. Честно говоря, смеялся до колик в животе. И ведь пишет всё это серьёзный человек, учёный.
«Совершенно очевидно, что это вариант строки «До свиданья, пери, до свиданья» из стихотворения Есенина «В Хороссане есть такие двери…» — утверждает Москвина.
Ну и что из того? А стихотворение Блока «Там дамы щеголяют модами…» целиком является вариантом «Незнакомки». Означает ли это, что как минимум одно из вышеназванных стихотворений Блоку не принадлежит? Поэты часто перепевают самих себя, пишут новые варианты уже готовых произведений, используют полюбившиеся размеры, образы, рифмы. Это-то и называется авторской манерой, благодаря которой поэт узнаваем. Как раз данное утверждение Москвиной говорит в пользу версии, что стихотворение принадлежит Сергею Есенину. Но куда там! Войдя в раж, она уже не может остановиться и крушит налево и направо: «Профессионально текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» сделан плохо:
— имеется раздвоение смысла в пятой строке;
— деформация ритма в третьей строке;
— неоправданное применение анафоры в стихотворении, написанном двустишьями в первой и пятой строках;
— незнание особенностей русской разговорной речи во второй строке;
— неправильное сочетание слов в шестой строке;
— сомнительной мудрости сентенция в седьмой и восьмой строках».
Бедный Есенин. Не читала, видно, его стихов Зинаида Москвина, а только слова подсчитывала с калькулятором. А кабы прочла она «Чёрного человека», «Страну негодяев», «Пугачёва», «Москву кабацкую», небольшие поэмы имажинистского периода, сколько б она нашла деформаций ритма, примеров незнания особенностей русской разговорной речи, неправильных сочетаний слов, раздвоений смыслов и сомнительной мудрости! И вспоминается тут мне беседа с Евгением Борисовичем Рейном, сказавшим, в частности: «…И вообще, кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»? Меня кто-то уверял, что это чекисты потом написали. Полный бред! Пойди, напиши такие стихи! Это же очевидно есенинская рука, какой чекист так напишет?!» («ЛГ», № 15, 2009). Но что там Рейн, когда всё уже подсчитано и приговор «непрофессиональному» стихотворению вынесен?
И почему-то не задумываются свежеиспечённые «литературоведы» — а с какой стати чекисты столько возились с Есениным, если уж задумали его убить? Сначала заманили в «Англетер», потом повесили, а потом ещё и написали за него стихи (!), подделав на бумаге почерк поэта, так что никакой графолог не придерётся! Чего ж просто не шлёпнули, как Николая Гумилёва за контрреволюционную деятельность? Или как Алексея Ганина, обвинённого в причастности к мифическому «Ордену русских фашистов»? А ведь Есенин, горланивший чуть ли не на Красной площади «Бей жидов-большевиков!», давал поводы к тому чуть ли не еженедельно. Тут как раз впору говорить о том, что ему оказывали покровительство и прощали такое, чего не простили бы никому другому. Но велика сила мифа. Приятно же сознавать себя человеком, причастным к тайне, высокомерно посматривать на других, думая при этом: «Ты, брат, не знаешь того, что знаю я…» Которые попроще — бузят в нижнем буфете ЦДЛ, роняя пьяные слёзы в тарелки с кислой капустой, а кто пообразованнее, особенно если из технарей, — так те стремятся алгеброй гармонию проверить и музы’ку разделать аки бифштекс.
Но бесполезна тут алгебра. Никто не знает, как рождается поэзия, откуда приходят стихи и зачем они вообще приходят, почему автор начинает стихотворение с «я» или с «ты», отчего он пишет 8 строк или 80. Здесь нет и не может быть никакой системы, как нет её в игре в рулетку. Я, правда, знавал одного игрока, утверждавшего, что подобную систему он давно открыл, вычислил, проверил и перепроверил. Только этот потенциальный миллионер пил почему-то всегда за чужой счёт и занимал деньги без отдачи. Таковыми представляются мне и самодеятельные «есениноведы», с умным видом высасывающие из пальца свои нелепые теории. Впрочем, разве только «есениноведы»?
Вот передо мной недавно вышедшая книга о Николае Рубцове. Вернее, об убийстве Рубцова. Имя автора сообщать не буду, как и название книги, дабы не рекламировать чепуху. Автор сего творения убеждён, что Рубцов был преднамеренно убит. Причём трудно понять, кем именно. Сначала речь идёт о Людмиле Дербиной, которая, будучи «демонической» женщиной, при помощи «тёмных» сил расправилась с поэтом. Затем читателю внушается, что убийство совершил друг и собутыльник поэта, состоявший в интересных отношениях с Дербиной. И наконец, версия о масонах (куда ж без них, родимых?). За Рубцовым, оказывается, постоянно следили, а при осмотре трупа экспертиза дала заключение, что одно ухо у него было надорвано. А отсечение уха – как вы понимаете, не что иное, как тайный масонский знак! Остаётся только догадываться, чем так насолил малоизвестный провинциальный, постепенно спивающийся поэт масонам, которые устроили за ним регулярную слежку, а потом ритуально его убили?!
И наверное, можно было бы не обращать внимания на сочинения таких авторов, когда б не одно обстоятельство. В последние годы возникла целая индустрия по производству подобного рода «разоблачительных» работ. Следует отметить, что во все времена смерть известных личностей вызывала кривотолки и порождала самые фантастические версии, к примеру, можно вспомнить предположение В.В. Вересаева, обстоятельно занимавшегося биографией Пушкина, о том, что во время роковой дуэли под одеждой у Дантеса была кольчуга. Однако занимались этим всё же люди компетентные и совестливые, скрупулёзно работавшие с архивными документами, искренне желавшие докопаться до сути и часто опровергавшие свои собственные неудачные гипотезы. Теперь же каждый слесарь (не говоря уже о людях, занимающихся точными науками) считает делом чести написать о том, что Пушкина «заказал» царь, влюблённый в Натали Гончарову, в Лермонтова стрелял из кустов снайпер, подельник Мартынова, Блока отравили, Маяковского застрелили, Шукшина…
Ах да! Версию об убийстве Шукшина я в очередной раз услышал летом прошлого года на Алтае, на праздновании 80-летия со дня рождения писателя. Как именно убили Василия Макаровича, умершего, насколько мы помним, от сердечного приступа, не говорилось. Зато актёр Александр Панкратов-Чёрный поделился догадками, почему именно убили. Шукшин, видите ли, готовился к съёмкам «Степана Разина», и если б картина была отснята, то посмотревший её народ проникся бы духом бунтарства и сразу прогнал бы ненавистных коммунистов. А коммунисты этого допустить, разумеется, не могли, вот и порешили опасного для строя режиссёра и писателя.
Как тут не вспомнить профессора Преображенского: «Если я вместо того, чтобы оперировать, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха!» Делайте то, что входит в вашу компетенцию, господа. Во избежание дальнейшей разрухи.
– Вы что, не смотрели сериал «Есенин»? – гневно спросил он меня.
– Смотрел.
– И у вас остаются ещё какие-то сомнения относительно того, что это было убийство?
– Простите, но остаются. И очень большие.
Член СП глянул на меня как на врага народа, отошёл в сторону и долго ещё сверлил злыми глазами-буравчиками.
«Ну сумасшедший, что возьмёшь?» – пришла мне на память строчка из популярной песенки Высоцкого.
К чему это я? В № 40 «Литературной России» была опубликована объёмная — аж на три полосы — статья под названием «Текст как свидетель». Подзаголовок ещё более красноречив: «Кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»?» Интригующе, кто бы спорил. Только вот напрасно читатель будет напрягать мозги в надежде на то, что, осилив до конца этот труд, всё-таки узнает, кто же на самом деле был автором упомянутого стихотворения. Ответа на этот вопрос нет. Зато всё сводится к тому, что данный текст перу Есенина не принадлежит. То есть поэт был убит, а стихотворение задним числом написал другой человек, дабы версия самоубийства выглядела более правдоподобной.
Автор статьи Зинаида Москвина, насколько мне известно, — математик. Поэтому и подошла она к теме с позиций математика, высчитывая, сколько раз в произведениях Есенина встречаются те или иные слова и словосочетания, и уже на основании этого выстраивая свою теорию. Вот характерный пример такого «литературоведения»:
«Первая особенность, которая бросается в глаза уже при беглом просмотре стихов Есенина, — это малое количество стихов-восьмистрочников. Их всего восемь: пять опубликованы до 1917 года и три в 1925 году. Но именно такой объём в восемь строк имеет стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья»…
Естественно, что об этом ничего не было известно предполагаемому автору стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», так как стихи Есенина трёх последних месяцев 1925 года были напечатаны или после его смерти, или где-то далеко, в газете «Бакинский рабочий». Поэтому для своей подделки он выбирает объём в восемь строк…
У Есенина за семь лет, с 1919 по 1925 год включительно, слово «я» встречается в 116 стихотворениях из 127, то есть без слова «я» им написано всего 11 стихотворений; причём два последних таких стихотворения появились в начале октября 1925 года, а дальше почти за три последних месяца его жизни ни одного стихотворения без слова «я» Есениным написано не было.
Поскольку у предполагаемого автора стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» не имелось в распоряжении собрания сочинений Есенина, которое вышло только в 1926 году, то заметить эту особенность есенинских стихов для него было практически невозможно. Неудивительно, что её нет в стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья»…
Отсюда сделаем следующий промежуточный вывод: если бы автором стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» был Есенин, то с вероятностью 95% он выбрал бы объём не восемь строк, а другой, и с вероятностью 92% — это стихотворение содержало бы слово «я»…
И таких выводов в статье превеликое множество. Честно говоря, смеялся до колик в животе. И ведь пишет всё это серьёзный человек, учёный.
«Совершенно очевидно, что это вариант строки «До свиданья, пери, до свиданья» из стихотворения Есенина «В Хороссане есть такие двери…» — утверждает Москвина.
Ну и что из того? А стихотворение Блока «Там дамы щеголяют модами…» целиком является вариантом «Незнакомки». Означает ли это, что как минимум одно из вышеназванных стихотворений Блоку не принадлежит? Поэты часто перепевают самих себя, пишут новые варианты уже готовых произведений, используют полюбившиеся размеры, образы, рифмы. Это-то и называется авторской манерой, благодаря которой поэт узнаваем. Как раз данное утверждение Москвиной говорит в пользу версии, что стихотворение принадлежит Сергею Есенину. Но куда там! Войдя в раж, она уже не может остановиться и крушит налево и направо: «Профессионально текст стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» сделан плохо:
— имеется раздвоение смысла в пятой строке;
— деформация ритма в третьей строке;
— неоправданное применение анафоры в стихотворении, написанном двустишьями в первой и пятой строках;
— незнание особенностей русской разговорной речи во второй строке;
— неправильное сочетание слов в шестой строке;
— сомнительной мудрости сентенция в седьмой и восьмой строках».
Бедный Есенин. Не читала, видно, его стихов Зинаида Москвина, а только слова подсчитывала с калькулятором. А кабы прочла она «Чёрного человека», «Страну негодяев», «Пугачёва», «Москву кабацкую», небольшие поэмы имажинистского периода, сколько б она нашла деформаций ритма, примеров незнания особенностей русской разговорной речи, неправильных сочетаний слов, раздвоений смыслов и сомнительной мудрости! И вспоминается тут мне беседа с Евгением Борисовичем Рейном, сказавшим, в частности: «…И вообще, кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»? Меня кто-то уверял, что это чекисты потом написали. Полный бред! Пойди, напиши такие стихи! Это же очевидно есенинская рука, какой чекист так напишет?!» («ЛГ», № 15, 2009). Но что там Рейн, когда всё уже подсчитано и приговор «непрофессиональному» стихотворению вынесен?
И почему-то не задумываются свежеиспечённые «литературоведы» — а с какой стати чекисты столько возились с Есениным, если уж задумали его убить? Сначала заманили в «Англетер», потом повесили, а потом ещё и написали за него стихи (!), подделав на бумаге почерк поэта, так что никакой графолог не придерётся! Чего ж просто не шлёпнули, как Николая Гумилёва за контрреволюционную деятельность? Или как Алексея Ганина, обвинённого в причастности к мифическому «Ордену русских фашистов»? А ведь Есенин, горланивший чуть ли не на Красной площади «Бей жидов-большевиков!», давал поводы к тому чуть ли не еженедельно. Тут как раз впору говорить о том, что ему оказывали покровительство и прощали такое, чего не простили бы никому другому. Но велика сила мифа. Приятно же сознавать себя человеком, причастным к тайне, высокомерно посматривать на других, думая при этом: «Ты, брат, не знаешь того, что знаю я…» Которые попроще — бузят в нижнем буфете ЦДЛ, роняя пьяные слёзы в тарелки с кислой капустой, а кто пообразованнее, особенно если из технарей, — так те стремятся алгеброй гармонию проверить и музы’ку разделать аки бифштекс.
Но бесполезна тут алгебра. Никто не знает, как рождается поэзия, откуда приходят стихи и зачем они вообще приходят, почему автор начинает стихотворение с «я» или с «ты», отчего он пишет 8 строк или 80. Здесь нет и не может быть никакой системы, как нет её в игре в рулетку. Я, правда, знавал одного игрока, утверждавшего, что подобную систему он давно открыл, вычислил, проверил и перепроверил. Только этот потенциальный миллионер пил почему-то всегда за чужой счёт и занимал деньги без отдачи. Таковыми представляются мне и самодеятельные «есениноведы», с умным видом высасывающие из пальца свои нелепые теории. Впрочем, разве только «есениноведы»?
Вот передо мной недавно вышедшая книга о Николае Рубцове. Вернее, об убийстве Рубцова. Имя автора сообщать не буду, как и название книги, дабы не рекламировать чепуху. Автор сего творения убеждён, что Рубцов был преднамеренно убит. Причём трудно понять, кем именно. Сначала речь идёт о Людмиле Дербиной, которая, будучи «демонической» женщиной, при помощи «тёмных» сил расправилась с поэтом. Затем читателю внушается, что убийство совершил друг и собутыльник поэта, состоявший в интересных отношениях с Дербиной. И наконец, версия о масонах (куда ж без них, родимых?). За Рубцовым, оказывается, постоянно следили, а при осмотре трупа экспертиза дала заключение, что одно ухо у него было надорвано. А отсечение уха – как вы понимаете, не что иное, как тайный масонский знак! Остаётся только догадываться, чем так насолил малоизвестный провинциальный, постепенно спивающийся поэт масонам, которые устроили за ним регулярную слежку, а потом ритуально его убили?!
И наверное, можно было бы не обращать внимания на сочинения таких авторов, когда б не одно обстоятельство. В последние годы возникла целая индустрия по производству подобного рода «разоблачительных» работ. Следует отметить, что во все времена смерть известных личностей вызывала кривотолки и порождала самые фантастические версии, к примеру, можно вспомнить предположение В.В. Вересаева, обстоятельно занимавшегося биографией Пушкина, о том, что во время роковой дуэли под одеждой у Дантеса была кольчуга. Однако занимались этим всё же люди компетентные и совестливые, скрупулёзно работавшие с архивными документами, искренне желавшие докопаться до сути и часто опровергавшие свои собственные неудачные гипотезы. Теперь же каждый слесарь (не говоря уже о людях, занимающихся точными науками) считает делом чести написать о том, что Пушкина «заказал» царь, влюблённый в Натали Гончарову, в Лермонтова стрелял из кустов снайпер, подельник Мартынова, Блока отравили, Маяковского застрелили, Шукшина…
Ах да! Версию об убийстве Шукшина я в очередной раз услышал летом прошлого года на Алтае, на праздновании 80-летия со дня рождения писателя. Как именно убили Василия Макаровича, умершего, насколько мы помним, от сердечного приступа, не говорилось. Зато актёр Александр Панкратов-Чёрный поделился догадками, почему именно убили. Шукшин, видите ли, готовился к съёмкам «Степана Разина», и если б картина была отснята, то посмотревший её народ проникся бы духом бунтарства и сразу прогнал бы ненавистных коммунистов. А коммунисты этого допустить, разумеется, не могли, вот и порешили опасного для строя режиссёра и писателя.
Как тут не вспомнить профессора Преображенского: «Если я вместо того, чтобы оперировать, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха!» Делайте то, что входит в вашу компетенцию, господа. Во избежание дальнейшей разрухи.
«ЛГ», 2010, № 40
СОВЕТ ОППОНЕНТУ
В № 40 «Литературной России» была опубликована моя статья «Текст как свидетель» с подзаголовком «Кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»?» Понятно, что кто-то с моими оценками не согласен. Странно только, что мой оппонент Игорь Панин продолжил полемику не на страницах «ЛР», а в другом издании. С другой стороны, это его полное право — печататься там, где ему более нравится, в данном случае в «Литгазете» («ЛГ», 2010, № 40). Но и у меня никто не отнимал право возразить Панину. Следуя этике, я для начала постучалась в «ЛГ». Однако Панин, видимо, признаёт лишь свою точку зрения, и в публикации моей реплики мне отказал. Пришлось мне вновь обращаться в «ЛР».
По поводу статьи Игоря Панина «О сколько нам открытий чудных…» («Литературная газета», 2010, № 40) хочу сообщить следующее. Его пример со стихотворением Блока «Там дамы щеголяют модами…» — не является примером самоплагиата, поскольку во втором томе стихотворений Блока, который вышел в 1912 году, автор дал этому стихотворению название «Незнакомка. (Вариант)». Так что здесь как раз всё честно, чего не скажешь о статье И.Панина. Выдёргивая предложения из контекста, можно доказывать всё что угодно, но это дешёвый приём. Читайте больше, Игорь Викторович, расширяйте свой кругозор, тогда кроме ресторанных впечатлений в Вашей статье будет что-то посущественней, и чужая точка зрения не будет для Вас так болезненна.
Складывается впечатление, что автор статьи «О сколько нам открытий чудных…» вообще не прочёл статью «Текст как свидетель» до конца. У Есенина в стихах и поэмах могли быть все указанные недостатки стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», но в разное время и в разных стихах, и не все сразу, тем более — в коротком восьмистрочнике. То же можно сказать и об узнаваемых есенинских словах и выражениях. В поэме «Чёрный человек» всего две строки «друг мой, друг мой…», в стихотворении «Собаке Качалова» (25 строк) всего одно выражение «мой милый Джим», в стихотворении «В Хороссане есть такие двери» (25 строк) две строки «До свиданья, пери, до свиданья» изящно замыкают в кольцо последнюю, заметьте, строфу стихотворения, и так далее. Но ни в одном стихотворении или поэме нет этих выражений всех сразу. «Винегрета» из своих находок Есенин никогда не делал. Его стихи гармоничны, мелодичны, они живые, они дышат, в них есть свет и цвет. По сравнению с ними стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья», как безжизненная гипсовая маска с его лица.
Со своей стороны, мне хотелось бы выяснить, зачем Игорю Панину понадобилось приписывать Есенину слова, которых он никогда не говорил: «Бей жидов-большевиков». Неужели ещё не надоело делать из Есенина антисемита. Всё его преступление перед еврейским народом состояло в том, что он не понимал, почему «Вечный Жид» говорить можно, а просто жид нельзя. Пушкину можно, Гоголю можно, а ему нельзя употреблять это старое название. И всё. Его приятелей-евреев, а их всегда было достаточно, не задевало это во хмелю сказанное слово, за которое он всегда потом просил прощения, и никто из них Есенина антисемитом не считал. Совсем другое дело — отношение к власти. Тут не надо путать. Представим, что в государстве Израиль в результате переворота к власти приходят выходцы из России, русские по национальности, в стране разруха, голод, гражданская война. Вопрос такой: будет ли петь дифирамбы новой власти поэт Есенович Семён Абрамович? Сомневаюсь. Так и Есенин не пел.
И, наконец, несколько слов в защиту «технарей», так не любимых Игорем Паниным. В нашей литературе их было довольно много: Ломоносов, Достоевский, А.Толстой, Хлебников, Платонов, Фадеев, Солженицын, Вознесенский, и наши современники Жванецкий, М.Задорнов, если кого-то пропустила, простите. Много было также юристов, медиков, военных, педагогов. Какой вред и разруху принесли они нашей стране, известно, видимо, только Игорю Панину. Что же касается конкретно, как сейчас говорят, математиков, то отсылаю его к трудам академика А.Н. Колмогорова о роли статистики и теории вероятностей в исследовании русского стихосложения и к работам М. Л. Гаспарова по теории стиха, где также используются математические методы.
А в общем спасибо за внимание.По поводу статьи Игоря Панина «О сколько нам открытий чудных…» («Литературная газета», 2010, № 40) хочу сообщить следующее. Его пример со стихотворением Блока «Там дамы щеголяют модами…» — не является примером самоплагиата, поскольку во втором томе стихотворений Блока, который вышел в 1912 году, автор дал этому стихотворению название «Незнакомка. (Вариант)». Так что здесь как раз всё честно, чего не скажешь о статье И.Панина. Выдёргивая предложения из контекста, можно доказывать всё что угодно, но это дешёвый приём. Читайте больше, Игорь Викторович, расширяйте свой кругозор, тогда кроме ресторанных впечатлений в Вашей статье будет что-то посущественней, и чужая точка зрения не будет для Вас так болезненна.
Складывается впечатление, что автор статьи «О сколько нам открытий чудных…» вообще не прочёл статью «Текст как свидетель» до конца. У Есенина в стихах и поэмах могли быть все указанные недостатки стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», но в разное время и в разных стихах, и не все сразу, тем более — в коротком восьмистрочнике. То же можно сказать и об узнаваемых есенинских словах и выражениях. В поэме «Чёрный человек» всего две строки «друг мой, друг мой…», в стихотворении «Собаке Качалова» (25 строк) всего одно выражение «мой милый Джим», в стихотворении «В Хороссане есть такие двери» (25 строк) две строки «До свиданья, пери, до свиданья» изящно замыкают в кольцо последнюю, заметьте, строфу стихотворения, и так далее. Но ни в одном стихотворении или поэме нет этих выражений всех сразу. «Винегрета» из своих находок Есенин никогда не делал. Его стихи гармоничны, мелодичны, они живые, они дышат, в них есть свет и цвет. По сравнению с ними стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья», как безжизненная гипсовая маска с его лица.
Со своей стороны, мне хотелось бы выяснить, зачем Игорю Панину понадобилось приписывать Есенину слова, которых он никогда не говорил: «Бей жидов-большевиков». Неужели ещё не надоело делать из Есенина антисемита. Всё его преступление перед еврейским народом состояло в том, что он не понимал, почему «Вечный Жид» говорить можно, а просто жид нельзя. Пушкину можно, Гоголю можно, а ему нельзя употреблять это старое название. И всё. Его приятелей-евреев, а их всегда было достаточно, не задевало это во хмелю сказанное слово, за которое он всегда потом просил прощения, и никто из них Есенина антисемитом не считал. Совсем другое дело — отношение к власти. Тут не надо путать. Представим, что в государстве Израиль в результате переворота к власти приходят выходцы из России, русские по национальности, в стране разруха, голод, гражданская война. Вопрос такой: будет ли петь дифирамбы новой власти поэт Есенович Семён Абрамович? Сомневаюсь. Так и Есенин не пел.
И, наконец, несколько слов в защиту «технарей», так не любимых Игорем Паниным. В нашей литературе их было довольно много: Ломоносов, Достоевский, А.Толстой, Хлебников, Платонов, Фадеев, Солженицын, Вознесенский, и наши современники Жванецкий, М.Задорнов, если кого-то пропустила, простите. Много было также юристов, медиков, военных, педагогов. Какой вред и разруху принесли они нашей стране, известно, видимо, только Игорю Панину. Что же касается конкретно, как сейчас говорят, математиков, то отсылаю его к трудам академика А.Н. Колмогорова о роли статистики и теории вероятностей в исследовании русского стихосложения и к работам М. Л. Гаспарова по теории стиха, где также используются математические методы.
З. В. МОСКВИНА
«Литературная Россия», 2010, № 43